Я взял его искалеченные руки в свои, согрел дыханием, проник ментальным взором в его разум. Зрения он лишился, когда попал под завал во время ядерного взрыва. Испытал болевой шок… Повреждения в мозгу были незначительные… Всего-то дел, что мысленной иглой сшить разорванные нейронные цепи… Волевым усилием я заставил его страстно пожелать выздоровления, возродил надежду увидеть этот беспорядочный цветастый, тяжеловатый для простого поселянина мир.
Неожиданно его зрачки осмыслились, теперь он взял мои руки в свои искалеченные ладони - пальцы едва слушались. Слабо стиснул, потом отпустил и беззвучно, с нескрываемой радостью заплакал.
- Похож, - заключил он, - вижу, что похож. Здравствуй, учитель. Явился наконец?
- Ковчег послал. Сказал - надо подсобить ребятам, а то погрязнут в слепоте, в унынии.
Наступила мертвая тишина. Люди со всех концов камеры начали подгребать поближе. Якуб, сидевший рядом с Левием Матвеем, осторожно, коготочком указательного пальца, тронул его правое веко. Потом сам закрыл лицо ладонями. Петр еще выше вскинул голову, совсем как петух. Туути всхлипнул. Этта открыл от удивления рот - мне так хотелось напомнить ему, чтобы закрыл пасть, а то внутренности простудит, но не решился.
Не пристало святому ерничать.
Общее оцепенелое недоумения, предвестье радости, обнаружение, что чудо рядом, оно свершилось, его много, достанет на всех, прихватило и меня. Казалось, еще мгновение, и они запоют, однако песенное или какое-нибудь иное творческое начало не было заложено в их генные цепочки. Это все еще надо было нарабатывать: рисунок, музыкальный лад, танец.
Лиха беда начало!
Тишина была долгой, светлой. Наконец Левий Матвей нарушил молчание. Он хлопнул себя по коленям, поглядел по сторонам и заявил.
- Спасибо, учитель, - потом обратился к сидящим вокруг товарищам. - Что ж, ребята, пора идти. Засиделись мы тут, а дьори, наверно, заждались нас. Ковчег заждался. Иудушку с собой возьмем. Иудушке, учитель, не поможешь?
Я пересел к Сулле. Взял его за руки. Вокруг опять легла тишина…
Открывшаяся картина переполнила мое сердце горечью. Я с трудом сдержал слезы - не хотелось омрачать праздник собравшимся возле помоста губошлепам.
Сознание несчастного Суллы было стерто напрочь, раздавлено, словно по нему катком проехали. Его разум теперь даже чистым листом бумаги нельзя было назвать. Были разорваны и смяты даже нейронные цепи, руководившие безусловными рефлексами. Он не мог ходить, видеть, слышать, осязать, мочился и опорожнялся под себя, разве что аппетит не потерял, был способен потреблять воду. В этом случае я был бессилен, разве что попечитель… Но где он, в каких далях обитает, где проводит зачистку территории?..
- Нет, ребята, сегодня не могу, - признался я. - Силенок маловато.
- Не переживай, учитель, - успокоил меня Левий Матвей, потом он обратился к соседям. - Ну, что тронулись?
- Вот это правильно, товарищи! - поддержал его Тоот. - Прежде всего просочитесь на заводы, начните с кружковой работы - объясните проотолетариям, в чем их коренные интересы…
- Иди ты!.. - оборвал его Петр и кряхтя сполз с помоста.
- Ты не прав, Петруша, - укорил я его. - Забыл пятую благородную истину, сказал не подумавши. Товарищ, - я указал на инженера, - конечно с причудами, но согласие с ним можно найти.
Петр охотно сунул Тооту широкую, с чуть загнутыми пальцами ладонь, напоминающую садовые грабли.
- Прости, друг. Забудь… - сказал он и вслед за Левием Матвеем потопал к выходу. Следом поспешили все, кто засиделся в камере.
Левий Матвей подошел к двери, постучал. Я напрягся. Подались вперед Тоот, Этта, Хваат. Я попытался было подняться, но Туути мощно сгреб меня в обнимку.
- Куда ты, знахарь, - испуганно воскликнул он. - Сейчас их из бластеров или мечами!.. Кто же сказки рассказывать будет?
Этого я не мог допустить. Потянулся к своей левой ноге, сел поудобнее, выставил ее вперед, навел на створку высоченной, под потолок, двери, нащупал кнопочку…
В этот момент дверь распахнулась, и грузный, в доспехах охранник появился на пороге.
