Я кивнул. Что мне оставалось делать. Он был неистребимый фантазер, оптимист и естествоиспытатель.
- Тебе цены, нет, товарищ, - обрадовался Тоот. - Мы тут таких дел понаворочаем!
- Если на волю выпустят, - уныло отозвался я.
- Ковчегу нужно время, чтобы обмыслить сказанное. Посидим, помучаемся, пока там будут решать. Справедливость все равно восторжествует. Правильно я говорю?
Я пожал плечами.
* * *
Как только "Калликус" причалил к каменному пирсу, устроенному в восточной части острова, всю команду, за исключением Дуэрни, старцев и Огуста, повели к западному бастиону. Туути, нервно почесываясь и тревожно озираясь, по секрету сообщил мне, что там расположена темница для простолюдья.
- Если все вместе, куда ни шло, - поделился он со мной.
Голос Туути звучал так, словно страж дудел в трубу - этакий густой, приятный басок под сурдинку.
- Посидим, покукуем, глядишь, дурь и выветрится. Ты, знахарь, вот что, держись ко мне поближе. И вы, ребята, тоже, - обратился он к матросам с "Калликуса", которым тоже было приказано собрать пожитки и следовать в подземелье.
Они тут же сгрудились, притиснулись к нам.
- Что носы повесили? В первый раз, что ли, в темницу отправили? - рявкнул на них Туути.
Старший из моряков кивнул.
- Велика беда! - подбодрил их страж. - Отдохнете на суше, а то небось все по морям, по окиянам? Нынче здесь, завтра там? Смыкайте с нами ряды и примите осанку. Держитесь поближе, мы вас сказочками побалуем. И ты, капитан, хоть ты и сволочь порядочная, держись поближе…
Так, гурьбой мы ввалились в темницу.
Это было просторное помещение с высоким, нарезанным сводами потолком, разделенное мощными вырубленными - или выплавленными? - из цельной скалы пилонами, каждый из которых поддерживал свой угол потолочных парусов. Сооружение несомненно относилось к культуре Ди. Высоко - снизу не добраться - зарешеченные окна имели двойное циркульное завершение, причем обе полуокружности имели продолжение в форме резного ласточкиного хвоста. Что мог бы означать подобный мотив, не знаю, однако на Хорде мне часто встречались подобные завершения вертикальных линий и плоскостей - от разделенных надвое спинок кресел до орнаментов на карнизах.
Страж, сопровождавший нашу группу - молодой, худой донельзя губошлеп в доспехах и каске (вместо копья он был вооружен небольшим дротиком) провел нас в дальний отсек, к самым "отвратительным", по его словам, преступникам, которые без конца чешутся и обращаются к какому-то учителю, который, мол, знает, когда покажут ковчег. По пути солдат спросил у капитана Хваата.
- Скажи, ублюдок, каким образом какой-то дикий горец мог пронюхать о замыслах славных? Мы, дьори, о том не ведаем, что уж говорить о беглеце с ртутных шахт.
Хваат промолчал, тогда охранник-дьори обратился к Туути. Вроде бы коллега.
- А что, дирахи, мать вашу так-разэтак, несладко в поселениях живется?
- Жрать нечего, - отозвался Туути, - мать вашу так-разэтак…
Охранник погрустнел.
- Ну, ничего, здесь сносно кормят. Посидите, баланды похлебаете, а там, глядишь, всех на ковчег смотреть позовут.
- Надеешься, товарищ? - спросил Тоот.
- Прозрачный тебе товарищ! - грубо оборвал его дьори, потом уже более дружелюбно ответил. - Почему не полюбоваться. Глядишь, сердце вспыхнет, станет веселее. Не-е, я за то, чтобы показали ковчег. А вон и отвратительные, опять молятся.
Он кивнул в сторону сидевших тесной группой на нарах, одетых в неописуемое рванье, бродяг. Все они сгрудились вокруг какого-то лежавшего на спине поселянина - пятки у него были вместе, носки врозь.
- Ты вот что, - обратился к нему Туути. - Как дежурство кончится, приходи к нам. Сказки послушаешь, расскажешь, что у вас здесь творится.
- Что творится? - недовольно переспросил охранник. - Праздник героев скоро, всем амнистию на день-другой объявят. А что это за сказки?
- Сам узнаешь, - Туути хлопнул меня по плечу. - Вот этот рассказывает. Складно врет, заслушаешься. Про каких-то чудиков, которые по воздуху летают, есть и такие, что ростом с пальму, а уж если кто маленьким уродился, то не больше мизинца будет.
Охранник даже споткнулся.
- Как это?
- Придешь - узнаешь, - пообещал я.
- Ну, если разрешат… - почесался под мышкой дьори, потом грубо ткнул ближайшего к нему поселянина.
- Эй, мошенники, хватит молиться-чесаться. Лбы поотшибаете. Принимайте гостей.
Те послушно раздвинулись. Я приблизился, глянул на лежащего на нарах губошлепа. Тот глупо улыбался, одна сторона его лица была страшно обожжена.
Это был Иуда.
Глава 6
- Что с ним? - спросил я.
