Тротуаров нет - пыльные тропинки среди пыльных лопухов. "Тут у вас отставание, - подумал Удалов. - Мы это все в позапрошлом году замостили". Ему было интересно идти и сравнивать. Как на картинке, какие бывают в детских журналах: отыщите десять различий в двух одинаковых рисунках. Вот и ломаешь голову - на одной стул с длинной ножкой, а на второй с короткой, на одной три птицы летят, на второй - четыре.
На пересечении бывшей Ленивой улицы с Торговым переулком, который здесь, как установил Удалов, именовался проспектом Бескорыстия, стоял большой деревянный щит на ножках. Щит изображал девицу в народном костюме с громадным снопом, который она прижимала к груди как доброго молодца. Над ней надпись: "Завалим родную Гуслярщину хлебами!"
Удалов вздохнул: у этих оформителей порой не хватает образования. Они, конечно, хотели как лучше, но получилось неточно.
Здесь надо повернуть налево, вспомнил Удалов. Так короче выйти к Горной. Мимо рынка, задами артели инвалидов.
Он свернул в проход: сейчас перед ним откроется бурная, привычная глазу картина продовольственного рынка.
Удалов обрадовался, углядев дыру в рыночном заборе, точно такую же, как дома. Единственная разница - там дыра как дыра, а здесь над ней небольшая надпись: "Проход воспрещен".
Тут Удалов увидел, как из прохода вылезает парнишка с соломенным веником в руке. Лицо вроде знакомое. Парнишка даже кивнул Удалову, и Удалов ему кивнул.
Потом сообразил: вчера только его видел - длинноволосым рокером, - младший брат Гаврилова! Но этот парень был коротко подстрижен, почти под нуль, а вместо кожаной куртки серый пиджачок. Вот и не узнал сразу.
Осмелев, Удалов тоже преодолел дыру и оказался на рынке.
С первого же взгляда рынок поразил Удалова. Если где и чувствовалась разница с нашим Гусляром, так это на рынке.
На нашем рынке жизнь кипит. Ближе к дыре должны быть ряды картофельные, свекольные и капустные. Там картошка одна к одной, отборная, кочаны крепкие, белые. Дальше ряд фруктовый. Там свои яблоки да груши, персики да хурма из экспериментального тепличного хозяйства, поздняя малина и банки с вареньями, соленьями, маринадами. Тут и гости с юга: узбеки с виноградом "дамские пальчики", грузины с сухим вином и мандаринами, армяне с персиками славной формы и вкуса, индусы с кокосовыми орехами и плодами манго, китайцы… нет, китайцы большей частью в мясном павильоне. Там они торгуют пекинскими утками, мясом трепангов и особенной кисло-сладкой свининой. Рядом с датчанами - те привозят на гуслярский рынок лучшее в мире масло - да с исландцами - кто лучше их засолит селедочку?
Эти мысли пронеслись в голове Удалова, вызвав обычный образ обычного гуслярского рынка, и даже вызвали слюноотделение. Но параллельная действительность предстала совсем иной.
Картофельный и свекольный ряды были пусты, если не считать одной женщины, что торговала семечками.
Удалов подошел к ней, спросил:
- Попробовать можно?
Та пожала плечами.
Удалов взял семечко - было оно горелым и пересушенным.
- Плохо, - сказал он.
- Скажи спасибо, что такое есть.
Удалов направился мимо пустых прилавков, где не видно было ни кокосов, ни яблок, к мясному павильону, но увидел над ним яркий плакат: "Выставка-продажа веников".
И в самом деле - внутри торговали вениками, шибко торговали, люди в очереди стояли. А мяса не было и в помине.
"В неудачный день я попал", - подумал Удалов. Он взглянул на прилавки, где обычно продавали молоко, сметану и творог.
Там стоял один мужик мрачного вида, перед ним банки.
- Что есть? - спросил Удалов, полагая, что масло и сметана таятся под прилавком.
- Как что? - удивился мужик. - Не видишь, что ли? Банки.
- Пустые?
- А тебе полные, что ли, подавай?
- Понял, - сказал Удалов и пошел дальше.
Присмотрелся к очереди за вениками, нашел в ней знакомые лица. Даже возникло желание - купить веник Ксюше. Правда, дома веник есть, но раз все стоят, очень хочется встать. Это атавизм, понял Удалов, превозмогая себя. Атавизм, оставшийся с тех времен, когда еще был дефицит. Это надо выдавливать из себя по капле - так, кажется, учил писатель Чехов.
Удалов ничего на рынке не приобрел. Но от этого проголодался. Вроде бы обедать рано, но когда видишь, что пищи вокруг нет, - начинает мучить голод. Удалов не стал заходить в музей рынка, что стоял на месте кооператива "Розы и гвоздики", а поспешил к выходу. Там, направо от входа, есть столовая "Пышка", славная столовая, сытная, недорогая, на семейном подряде Муссалимовых.
У входа Удалов нагнал знакомого провизора Савича.
Савич нес два веника.
- Никита! - позвал Удалов. - Ты почему не на службе?
Это он так сказал, в шутку.
- Что? - Савич испуганно оглянулся. - Я имею бюллетень! - Но тут узнал Удалова и оттаял. - Чего пугаешь? Так и до инфаркта довести недолго. Я уж решил, что дружинник.
