- Но поймите, - сказал Александр Яковлевич Михайленко, заведующий аптекой, - нет у нас альмагеля.
- Я понимаю, - согласно кивнул старичок, сидевший напротив него в его крошечной, без окна каморке. - Но мне нужен альмагель. У меня дуоденит и повышенная кислотность. - Старичок поднял голову и с надеждой посмотрел на заведующего аптекой.
- У вас дуоденит и повышенная кислотность, но у меня нет альмагеля. В этом месяце его еще не завозили.
- Но вы заведующий аптекой…
- Заведующий аптекой? Можете называть меня заведующим аптекой. А можете - завларьком по продаже патентованных средств. Было время, когда слово "провизор" звучало гордо. Мы делали сложнейшие микстуры, и на нас смотрели, как на волшебников. А теперь вы приходите жаловаться, почему вовремя не завезли альмагель и ношпу или папаверин с дибазолом. Картофель и дамское белье завезли, а корвалол - нет. И Александра Яковлевича Михайленко кроют последними словами.
…И вдруг Александр Яковлевич почувствовал, что не может почему-то отвести глаз от шеи посетителя. В шее была явная несуразица. Александр Яковлевич несколько раз поморгал глазами, потом прикрыл веки и помассировал их пальцами. Человек сидел тихо и больше не нудил его своим треклятым альмагелем. Устал, устал ты, Александр Яковлевич. Сорок два года в аптеке - не фунт изюма. Пора отдыхать, а еще вернее - собираться на тот свет. Если уж начинает всякая чушь мерещиться, дело швах. Жаль только, что работать некому, кто сейчас хочет быть провизором? А почему, кстати? Прекрасная работа, требующая четкости, собранности, внимания. Дающая ощущение, что ты делаешь что-то нужное людям.
И Александра Яковлевича пронзила вдруг мысль, что никогда больше не увидит он аптеки, ставшей ему за долгие годы вторым домом. Да не вторым, поправил он себя, а первым, первым и единственным.
Он открыл глаза и снова посмотрел на шею человека. Галлюцинация была какая-то стойкая. А может быть, дело не в галлюцинации, а в глазах?
- Простите, пожалуйста, - сказал он и нагнулся к посетителю.
Фантастика! Воротничок светлой, в дурацких синих кубиках рубашки посетителя не охватывал его шею, не прижимался к ней, а являл собой как бы часть шеи.
- Простите, пожалуйста, - сказал еще раз Александр Яковлевич, - я, конечно… я не могу понять… это, разумеется, не мое дело, но ваш воротничок…
- Что мой воротничок? - спокойно спросил посетитель.
- Он у вас… в некотором смысле являет собой часть тела…
- А он должен быть отдельно? Как странно, однако. Покажите мне, если вас не затруднит, как это у вас устроено?
- Извольте, - сказал Александр Яковлевич и нагнул голову, словно поклонился.
- Благодарю вас, - сказал посетитель. - Значит, воротничок должен быть отдельно от шеи. Непростительная ошибка с моей стороны. Сейчас мы сделаем зазор.
И Александр Яковлевич увидел, как светлый, в синих кубиках воротничок посетителя слегка отделился от шеи, образовав зазор.
- Иван Андреевич, - сказал редактору газеты директор кирпичного завода Куксов, - вот вы написали в газете, что я, мол, только жалуюсь на свой коллектив, не обеспечивая в то же время должного уровня руководства. Но ведь вы сами прекрасно знаете, что у нас за народ…
- Между прочим, Петр Поликарпович, всегда находились руководители, которые любили жаловаться на подчиненных. Я даже в свое время выписал из одной старинной книги… одну минуточку… вот здесь она у меня лежала, эта цитатка… Из русской летописи. Ага, нашел: "Бояре меньшими людьми наряжати не могут; а меньшие их не слушают. А люди сквернословны, плохы; а пьют много и лихо. Только их бог блюдет за их глупость".
- Я вас не совсем понимаю, Иван Андреевич, - сказал директор завода и снял очки. Без очков глаза его стали сразу маленькими и злыми. - Мне кажется, сравнение довольно странное… Сравнивать каких-то средневековых пьяниц и коллектив современного предприятия, это, простите…
- А я и не сравниваю. Я говорю лишь о тех, кто жалуется на своих людей…
- Боюсь, мы с вами не найдем общий язык.
- Вам виднее, Петр Поликарпович.
Директор кирпичного завода вышел, не прощаясь.
Сам бы поменьше пил, подумал Иван Андреевич о директоре. Пойдет сейчас жаловаться, раззвонит во все колокола. Хорошо, что Паша использовал в статье лишь часть фактов и кое-что осталось в резерве. Одна текучесть у него чего стоит…
- Иван Андреевич, - в двери показалось веснушчатое лицо секретарши Люды, - к вам кто-то пришел. Вроде нездешний, - добавила она заговорщическим шепотом.
ГЛАВА 5
- Разрешите? - сказал посетитель, молодой человек богатырского сложения в нарядном светло-сером костюме.
