- Я уже начала было беспокоиться, - сказала его жена, когда они вошли. - А что же ты не предупредил меня заранее, что приведешь гостя?
"Хорошо хоть, что сказала "предупредил", а не "предуведомил", - подумал Иван Андреевич.
- Ложись, матушка, спать, поздно уже, - сказал Иван Андреевич и отметил про себя, что он тоже начинает говорить, как персонаж из пьес Островского. Матушка… Может быть, все-таки не придется Тонечке везти его в больницу…
Они вошли в кабинет, и Иван Андреевич плотно прикрыл за собой дверь. Он приложил палец ко рту и показал Павлу ямку на диване. Павел осторожно надавил ладонью в противоположном конце - диван действительно был жесткий.
- Да… - протянул он. - А где теперь ваша Машка?
- Не знаю, я как-то совсем не подумал о ней, - сказал Иван Андреевич. - Тоня, - повысил он голос, - кошка у тебя?
- Да, а что?
- Принеси-ка ее сюда, если тебе не трудно.
Антонина Григорьевна внесла небольшую серенькую кошку и с любопытством взглянула на Павла:
- Что это вы замыслили?
- Да ничего, Тоня, ничего, - сурово и нетерпеливо сказал Иван Андреевич, взял Машку из рук жены и погладил ее.
Кошка с готовностью тут же замурлыкала и сладострастно выгнула спину под рукой хозяина. Он осторожно потянул сначала за одно ухо, потом за другое. Кошка перестала мурлыкать и с некоторым неудовольствием взглянула на хозяина: это еще что за фокусы?
Иван Андреевич положил кошку на диван, но она тут же соскочила на пол. Ни малейшего углубления на ковровой поверхности дивана не осталось.
ГЛАВА 4
Сергей Коняхин вошел в библиотеку.
- Здравствуй, мам, - сказал он возившейся с каталогом женщине. - Что-нибудь прислали?
- О, наказание ты мое, - с шутливой жалобой в голосе сказала женщина, - и когда ты только выкинешь из головы эту глупость? Прислали, прислали. Эн Эс Александровский. Призрение прокаженных в России. Санкт-Петербург. Тысяча девятьсот двенадцатый год. Иди, я тебе на своем столике положила.
Лет в одиннадцать, после того как он перестал панически пугаться грозы, Сережа прочел рассказ Джека Лондона "Кулау прокаженный" и понял, что опасность притаилась совсем в другой засаде - он, Сережа Коняхин, может заболеть проказой и у него, как у Кулау, один за другим отвалятся пальцы. Каждое утро он пристально рассматривал себя в зеркале, с замиранием сердца искал первые признаки болезни - львиную маску. Маски не было, и Сережа понял, что болезнь играет с ним в кошки-мышки, старается усыпить его бдительность.
Он взял у матери в библиотеке том Медицинской энциклопедии, нашел проказу и с содроганием принялся читать. По-английски "лепрози", - французски "лепр", - немецки "аусзатц", - китайски "ма-фунг", - индийски "кушт". Была распространена в Египте еще за тысячу триста лет до нашей эры… Это не страшно… Занесена в другие страны Средиземного моря финикийцами… Делать им было нечего, не занесли бы - и не сжималось бы сейчас сердце от ужаса… Так, так, это все история… Япония, Персия… Во многие страны Европы попала с римскими завоевательными войнами… Завоеватели проклятые, сидели бы себе дома…
А вот и сам враг, гоняющийся за ним, Сережей Коняхиным, чтоб поразить его, как Кулау - бацилла Гансена-Нейсера. Ер, какая противная! Залезет в него - и давай грызть.
Добило его то, что инкубационный период длится в среднем около шести лет. "Если мне сейчас одиннадцать, - высчитал быстро Сережа, - тогда до окончания школы, может, и не будет никаких признаков".
Прошел месяц, другой - энциклопедия не обманывала, бацилла Гансена-Нейсера продолжала коварно дремать в своем инкубационном периоде, чтобы спустя годы проснуться и остервенело кинуться на него. Но время есть, проказу обязательно научатся лечить.
Потом он узнал, что, во-первых, в России проказы практически давно уже не было, а во-вторых, ее действительно научились лечить. Можно было бы, казалось, вздохнуть спокойнее, но доверять бацилле Гансена-Нейсера, имеющей прямую или слегка изогнутую форму, было опасно. Что бы там ни писали, угроза вовсе не миновала…
С годами страх перед проказой у Сережи ослабел, но он уже успел стать специалистом, заставив мать выписывать ему необходимую литературу по межбиблиотечному абонементу.
Интересно, не раз думал Сережа, что они там представляют в Москве, когда из маленького Приозерного приходят заказы на книги по проказе? Может быть, что там вспыхнула эпидемия?
Он сел за мамин столик между двумя последними стеллажами и посмотрел на книгу. Призрение. Почему призрение? Ах да, он ведь уже смотрел у Даля; это не презрение, а призрение, то есть забота.
Он осторожно раскрыл книгу и в этот момент услышал Падин голос:
- Здравствуйте, Ирина Степановна, Сергей здесь?
- А в чем дело? - спросила мама, и голос ее прозвучал сухо и неприязненно.
