Но Иван Андреевич не отвечал. Он не мог бы сейчас ответить никому на свете, даже Сергею Ферапонтовичу, потому что кошка посмотрела на него и выпустила из головы уши. Вначале уши выросли огромные, сантиметров в пятнадцать, но Машка, подумав немножко, втянула их несколько, придав своей голове более или менее нормальный вид. Кошка снова посмотрела на Ивана Андреевича, тяжело спрыгнула с дивана, причем произвела при этом громкий звук, словно спрыгнула на пол не грациозная, почти невесомая кошечка, а здоровенный пес, подбежала к двери, прошмыгнула в щель и исчезла.
- Да, - громко сказал Иван Андреевич, - этого следовало ожидать.
- Чего ожидать? - спросила жена из-за стенки, приглушая телевизор, который в это время баритонально воспевал чьи-то бляу ауген.
- Ожидать нечего, - твердо сказал Иван Андреевич и вспомнил, что он часто применял эту формулу, учительствуя и служа потом директором школы.
Когда ученик или ученица получали двойки или попадали в какие-нибудь переплеты, Иван Андреевич говаривал: этого следовало ожидать. Формула была безупречная, поэтому с ней никто не спорил.
Но, может быть, мне все это только причудилось, подумал снова Иван Андреевич и взглянул на то место, где только что лежала Машка с отросшими ушами. Машки не было. Но на жестком диване осталось еще углубление. Такое, словно не кошка на нем лежала, а гиппопотам. Углубление можно было измерить, описать, сфотографировать. "Существо, похожее на кошку Машку и умеющее мгновенно отращивать уши, оставило на диване, обыкновенно довольно жестком, углубление столько-то на столько-то сантиметров и глубиной во столько-то. Из чего можно сделать вывод, что вес кошки составлял от восьмидесяти до ста килограммов".
Отличный получился бы акт. Да, Иван Андреевич, так-то вот. Палата номер шесть и прочее. "А редактор-то наш, слышали?" - "А что?" - "А того, тю-тю! Чокнулся. На ушах споткнулся. Этого следовало ожидать".
Иван Андреевич снова закурил. Должно быть, жена услышала щелканье зажигалки, которая щелкала у него, словно боевой пистолет.
- Ваня, ты опять дымишь, как паровоз? - спросила она с привычным осуждением.
Господи, тут решается вопрос, быть ли человеку в своем уме или решиться разума, а она его сигареты считает!
Итак, дилемма была ошеломляюще проста. Или Иван Андреевич находится во власти галлюцинаций, поразительных иллюзий и, стало быть, сошел с ума, или он только что видел Машку, которая забыла вовремя выдвинуть уши и весит к тому же минимум несколько пудов. Куда ни кинь - везде клин.
Жаль, жаль, жаль было рушившейся жизни. Аки листвие падают дни человечьи. Если бы падали… Интересно, как теперь лечат психов? И Тоне придется ездить в область, куда его положат. Она, конечно, будет скрывать, но тут разве что-нибудь скроешь? Тут, в городке, тебя насквозь видят, рентгена не нужно.
Боже, какая чушь лезет в голову, мелочная, суетливая чушь! Иван Андреевич обвел глазами свою небольшую комнатку: портрет Блока, сделанный инкрустацией по дереву (подарок учителей к пятидесятилетию). Большая советская энциклопедия с пропавшим двадцать восьмым томом (какое это теперь имеет значение!), диван… И так стало пронзительно жаль Ивану Андреевичу всего этого привычного антуража, всей своей нелегкой и вместе с тем складной жизни, что из глаз его выкатилось несколько слезинок. Он чувствовал, что все это ускользает от него, покачиваясь, уплывает, а он идет на душное дно, где нечем дышать.
И он судорожно дернулся, вынырнув на поверхность. Нет, нет, нет! Не может же быть, чтобы полгорода сразу сошло с ума, это же нонсенс! Абсурд! И Осокина и пятиногая собака! И чем пятиногая собака лучше или хуже его безухой Машки? Да, но этого же не может быть!.. Может, может, может!
Он вдруг сообразил, что стремительно сбрасывает пижаму и натягивает брюки.
- Куда ты, Ванечка? - спросила из-за стены жена. - Уже одиннадцатый в начале.
"В начале, в начале"! - передразнил про себя жену Иван Андреевич. - Преподает, дура, литературу и говорит, как героиня Островского".
Он выскочил из домика и помчался по тихим улочкам Приозерного, сопровождаемый эстафетой собачьего брёха. Уже совсем запыхавшись, он подбежал к домику на улице Гоголя, толкнул калитку, в два прыжка подлетел к двери и позвонил.
За дверью послышались шаги, тоненький лай, и дверь распахнулась.
- Иван Андреевич! - изумленно воскликнул Павел. - Что с вами?
- Входите, входите, Иван Андреевич! - послышался женский голос. - Ты, Паша, совсем с ума сошел - держать человека в дверях!
Он-то не сошел, подумал Иван Андреевич, жмурясь после улицы от яркого света.
- Паша, - сказал он, - прошу прощения за это позднее вторжение, но мне нужно срочно поговорить с вами.
Ага, теперь Паша, а не Павел Аристархов сын, с каким-то необязательным злорадством подумал Павел и провел редактора в свою комнатку.
