Больше всего они опасались, что всем спуститься им не позволят - это одного не удержишь, не успеешь перехватить, а их - целых пятнадцать. Они не думали об осторожности - сыпались вниз горохом, едва не срываясь с перекладин.
Сирена взвыла, когда почти все уже стояли на кольце - а люди в серой форме лишь сейчас оказались наверху, на площадке.
Они успели.
Но что-то сказать уже времени не было.
А Чаша - проснулась.
"Шестерка" считалась самой опасной, для половины уж точно смертельной. А ведь прошли - и все целы остались, отделались пустяковыми травмами. Только в юности подобный бред придет в голову: шесть - опасно, семь - смертельно, и восемь смертельно… а вдруг пятнадцать прорвутся?
Чушь несусветная. Но когда же рисковать, как не в юности? Когда только за собственную жизнь отвечаешь, и, по чести сказать, не веришь, что можно ее потерять? Сколько бы слез ни пролил над товарищами, а в свою смерть - не верится.
Земля не просто ходуном ходила - она попросту уже была не землей, а чем-то чужим и безумным. Они бежали, и кто-то падал, и не все поднимались.
Мирах упал - позвоночник хрустнул, как сломанный пополам стебель; распахнутые глаза неподвижны, а ртом все пытается ухватить воздух, как можно больше. Риша поцеловала Мираха в лоб и побежала дальше, потому что помочь ему могла только так.
Небо давило на голову, распирало голову изнутри, и Сверчок уже не знал, кровь ли под пальцами - горячая, липкая - или рвется наружу мозг. На коленях стоя, оттолкнул Хезе - беги! И тот побежал.
Ох, прав был Сверчок, сказав - вместе. Или не прав? Пятнадцать новичков собери, и все лягут мгновенно. А тут - не новички; разве новичок Мирах, который капризы Чаши под себя переделывал? Или Тайгета, кошка красивая, уличная? И остальные не хуже. Кто сам не так давно пришел в котловину, отдавал свои силы товарищам. Или наоборот, тут уж как повезло.
А ты - существо живое; попробуй, выдержи, когда в мозгу твоем или сердце промчится такая орава…
Чаша умирала, корчилась в агонии. И агония эта ударяла по бегущим сильнее, чем "лианы" там или камни катящиеся. Но они все равно бежали, поднимаясь и падая. Так долго и прочно связаны были с Чашей - и, неблагодарные, убивали ее, жестокие, как все дети.
И последним дыханием Чаши была - вспышка. Не белая, не красная, не зеленая. У людей и слов-то для подобного цвета нет.
Охранники, которые полукольцом высыпали на полосу из металла, вместо привычной блеклой дымки наверху увидели - небо. Голубое, с перистыми облаками. И среди облаков - длинный белый след, дорожка от самолета. Четкая такая, высоко-высоко.
На неровной, искореженной, обыкновенной земле стоял человек.
Мальчишечья угловатая фигурка - но кто знает, что за монстр в ней таится? И без того Чаша пугала, непостижимая, а теперь и вовсе с ума сошла. Умерла ли? Или оставила после себя… нечто? Мигом стволы вскинули.
- Не надо, - тихо сказал Хезе. - Посмотрите, может, кто жив…