Лицо Савича было потное, мучнистого цвета. Свободной рукой он стянул с лица шляпу и начал вытирать ею лоб и щеки.
- Прости, - сказал Удалов. - Я и не подумал, что тебя испугаю. Вижу, ты - вот, думаю, хорошо, родную душу встретил. Ты веники покупал?
- Вот, выкинули.
- Хорошие веники, - вежливо согласился Удалов. - А как вообще жизнь?
- Ты же знаешь, что жизнь отличная, лучшая жизнь, - произнес Савич странным, срывающимся голосом.
- Это правильно, - сказал Удалов. - В утренних забегах участвуешь?
- Ты что имеешь в виду? - насторожился Савич.
Они уже вышли с рынка и остановились.
- Так, к слову пришлось. - Удалов понял, что опять проговорился.
- Корнелий Иванович, - сказал вдруг Савич. - Тебе направо, мне налево. Нехорошо, если нас вместе увидят.
- Чего в этом плохого?
- Не хочешь, как хочешь, - согласился Савич уныло. - Только учти - у меня бюллетень. Все по закону. И за Ванду я не обижаюсь.
- А что с Вандой? - спросил Удалов.
- С Вандой? Ты еще спрашиваешь? - Лицо Савича было трагическое, вот-вот заплачет.
- Ну, привет ей передавай, - сказал Удалов. Пора прощаться, пока не наговорил еще чего лишнего.
- Ей? Привет? От тебя?
Савич повернулся и побежал прочь, волоча за собой два веника как ненужный букет.
Надо срочно поговорить с самим собой, решил Удалов. Без этого тайны только накапливаются.
Поэтому он повернул направо. В сторону Пушкинской улицы.
Прошел под плакатом, натянутым над улицей: "Хозяйство должно быть хозяйственным!" Не понял его, посмотрел направо, где должен был стоять кооператив "Пышка". Кооператива там не было. На месте вывески скромная надпись: "Прокат флагов и лозунгов".
Прохожих на улице было немного, некоторые лица знакомые, с ними Удалов по инерции раскланивался. Люди кланялись в ответ, но кое-кто при виде его прятал глаза и спешил мимо с опущенной головой.
"Тут должен быть гастроном, - сказал себе Удалов. - Зайду, куплю своему двойнику что-нибудь. Ведь неудобно в гости сваливаться без подарка. Икорки возьму, шампанского - впрочем, неизвестно, что здесь есть, чего нет. Возьму что есть".
Витрина гастронома обрадовала Удалова. Наконец-то все вернулось на свои места. Она почти такая же, как в родном Гусляре. Грудой лежит посреди витрины бычья туша, по бокам поленницами разные колбасы, за колбасами разделанная осетрина и лососина. Именно лососина Удалова и обрадовала, потому что такой розовой и крупной он давно не видел. Значит, с рынком ложная тревога - второй Гусляр кое в чем нас даже обогнал. Удалов вошел в магазин и удивился его пустынности. Смотри-ка, сказал он себе: свято здесь соблюдают рабочее время. Даже домашние хозяйки по магазинам в рабочее время не ходят. А может быть, здесь разработана всеобщая система доставки товаров на дом?
Удалов подошел к рыбному отделу. Но на прилавке не обнаружил ни лососины, ни осетрины. Даже шпротов не было.
- Девушка! - позвал он продавщицу, что вязала в углу.
- Чего? - спросила она, поднимая голову.
Господи, понял Удалов, это же Ванда Казимировна, жена Савича, директор универмага.
- Вандочка! - воскликнул Удалов в большой радости. - Ты что здесь делаешь?
- Корнелий? - Ванда отложила вязание. И замолчала, глядя враждебными глазами.
- У тебя неприятности? - спросил Удалов. - Я сейчас Никиту встретил на рынке, он веники покупал. Я его про тебя спросил, а он мне ничего не рассказал.
- И что же прикажете рассказывать? - спросила Ванда.
Она осунулась, выглядела лет на десять старше, глаза тусклые.
Удалов осознал: беда. Каждый торговый работник живет под угрозой ревизии. У нас в Гусляре милиции и общественности пришлось потрудиться, прежде чем всех торговых жуликов разогнали. Но Ванда! Ванда всегда честной была! Ее универмаг первое место в области занял! И хор продавщиц в Москву выезжал!
Здешняя Ванда была совсем другой. Может, согрешила? Человек слаб…
- Чего вам надо, Корнелий Иванович? - спросила Ванда.
- Я там на витрине лососину видел, - сказал Удалов. - Ты мне не свешаешь граммов триста?
- Что? - тихо проговорила Ванда. Так, словно Удалов сказал неприличное слово, к которому она не была приучена.
- Граммов триста, не больше.
- И, может, еще осетрины захотел, провокатор? - произнесла Ванда угрожающе.
- Кончилась, да? - спросил Удалов миролюбиво. - Если кончилась, я понимаю. Но ты мне можешь и с витрины снять.
- Слушай, а пошел ты… - И тут Ванда произнесла такую фразу, что не только сама знать ее не могла, но и Удалов лишь подозревал, что люди умеют так ругаться. - Мне терять нечего! Так что можешь принимать меры, жаловаться, уничтожать… Не запугаешь!