Шуша, мысленно махнув рукой на ощущение несвежести тела, переоделась в привезённое сокровищем бельё, снова влезла в брюки, старый свитер и куртку, подхватила уже ставшую привычной сумку и выскочила за дверь. Она уже сбегала по лестнице, когда вдруг хватилась письма. Хлопая по куртке и сумке, она обернулась в панике, взбежала на несколько ступенек обратно, и тут с облегчением нащупала плотный конверт в заднем кармане брюк. "Тьфу!".
Вылетела из подъезда и запнулась, услышав возглас соседки:
– А вот и Шушенька приехала! А что же к нам не заходишь? Что у вас там за корабль?
Шуша мотнула головой, сожалея, что не может посидеть на лавочке, поболтать.
– Зинаида Федотовна, простите, потом. Сейчас, честное слово, не могу!
Она махнула рукой и понеслась вниз по улице, обратно, к Дамбе. К мосту.
– До Орлика не подкинете? Нет?
– До Орлика не едете?
– До Орлика?
Машины, грузовые и легковые, шли до Анютина, до Первомайского, Новых Выселок или сразу до Кири. Водители последних, по пути как раз проезжавших через Орлик, подозрительно окидывали Шушу взглядом, но, даже удовлетворившись, видимо, визуальным осмотром, брать не решались, да ещё и оглядывались, отъезжая, с подозрением.
После пятого отказа Шуша решила сменить тактику.
– До Кири не подвезёте? – просяще заглянула она в кабину очередного грузовика.
– А садись! – внезапно похлопал по креслу рядом с собой хронологически одарённый техноориентал.
Шуша взлетела на подножку и уселась, задвинув сумку между ногами. В кабине было очень тепло, её сразу потянуло в сон.
– В Кире где? – взял быка за рога водитель.
– Ээээ… – Шуша не знала, что ответить. – Мне немного не доезжая до Кири…
– Ну хорошо, скажешь, где остановить, дочк'.
Грузовик, тяжело ухая по щелям между плитами моста, переехал замерзающую тёмно-серую Суру, повернул налево, на грунтовку, и начал набирать скорость.
– И когда ж у нас здесь дорогу'т сделат'а? – спросил водитель. – Ездим, ездим, сорок'т лет уж, а дорога всё криваа…
Он крутнул руль, объезжая очередную яму.
– Эт'что ж такое'т… Говорим-говорим мэру'т, чай, пишем-пишем в газеты'т… Тут корабли инопланетные прилетаа'т, а у нас дороги такие…
Шуша молчала и улыбалась. Ей хотелось подольше послушать знакомую с детства мелодию речи.
– Что в Москве'т говорят про корабль, а? Доочк'? – спросил водитель.
Она вздохнула. Всё равно от этого никуда не деться, не укрыться. В Домодедово, посреди вокзального кипения, ей показалось, что мир живёт так, словно ничего не случилось. Назначались командировки, наступали долгожданные отпуска, кто-то кого-то встречал, кто-то кого-то терял…
Но, оказывается, у каждого где-то внутри этот чёртов корабль жил. Жил – и рос в мозгах. Раз уж водитель на заснеженной дороге спрашивал её об этом.
– Вы когда дома-то будете? – спросила Шуша.
– Дык я'т до Мирного, тебя в Кире'т высажу – и всё. Часок'т только, если тихо'т…
– Вы телевизор включите, ладно? – сказала она.
Водитель замолчал и, дёрнув головой, уставился на дорогу. Она поняла, что обидела его.
– Простите, – она коснулась его руки, пытаясь загладить неловкость. – Честное слово, простите. Просто я уже устала… всем рассказывать… Там по телевизору лучше скажут…
Она понимала, насколько глупо звучат её извинения, но водитель, кажется, немного смягчился.
– Тык что'ш по телику'т скажут… Разве ж то правдаа… – невнятно пробормотал он.
Шуша увидела впереди знакомую развилку.
– Вот тут, тут, остановите, пожалуйста! – закричала она, хлопая водителя по плечу.
Он даже не притормозил, лишь искоса глянул на неё.
– Вот тут, пожалуйста! – замахала руками Шуша.
– Ну ты даёшь, дочк'! – крикнул он ей, видимо, искренне смеясь над нелепой москвичкой. – Эт'ж не Киря, эт'ж Орлик, чай!
– Мне сюда, сюда! Да остановите же! – она хлопнула его по плечу, и водитель, наконец, затормозил.
Шуша открыла дверь кабины.
– Сколько с меня?
– Дочк', я бы взял… – с жалостью и интересом посмотрел он на неё. – Да что ж тебя… Ты это… Хочешь, я вон там развернусь и за тобой снова приеду? Эт'ж Орлик, чай…
– Нет-нет, спасибо! – и Шуша от всей души сунула ему пятидесятку – универсальную плату за проезд в этих краях.
Водитель, потянувшись, хлопнул дверью, но ещё долго не уезжал, то газуя, то тормозя: судя по всему, он и впрямь был уверен, что блаженная москвичка передумает оставаться у развалин старого кордона посреди леса. Наконец, Шуша, не желая, чтобы за ней кто-нибудь наблюдал, уверенно махнула рукой ему вслед: езжай, мол, езжай, – и, только когда грузовик скрылся за поворотом, перешла дорогу.