- Пожалуйста, - кивнул на стул Иван Андреевич, зарядил свой мундштук половинкой сигареты, закурил и привычно подумал, что давно нужно было бы бросить.
Несколько раз он совсем уже было собрался поставить крест на курении, но мысль о том, что между ним и миром исчезнет защитное облачко табачного дыма и руки окажутся лишенными оружия - мундштука и зажигалки, - заставляла его откладывать окончательное решение. Трус ты, Иван Андреевич, говорил он себе, мучился, потому что возразить было нечего, но продолжал курить.
- Если не ошибаюсь, - сказал молодой человек, - ваш рабочий день уже кончился. Ваша секретарша сказала мне, что вы собрались уходить…
- Какое это имеет значение? - с легчайшим нетерпением в голосе спросил Иван Андреевич и прицелился мундштуком в посетителя. Промахнуться было невозможно, потому что тяжелоатлетическая грудь молодого человека была более чем обширной мишенью. - Итак, я вас слушаю.
Даже спустя много лет после того, как Иван Андреевич перестал учительствовать, он иногда ловил себя на том, что хочет сказать посетителю или собеседнику: "Отвечайте, Иванов, не мямлите. Лучше нужно готовиться, давайте дневник". Но дневника у штангиста с собой явно не было, и Иван Андреевич обреченно поставил дымовую завесу.
- Видите ли, товарищ редактор, наш разговор может несколько затянуться, и, кроме того, я думаю, было бы лучше, если бы нам никто не помешал. Я специально выбрал такое время…
Последние несколько дней, с того самого момента, когда нелепая кошка тяжко спрыгнула с его дивана, оставив на жесткой ковровой поверхности четкое углубление, Иван Андреевич чувствовал, что раскачивается на неких качелях.
Взлет в одну сторону - и привычное ощущение привычной жизни: беременная машинистка Клавочка, которая собирается в декрет и которой нужно найти замену, а на редакционную невысокую ставку, да еще временную, охотниц мало; проклятая коробка передач единственного "уазика", которая отказывает через день и которой, так же как и беременной Клавочке, нет замены; косые взгляды директора кирпичного завода, который всем нашептывает, что Иван Андреевич наш что-то не тянет…
Но вот качели полетели в другую сторону - и привычный, четкий мир сразу размылся, стал неопределенно-зыбким. В этом мире собаки выпускали из себя и убирали лишние ноги, многопудовые кошки на глазах отращивали уши, по городу, бросая вызов заведенному порядку вещей, бродили двойники, духи, привидения, фантомы и прочие синонимы абсурда.
От этих качелей Иван Андреевич стал больше курить, забывал принимать свой резерпин от давления и иногда застывал в трансе, крепко держась за черный длинный мундштук.
Сейчас он находился в реалистической фазе качелей, но широкогрудый молодой человек, терпеливо ждавший его ответа, вдруг показался ему как-то связанным со вторым, фантасмагорическим взлетом. Чего он, интересно, хочет от него?
- Так я вас слушаю, - сказал Иван Андреевич.
- Иван Андреевич, давайте только условимся, что вы будете чувствовать себя со мной максимально раскованным.
- Что-о? - спросил Иван Андреевич и негодующе взмахнул мундштуком. - Соблаговолите мне объяснить, почему я в своем собственном кабинете должен чувствовать себя скованно или раскованно и в какой степени, молодой человек, это касается вас? Кстати, я был бы признателен, если бы вы представились.
- Видите ли, Иван Андреевич, я ни в коем разе не хочу вас обидеть. Наберитесь несколько терпения, и вы поймете, что я имею в виду. Что же касается моего имени… ну, допустим, Иван Иванович Иванов.
- Что значит "допустим"? Это ведь не ваше имя?
- Нет, разумеется.
- Послушайте, дорогой мой, - терпеливо сказал Иван Андреевич, - уже без нескольких минут восемь, меня давно ждет дома обед, который я, хочется надеяться, заслужил сегодня. Поэтому - и это вполне естественно - я не очень расположен шутить. Кто вы и что вы?
- Я вам уже представился Иваном Ивановичем Ивановым…
Дверь приоткрылась, и в щели показалась Людочкина головка в красной косынке.
- Иван Андреевич, так я пошла.
- Хорошо, Люда, иди. В редакции кто-нибудь еще есть?
- Нет, сегодня же у нас тихий день. До свиданья.
- До завтра…
- Я вам представился под этим именем, потому что вы моего имени уяснить себе не сможете.
- Скажите, пожалуйста! - буркнул Иван Андреевич и подумал, что перед ним, очевидно, все-таки сумасшедший, "чайник" на редакционном жаргоне. Хорошо, если смирный…
- Дело в том, - продолжал незнакомец, - что у нас нет имен в вашем понимании. Мы, разумеется, прекрасно различаем друг друга, но не по имени, а по индивидуальному полю.
- Так, так, так, так, - выбил дробь на крышке стола редактор газеты. - Индивидуальное, говорите, поле? А сельскохозяйственные машины у вас тоже индивидуальные? Или общие?
Незнакомец укоризненно посмотрел на Ивана Андреевича и покачал головой: