Фатьма все еще посматривала на меня с недоверием.
К счастью, я знал много марок и названий вин. У меня был хороший нюх и приличная память. В ней часто застревала всякая бесполезная ерунда, вроде наименований тракторных деталей или даты рождения какого-нибудь никому не известного ботаника.
- Интересно, где это им удалось откопать молдавский коньяк? - спросил я с видом знатока, поворачиваясь к Корелли. И Фатьма, я заметил, сразу успокоилась.
Время летело, летело под парусами, и это было чудесно. Болтали о всяких пустяках. Куно Корелли играл на губной гармонике. Кружка ходила по кругу. Я каждый раз подносил ее к губам и даже раза два пригубил. Должен сказать, что все было сверх ожиданий здорово.
- О-о, эй, ох ты, ребятки! А ведь Оскар сегодня не пел! Я вот-вот окосею и хочу, чтобы Оскар спел нам всем "Розы"! Вы много потеряете, если не услышите! Ах, ох!
Оскар, развалившийся на подушке, мрачно ухмыляясь и потягивая коньяк, посмотрел на Корелли долгим сонным взглядом.
- А не пошел бы ты…
- Ну, Оскар, дорогуша, ну спой, спой нам!..
- Разойдется он? - спросил я Фатьму.
Она кивнула. Глаза ее блестели. Она поглядывала по сторонам, облизывала губы, хмурилась. Наконец возбуждение нашло выход. Она скомандовала:
- Хватит его уговаривать. Начинай, Ось! "Розы"! Мы подтянем! Да, девушки?
И почему-то наморщила нос. Ох, Фатьма! Ох, Пацанка!
Так и вышло, как сказала Фатьма. Куно поднес "Вельтмайстер" к губам. Девушки стали подпевать. Оскар прищурился и запел.
- Тысячу роз ты мне принес, - пел Оскар, и я с удивлением ощутил, что меня охватывает странное умиление, сердце забилось сладко и тревожно.
Это была одна из песенок, поражающих необычайной глупостью текста. Ты мне принес тысячу роз, больше, чем я ждала, - можно подумать, что героиня рассчитывала получить от своего поклонника, например, девятьсот роз. И все же хриплый голос Оскара мгновенно свалил меня на обе лопатки, как жалкую козявку, вынудив со сладостным бессилием барахтаться в своей собственной подсознательной сентиментальности.
Оскар пел, едва приоткрывая рот. Неповторимый счастья миг, - глаза его были полузакрыты, и на лице отражался откровенный, и поэтому какой-то подкупающий цинизм, смягченный едва заметной грустью все познавшего человека. Тысячу роз, тысячу роз, больше, чем я ждала, - Оскар издевался над дурацкими словами, и в этом было некое неизъяснимое своеобразие; мы слушали с волнением.
- Браво, Ось, ты гений! Ох ты! О-о, ну здорово! Фу ты, черт! - ликовал Корелли.
Слушатели хлопали. Девушки озирались с гордым видом - вот он какой, наш Оскар.
Ему протянули кружку.
Девушки спели несколько песенок.
…проснулась утром, надела платье…
…чтобы все знали в мире, как тебя я люблю…
…в теплой и бархатной летней ночи неумолчно звучит теперь шейк, шейк, шейк…
…славных женщин берут, славных женщин бросают…
…один лишь раз мне довелось побыть с тобой…
Потом Марина по-русски запела цыганский романс.
…в да-али бесконечно… твой страстный поцелуй…
От этого романса наша сдержанность окончательно испарилась.
- Owhenthesaintsgomarching, - хрипел Оскар, Ящик отодвинули в сторону, и начальник лагеря - тихий, добрый человек - вскочил с места и пустился в пляс, извиваясь всем телом. Фатьма смотрела на него, ноздри ее вздрагивали; радостно взвизгнув, она тоже вскочила; Owhenthesaints! - все орали, вопили, хлопали в ладоши; Фатьма изгибалась во все стороны, словно в ее теле не было костей; я смотрел на нее, в голове у меня что-то гудело и торжественно било в литавры, я пел: Iwanttobe; Кровь бурлила в жилах, красные и белые кровяные шарики обгоняли друг друга вроде мотоциклистов на кольцевой трассе в Пирита, мускулы ныли, перед глазами мельтешили какие-то джунгли, ночные костры, блестевшие от пота черные тела, все это было как далекое неясное воспоминание, - когда святые маршируют. Шум стоял оглушительный, теперь должно было что-то случиться, - казалось, вот-вот разлетятся в клочья брезентовые стены большой палатки, они не выдержат тихого веселья скромных эстонцев, нервы натянуты, глаза блестят, - да, сейчас должна наступить какая-то развязка, и она наступила: дикий, исступленный вопль Фатьмы вдруг заглушил всеобщее безумство. Задыхаясь от хохота, мы повалились на землю. Начальник лагеря - директор средней школы и член месткома - был крайне смущен своим поведением.
Тяжело дыша, Фатьма распласталась рядом со мной.
Она не сводила с меня глаз.
- Не угодно ли - вот, молния сломалась, - сказала она немного погодя и повернулась на бок. В боковой прорехе голубых джинсов виднелось розовое белье.