Вечерело, небо покрыли полупрозрачные облачка. Из них на замёрзшую уже землю реденько сыпались крупные, но сухие снежинки.
Шуша обошла развалины кордона по периметру, прислушиваясь. Да, вход был закрыт. Закрыт шесть дней назад, с семнадцатого октября, когда не обратившиеся к цивилизованной жизни дендрофилы в Средней полосе России уходят на покой до весны.
– Деда… – робко позвала она.
Сосны и ели полностью поглотили голос, она едва себя услышала.
– Дедушкаааа… – крикнула она погромче. Почему-то это прозвучало жалко.
Дорогу осветили фары – то ли водила, беспокоясь за странную пассажирку, решил вернуться, то ли ему навстречу, в Алатырь, ехал кто-то другой. Шуша спряталась за дальними от дороги остатками стены кордона. Брёвна по-прежнему, спустя много десятилетий, пахли одновременно пожаром и домашней выпечкой: задолго до её рождения семья лесника, жившая здесь, решила перебраться в город, и вскоре сам дом сгорел, не подпалив ни деревца вокруг. Шуша знала, что дедушку и остальных обитателей леса существование кордона вполне устраивало, и не задавалась вопросом, почему остатки сруба так долго не разваливаются.
Рев мотора затих по направлению к Алатырю.
– Дедушка!!! – заорала Шуша во всю мощь лёгких. Деревья полностью поглотили голос.
Она глянула на часы. Восемнадцать ноль пять. Прекрасно.
Все её усилия напрасны, весь этот сумасшедший, безумный день идёт ко всем чертям. Идёт к чертям вся её жизнь, а также вся жизнь всех геомантов. И отлаженная десятилетиями система, обеспечивающая стабильность мира, рушится на глазах.
Гришнак Углукович приказал ей доставить письмо к шести, и вот она была здесь в шесть. Успела, несмотря ни на что.
Она вошла, оступаясь по хрупким от времени и огня, потрескивающим доскам внутрь того, что раньше было домом. Становилось зябко – то ли от усталости, то ли от ощущения неудачи.
– Деда!!!
Внутри дома голос звучал иначе, но она уже мало верила в то, что у неё что-то получится. Прошло шесть дней с момента, когда дендрофилы ложатся в зимнюю спячку, вход закрыт, дедушка ушёл до весны. И он знает, что Шуша не собиралась приезжать этой зимой. Значит, не услышит её. Она, уже не думая, что может испачкаться, сначала села на корточки, а потом свернулась на полу клубочком. По щекам сами собой потекли слёзы, в спустившейся темноте на рукава куртки падали плохо различимые белые пятнышки снежинок.
Она прижала к себе сумку – с ней почему-то не было так одиноко. Словно плюшевого медвежонка обнять…
"Всё напрасно, всё напрасно… Осталось всего несколько часов…"
А даже, может, и нескольких часов-то не осталось: кто знает, когда в Тотьму доставят бомбу и генерал решит дать последний отсчёт.
Она всхлипнула.
– Деда, ну дедушка…
По дороге прошумела ещё одна машина.
– Ну, пожалуйста…
Быстро темнело. Снежок начал падать гуще, но Шуша знала, что это ненадолго: через часок ветер отнесёт прозрачные, так и не набравшие смелости стать по-настоящему снеговыми облачка к востоку. Ночь будет очень холодной и ясной.
Последняя ночь её жизни. Последняя ночь старой Земли. Завтра уже всё будет иначе. Гибель геомантов разрушит стройную систему защиты, сложившуюся за последние четыре десятилетия. "Как глупо, как глупо!" – подумала она о генерале. Хотел в космос, пусть даже таким странным, абсурдным способом, с помощью этих свалившихся на голову визитёров, – а получит маленький персональный ад. Она не думала сейчас о его неполиткорректности, не вспоминала и о злости, которую он вызвал у неё своим непониманием, – её больше волновало то, что он, да и все части МЧС в мире, за последние сорок лет ни разу не сталкивались на самом деле с тем, что произойдёт, когда погибнут геоманты.
Любой разумный склонен сохранять в памяти только хорошее, и генерал не был исключением. Он, допустим, помнил, как славно справились с Ашхабадским землетрясением полвека назад. Допустим, помнил и о том, как устраняли последствия смерча в Иваново незадолго до организации бюро. Но в памяти его сохранилась радость от хорошо сделанной работы, от встреч спасшихся и спасённых, от того эмоционального подъёма, который испытывали все участники – простые спасатели и командированные члены OOP.
За рамками оставались тысячи погибших, десятки тысяч раненых, сотни тысяч лишившихся крова… Всё то, от чего избавились земляне с началом работы бюро, и всё то, с чем генералу предстояло столкнуться заново…
Шуша рывком села, утирая лицо рукавами куртки. Ей на секунду показалось, что она начинает задрёмывать, замерзая. Хотя, конечно, сон был слишком страшный для классической картины замерзания.
Она резко встала и, бросив сумку на пол, решила пробежаться вокруг останков старого дома лесника. Рано или поздно, так или иначе, она, конечно, умрёт. Но не замерзнув у дедушки на пороге, это уж точно!