Мне ответил Петр - губошлеп степенный, чрезвычайно высокий, длиннорукий, с толстоватыми ножищами. Борода лопатой, глаза стоячие - часами может смотреть в одну точку. Помню, как уставится, жуть берет.
- В интеллектор, злыдни, сунули, потом подбросили на окраине Дьори в ночлежку для бродяг. Там мы и нашли его, мил человек… Что творится, о-ох, что творится!..
Рядом с ним на широком помосте, где вповалку отдыхали заключенные (здесь они и днем устраивались - ноги сложат, сядут на пятки и томятся до обеда), сидели Савл и Якуб. Они поддерживали за руки слепенького Левия Матвея. Поодаль Муса и Варфоломей. Многих не хватало, теперь их осталось только восемь губошлепов.
Тоот, Туути, Этта разом придвинулись ко мне. Лица их одеревенели, языки выкатились, как у повешенных.
- За что его? - спросил я, кивнув на Иуду.
- За что, мил человек, спрашиваешь, пострадал Иудушка? За правду, - ответил слепой Левий Матвей. - А вы, добрые поселяне, кто будете?
Петр между тем не мигая смотрел на меня.
- Мы, товарищ, с Дираха, - энергично принялся объяснять Тоот. - Прибыли сюда агитацию наводить, чтобы власти земные явили чудо - показали нам ковчег. Страсть как хочется видеть дело рук своих! Пусть покажется в небе, помашет крыльями.
- Что же вас в тюрягу сунули? - нахмурившись, поинтересовался Петр. - Ленились? Сачка давили?
- Нас сюда на корабле доставили в составе делегации. Мы слова не успели сказать, как нас в темницу упекли, - затем с прежней горячностью главный инженер заверил. - Не сомневайтесь, товарищи, мы вели себя достойно, чести рабочего люда не посрамили. Заодно сказок понаслушались, наставлений всяких, а также чудо наблюдали.
- Каких же наставлений вы понаслушались, каких чудес насмотрелись? - спросил Якуб.
Этот мрачный фанатик с горящим глазами и добрейшей душой чаще всего помалкивал и всегда держал за пазухой свою думку. Я назвал его Якубом из-за его присущей мусульманам особенности все упрощать, верить чисто, незамутнено и строго.
- Разных, товарищ, - откликнулся главный инженер. - Главное не в наставлениях, не в чудесах, а чтобы вот сюда, - он почесал себя по груди в области сердца, - запало. Если мимо, все без толку.
Он обречено махнул рукой, потом, мгновенно повеселев, добавил.
- А насчет чуда? Молоденькая благородная сучка, которую мы сопровождали, насмотрелась снов и по воде, как по суше, бегала. Должен сознаться, более удивительного явления природы мне встречать не приходилось. Знахарь, ты скажи, - обратился он ко мне.
- Чуть что, сразу знахарь! - почесался я. - Сами рассказывайте. Давайте раздвинем круг и покумекаем, что есть истина и с чем ее едят. Может, найдем согласие.
Заключенные охотно потеснились, рассадили нас, пришлых. Мы достали съестные припасы, угостили новых знакомых, все вместе пожевали хлебца. У капитана Хваата нашлись три соленые рыбы, их тоже поделили. Рыбы оказались маленькими, с ладонь, однако всем хватило. Запили водой.
- Вот что, ребята, не по-людски мы пищу приняли, - сказал Туути и вытер губы рукавом форменной рубахи. Он и Петр на голову возвышались над другими губошлепами, сидели они друг напротив друга.
- Перед тем, как вкусить, - продолжил страж, - следует говорить так: "Отче наш, пребывающий ныне на небесах! Да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя, как на небе, так и на земле…" Либо вот так следует говорить: "Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!" Можно и так пропеть: "Шма Исраэль, Ад-най Элокайну, Ад-най Эхад".
Теперь оцепенели приютившие нас поселяне.
Наступила тишина. Никто не решался нарушить ее. Все, по-видимому, обмыливали это нестерпимое желание.
Наконец Андрей нарушил молчание:
- Кто же, милые люди, научил вас этим словам? - дрожащим голосочком спросил он.
- Вот этот, - указал на меня Туути. - Знахарь.
Мои прежние апостолы не мигая уставились на меня. Я невольно начал почесываться.
- Не похож, - покрутил головой Андрей. На темени у него выделялись большие, нездорового цвета залысины.
Петр бесцеремонно пощупал меня и кивнул.
- Совсем не похож.
- Нет, ребята, похож, - возразил я.
Тогда все, сидевшие рядом со мной, тоже принялись щупать меня, тискать за руки, чесать под мышками, хватать за щеки. Левий Матвей заявил: "Дайте и мне потрогать", - потом встал на карачки и направляемый Якубом, который с откровенным недоброжелательством посматривал на меня, пополз в мою сторону.
Слепой коснулся моего лица.
Я не шевелился.
Затаив дыхание, рассматривал его пальцы. Они были обожжены и скрючены, все в мелких отвратительных язвочках. Глаза широко раскрыты, неподвижные зрачки смотрели бездумно и весело. Я не стал бы называть его горемыкой, было видно, что он свыкся с бедой, с самим собой ему было уютно. Левию Матвею было что вспомнить, о чем погоревать, кого помянуть добрым словом.