- Пожалуйста, пожалуйста, - трепыхалась на всем недолгом пути от крыльца к комнате Анна Кузьминична, - сейчас я вам чаю принесу.
- Не беспокойтесь, - сказал Иван Андреевич, - я ведь не с визитом. - Он посмотрел на настороженное лицо фельетониста и вдруг почувствовал облегчение и даже уверенность, что разум не покинул его.
Павел усадил редактора в кресло и сказал:
- Вот, мыкаюсь с фельетоном. Глупость какая-то получается…
- Паша, - прервал его редактор, - скажите, только честно, что вы думаете о всех этих чудесах в Приозерном?
"Что бы это значило? - подумал Павел. - Этот поздний визит, взъерошенный, словно у воробья, вид… Наверное, опять Сергей Ферапонтович устроил ему головомойку за то, что до сих пор нет фельетона".
- Я был у Якова Александровича Бухштауба… - начал он.
Но редактор нетерпеливо прервал его:
- И что старик говорит?
- Он считает, что это своего рода эпидемия самовнушения, как это не раз, например, бывало с людьми, которые якобы видели летающие тарелки.
- А вы что думаете?
- По-моему, с этим нельзя не согласиться. Вы же сами…
- Я знаю, что я сам… Но у вас лично какое складывется впечатление? Вы же разговаривали с людьми…
- Как вам сказать, Иван Андреевич…
- А вы скажите, не стесняйтесь.
- Я ловил себя на том, что непроизвольно начинал верить и Татьяне Осокиной, и особенно Сергею Коняхину. Он произвел на меня впечатление очень серьезного парня. Да и это фото… Чушь какая-то, совершенно не похоже на монтаж. С другой стороны, когда знаешь, что этого не может быть, невольно относишься к рассказам и фото скептически…
- Значит, и Осокина, и коняхинский парень уверены, что видели двойника и собаку?
- Угу.
- И нисколько в этом не сомневаются?
- Нисколько.
- И не думают, что свихнулись?
- Нет.
- Спасибо, Паша, - проникновенно сказал Иван Андреевич. - Спасибо, дорогой.
- За что же?
- Понимаете ли, Паша, я только что видел свою кошку Машку…
- Тоже пять ног? - почтительно улыбнулся Павел и тут же пожалел о фамильярности, потому что редактор смотрел на него серьезно и не улыбаясь.
- Нет. У нее были положенные ей четыре ноги, но у нее не было ушей. Совершенно не было ушей. Как будто их никогда и не было. Представляете? У кошки, которая живет в доме три года и которую я вижу каждый день.
- А вы уверены, что это была именно ваша Машка? Может быть, это был похожий на нее уродец?
- Во-первых, это была Машка, а во-вторых, это не имеет никакого значения.
- Почему же?
- Да потому, что, когда я вслух подивился отсутствию ушей у кошки, она вдруг выпятила из головы пару ушей, да еще раза в три длиннее, чем обычно, тут же втянула их и удрала.
- Гм!..
- И еще. У меня сложилось впечатление, что этот монстр был во много раз тяжелее обычной кошки.
- Почему?
- По звуку, с которым она спрыгнула на пол, по углублению, оставленному ею на диване. Я все понимаю, Паша, но войдите в мое положение. Для меня это уже не вопрос фельетона. Это гораздо серьезнее. Или у меня какие-то безумные галлюцинации, или… или я это видел на самом деле, и тогда я могу смело предположить, что и Осокина, и Сергей Коняхин тоже не ошибались. А это, как мы с вами знаем, невозможно… Что вы зажмурились?
- Пытаюсь наступить на хвост одной мыслишке, а она все ускользает… Ага, поймал! Видите ли, Иван Андреевич, Сергей Коняхин рассказывал мне, что, когда он щелкнул затвором своего фотоаппарата, собака на мгновение остановилась, посмотрела на него и втянула - заметьте, втянула - лишнюю ногу. Так сказать, исправила ошибку.
- Вы хотите сказать, что моя Машка также исправила ошибку? Втянула чересчур выдвинутые уши?
- Вот именно!
- Но это же чушь! Что они, надувные, эти лишние ноги и уши? Это же не резиновые игрушки.
- Не знаю, - пожал плечами Павел. - Я уже ничего не знаю. Я знаю только, что мне нужно написать фельетон.
- Бог с ним, с фельетоном. Пошли.
- Куда?
- Я хочу показать вам, Паша, ямку в диване, которую оставила кошка.
- Я вернусь через полчаса, - сказал Павел матери, которая внесла в этот момент две чашки чая и блюдечко с халвой.
- Что-нибудь случилось? - встревоженно спросила Анна Кузьминична.
- Да ничего не случилось, мама…
Они вышли на улицу. К вечеру стало прохладнее, и с озера потянул свежий ветерок, принося с собой неясную мелодию. Мелодия казалась необыкновенно прекрасной и печальной в ночной тишине, и сонный лай собак подчеркивал ее неземную эфемерность. Глупость какая, подумал Павел. Достаточно далекого магнитофона на берегу, как сжимается сердце от ощущения, что жизнь проходит где-то по совсем другим дорогам, а ты стоишь на обочине, глядя ей вслед.
Они подошли к дому Ивана Андреевича.