Зачем, зачем она так говорит с Надей, как ей не стыдно! Как будто он маленький мальчик и она может ему указывать, с кем дружить…
- Я хотела с ним поговорить…
Сереже показалось, что Надин голос дрогнул.
- Надя! - крикнул он, высовываясь в проход между стеллажами. - Я здесь.
Надя нерешительно помялась, думала, наверное, уйти или остаться, и прошла по проходу к Сереже. Она была в зеленой рубашке с закатанными рукавами и расстегнутым воротом и в джинсах. Волосы стягивала зеленая ленточка. В пыльном и прохладном полумраке хранилища она, казалось, излучала свет и жар, впитанные ею на спасательной башенке пляжа. Она остановилась около Сережи и уставилась на полку с атеистической литературой. От нее пахло озерной свежестью, каким-то горьковатым, травяным запахом.
Сережино сердце бухало в ребра копром для забивания свай, но он стоял неподвижно и молчал. Если бы только можно было стоять так всегда… Больше ничего, просто стоять так около Нади и молчать под аккомпанемент сердечного копра.
- А это интересная книжка? - почему-то шепотом спросила Надя.
- Какая?
- Вот эта. - Надя слегка наклонила голову, и тяжелый овсяный хвост тут же отклонился, как отвес.
- Я спрошу у мамы…
- Твоя мама меня не любит.
- Ну что ты, - без особой убежденности вяло запротестовал Сережа.
- Сереж… - сказала Надя и посмотрела на него, - скажи мне честно, я очень плохая?
В первый раз Сережа заметил, что глаза у Нади зеленоватые с черными крапинками.
- Что ты… Разве ты плохая? Ты очень хорошая. Очень.
- Нет, я плохая, а ты помолчи. Раз говорю - плохая, значит, знаю. А ты… Ты меня хоть немножко любишь?
Любишь… Как она могла спрашивать об этом? Хоть немножко! Он чувствовал, как в груди его взрывается раскаленная до атомного жара нежность, выплескивается, заполняет эту длинную тихую комнату, клубами выкатывается из окоп и затопляет весь город, весь мир.
Сережа попытался проглотить комок, стоявший в горле, но он, как поплавок, не желал тонуть; опускался и снова подпрыгивал.
- Я тебя очень люблю, Надя, - тихонько прошептал Сережа.
- О господи, - прерывисто вздохнула Надя, и верхняя пуговка на вороте ее туго натянутой зеленой рубашки расстегнулась, - почему нельзя любить сразу несколько человек?
Она вдруг качнулась вперед и поцеловала Сережу в щеку. Губы у нее были теплые и немножко шершавые.
- Ты хороший, - сказала она. - Ты очень хороший.
За стеллажом скрипнула половица.
- Кто там? - тихонько спросила Надя.
Не может быть, чтобы мама подслушивала, подумал Сережа и почувствовал, как лицу его вдруг стало жарко. Как она ничего не понимает! Зачем, зачем она не любит Надю?
Он осторожно заглянул за стеллаж. В узком проходе стояла Надя и внимательно рассматривала какую-то книгу.
- Кто там? - тихо прошептала Надя и наклонилась к нему.
Он почувствовал прикосновение ее руки. Стеллажи дернулись и начали плавно вращаться, и разноцветные корешки книг слились на мгновение в карусельную рябь.
- Чего ты молчишь? - еще раз спросила Надя и высунула голову из-за Сережиного плеча. - Ай! - тихо взвизгнула она и схватила Сережу за шею.
Карусель остановилась, потому что сзади стояла Надя, испуганно прижималась к нему и горячо дышала в затылок. Сережа вдруг почувствовал, как на него накатилось удалое, озорное веселье. В полутемном зале с длинными стеллажами, где тонко пахло многолетней пылью и сыростью, повеяло необычным, и это необычное вовсе не пугало, потому что его обнимали за плечи узенькие и твердые Надины ладони.
- Кто это? - прошептала Надя.
- Это… это твой двойник.
- Ой, я боюсь!
- Не бойся.
- Но ведь привидений не бывает.
- Все бывает. У нас в городе уже видели двойников.
- А я что-то слышала такое и не поверила. А почему она, то есть я… стою… стоит?
Вторая Надя, с книгой, подняла голову, внимательно посмотрела на молодых людей, подняла палец и поднесла к губам.
- Она… я… чтоб мы молчали? - пробормотала Надя.
- Угу, - сказал Сережа.
Надин двойник еще раз поднес палец к губам, положил книгу на полку и направился к выходу.
- Пойдем за ней, - прошептал Сережа.
Ирина Степановна куда-то отошла, и они беспрепятственно проскользнули на лестницу. Двойник уже выходил на улицу.
Сережа сжал узенькую Надину ладошку в руке. Он чувствовал себя большим и бесстрашным, и добрый мир был полон счастья и манил неслыханными приключениями.
Они выскочили на улицу. Двойник уже успел отойти метров на двадцать, по теперь это была не Надя, потому что фигура впереди стала выше, сменила джинсы на темную юбку-макси, а овсяную Надину копну волос, перехваченную зеленой ленточкой, па две толстые черные косы.