- Завтра починим, - пробормотал я, глядя в сторону/
- Да ладно, - со злобой прошептала Фатьма, хватая меня за руку; я рухнул на нее как бревно, тонкие горячие губы прижались к моим губам, мелкие острые зубки укусили меня. "Белка", - мелькнула мысль.
- Вы воображаете, что я сплю, а я наблюдаю, я начеку, я все вижу, - бормотал Корелли с закрытыми глазами, когда я совершенно потерявший голову, ничего не соображавший и счастливый, сел на свое место. Фатьма продолжала лежать.
Девушки делали вид, что ничего не произошло. Сассияан беседовал с Мариной. Начальник лагеря с жадностью ел бутерброд, Оскар разглядывал пустую кружку.
- Не угодно ли, я, кажется, напилась, - сказала Фатьма, не открывая глаз. - Наверное, надо поспать. Отведи меня.
Мы выбрались из душной палатки. Хелла, сидевшая у выхода, тихо спросила:
- Вы проводите ее?
- Да, - прошептал я.
- Чудесно, - сказала Хелла.
Было еще темно, - вероятно, около половины третьего. Фатьма протянула мне свои туфельки.
- Промокнут, - сказала она.
Я шел впереди, раздвигая ветки. После недолгих поисков мы нашли палатку начальника лагеря. У входа Фатьма прижалась ко мне всем телом. Мы поцеловались.
- Я такая глупая да еще такая влюбчивая, - прошептала она печально. Ох, Фатьма!
Мы забрались в маленькую палатку; там было прохладно. Фатьма бросилась на мою постель.
- Фу, какая жара! Пожалуйста, помоги мне раздеться.
- Тебе в самом деле жарко? - прошептал я.
- Конечно. Я прямо задыхаюсь. Снимай с меня все поскорей.
Непослушными пальцами я стянул с нее свитер. Затем взялся за узкие джинсы. Хотя молния была сломана, дело подвигалось медленно. Теперь и мне стало жарко.
- Погоди, погоди, зачем обе сразу, - проворчала Фатьма, лениво приподнимая ногу. Аккуратно сложив, я положил ее одежду на свою дорожную сумку.
- Блузку тоже, пожалуйста! - сказала Фатьма.
Я снял с нее и блузку.
- Ну? - сказала Фатьма и худенькими руками притянула к себе мое пылающее лицо. Минуты две я лежал на ее полуобнаженной груди, уткнувшись носом в шею. Ее бок и бедро жгли меня, это было упругое, змеиное тело, действительно словно бескостное. Я не смел пошевелиться, боясь причинить ей боль своими застежками и пряжками. Фатьма вздохнула, осторожно сдвинула меня в сторону, я в первый раз решился посмотреть на нее. В палатке было темно, я едва различал ее лицо. Шурша резиновым матрацем, Фатьма свернулась калачиком. Я провел рукой по ее шее, задержав руку на маленькой твердой груди. Ноготь указательно пальца зацепился за шелк лифчика, Фатьма отвела мою руку и зевнула протяжно и громко, как ребенок.
- А-а-ах, ну не угодно ли, до чего же я устала, - сказала она и забралась под три лежавших одно на другом одеяла. Через несколько секунд она крепко спала.
Я немного посидел возле нее. Тер пальцами пульсирующие виски и ни о чем не думал. Ох, Фатьма, Фатьма! Потом взял сигарету и вылез из палатки, тщательно застегнув за собой вход.
3
Я курил, стоя возле палатки.
Постепенно, с трудом приходил я в себя, сообразив наконец, что этой ночью в палатку нельзя никого пускать, тем более начальника лагеря. Здесь спала Фатьма, с которой полдня назад я не был знаком, даже фамилии ее я не знал, и которая, тем не менее, ворвалась в мою жизнь, как… как пуля снайпера в яблочко. Пришел конец моему спокойному мирному существованию, моим трезвым эгоистическим размышлениям, самосозерцанию, продолжавшемуся несколько долгих лет идиллическому сну души. Эта черноволосая огненная девчонка с неповторимым голосом явилась сюда, в молодежный лагерь под Раквере, точно специально для того, чтобы… вновь зажечь во мне благородное пламя, называемое… ох, ох, ох! Ох, Фатьма, маленькая наивная певунья, спи спокойно под тремя одеялами, спи, и пусть тебе приснятся прекрасные цветные сны. А здесь - здесь стоит человек, который сейчас и в будущем проследит, чтобы даже крошечная мошка не потревожила тебя!
Докурив, я глубоко вздохнул и, нежно погладив рукой скат палатки, решительно шагнул влево. Но коварная растяжка, скрытая росистой травой, попала мне под ногу - еще чуть, и палатка тоже рухнула бы. Из палатки послышалось сонное бормотание Фатьмы. Я поднялся с земли и на цыпочках направился туда, откуда доносилась неясная болтовня Оскара с Сассияаном и тихое пение девушек. Возле большой палатки еще одна растяжка сбила меня с ног. Ругаясь, я влез в палатку и на четвереньках подполз к начальнику лагеря.
- Знаешь, Август, у меня к тебе огромнейшая просьба, - прошептал я ему. - Понимаешь, та девушка только что заснула, и мне не хотелось бы, чтоб… Я тоже переберусь сюда.
- Ладно, - ответил Август. - Я все понимаю. Все мы были молодыми. Мне бы сейчас тридцать два! О господи!