- Куда прешь?! - зычно спросил он и наставил на Левия острие дротика.
- На волю, мил человек, - спокойно ответил тот. - Засиделись мы тут, а ковчег ждет. Весточку послал, чтобы мы не ленились, в уныние не впадали. Видишь, зрение вернул, теперь я тебя, пса цепного, в упор могу разглядеть. Помнишь, как ты меня по загривку съездил. Слепого!.. - он спохватился и потрепал охранника по плечу. - Прости, брат, не хотел обидеть. Кто прошлое помянет, тому глаз вон.
- Так бы и сказал, - откликнулся охранник и отошел в сторону. - Эти тоже с тобой? - спросил он, указывая на столпившихся у порога Петра, Андрея, Варфоломея, Муссу и прочих поселян, пришедших сюда с ртутных шахт.
- Со мной.
Охранник отчаянно почесался, но больше слова поперек не сказал. Неожиданно Туути словно кто-то кольнул. Бывший страж встрепенулся, соскочил с помоста, начал прощаться.
- Будь здоров, учитель, - он грубовато почесал меня по плечу. - Что рассиживаться. Сказок я уже понаслушался… - он помолчал немного, потом тихо признался. - Видение мне было… Сразу, как только отошел от ночного отдыха. Заждались меня на Дирахе. Все твои дружки собрались на Дьори, а кто донесет истину милым дирахам? Кто сходит к беглым за реку, посетит ртутные шахты, на сбор водорослей подастся и расскажет, как оно бывает, когда сердцем поймешь, что такое ковчег. Тогда и по воде, как посуху пройдешь. Эй, постой! - крикнул он охраннику. - Я с ними. Прощайте, ребята!
Потом он обратился к Хваату.
- Пошли со мной, ублюдок?
Тот внезапно разъярился, сжал пальцы в кулаки, но ничего не ответил.
- И ты не ходи, - посоветовал я Туути. - Тебе пока нельзя. Ты еще темный. Запомни, нет ублюдков, мошенников, негодяев, зимогоров. Нет каналий, грязных дьори и тупых дирахов. Все люди, все человеки. Человек - это звучит гордо.
- Прости, учитель, я по привычке, по простоте. Ты на меня зла не держи, все равно уйду. Завет твой помню, как говорить, знаю, чему буду учить, верю. И ты прости, Хваат. Так что, двинули?
- Долго вы там? - окликнул охранник.
Капитан почесал затылок.
- Нет в моем сердце веры, Туути. Пусто здесь, - он указал на правую сторону груди. - Вот когда прорастет…
- Как знаешь, - страж в свою очередь почесался под мышками и направился к выходу.
В этот момент у порога послышался шум, затем какая-то возня и в камеру вбежал Савл. Он поднял правую руку, издали окликнул меня.
- Учитель. Теперь можешь называть меня Павлом… Я прозрел, - и тут же убежал.
Дверь в камеру со скрипом захлопнулась. Я принялся деловито готовить себе ложе. Руки у меня тряслись. Собравшиеся вокруг помоста заключенные не сводили с меня глаз. Один из них - наверное, провокатор, - осторожно приблизился и дернул за рукав.
- Куда они все?
- Ковчег позвал.
- А-а, понятно.
Ему было понятно!
Надо же такому случиться - этот худолицый, изможденный дьори понял, а я, убей меня прозрачный, терялся в догадках.
С ума они, что ли, все посходили?
Я был в растерянности, не знал, как поступить. Следовать за ними? Однако внутренний голос ясно подсказал, мой час еще не пробил. Убедил - успокойся, побудь в темнице. Как же я мог оставаться спокойным, как мог не трепетать?! Он назвал себя Павлом! Свершилось! Он запомнил!.. Он испытал удар грома и блеск молнии, пригвоздившей некоего сборщика налогов к пыльной дороге. Это случилось на пути в Дамаск. Какая разница, где и когда это случилось?! Диво, что это вообще произошло! Выходит, будет происходить всегда и везде, будь то в среде разумных пернатых, между осознавшими свою стать динозаврами, в скопище разумных млекопитающих или в компании удивительных рефлексирующих взвесей. Это было чудо почище хождения по водам (тем более, когда под ногами у тебя старый, надежный друг-вернослужащий), исцеления слепого, которому нетрудно было помочь посредством самых совершенных медицинских технологий. Но запомнить имя апостола можно только, если оно крепко запало в память. Если называться им губошлеп почитает за самую высокую честь!
Вот это чудо, так чудо!