"Грэгг", "Лабард", "Фрэнк", - услышал в ответ Майк.
- Ну, вот и опять встретились, старина, - небрежно откликнулся Джонни.
Полетта только подняла и опустила ресницы, а одутловатый человек в морском кителе с золотыми нашивками ничего не произнес, не взглянул даже, а просто встал, поклонился и сел, прислушиваясь к происходящему.
- Я особенно рад, что на этот раз к нам прибыл "доминиканец" из Англии, - сказал Лабард. - Скоро весь мир будет представлен в элите нашего Дома.
За столом он был бесспорно самым заметным и примечательным. И внешне - в белом фраке и лиловом жилете, с давно вышедшими из моды волосами до плеч, и внутренне - с гипнотическим взглядом немигающих глаз, повелительными интонациями баритонального голоса и темной, тяжелой силой каждого сказанного слова. Все в нем привлекало сразу, покоряло и притягивало, подавляя сопротивление. В свои пятьдесят лет он казался еще совсем молодым, полным сил, готовых развернуться, как сжатая стальная пружина. Остальные невольно отступали перед ним, как бы уходя в тень. Педро Лойола, натурализовавшийся мексиканец с животом-мешком, выпирающим из-под бортов его псевдоморского кителя, с действительным или показным безразличием молча посасывал ледяной кофе с мороженым.
Фрэнк, родной брат Полетты и, кстати, очень на нее похожий, оказался коллегой Майка - управляющим блоком химической автоматики. "Король нашей химии", - представил его Лабард, безраздельно владевший разговором. Даже Грэгг, суховатый и седовласый владелец контрольного пакета акций "Хаус Оушен компани" и фактический босс Лабарда, ни разу не перебил его.
- Вернемся к Роджеру, - говорил Лабард. - Я все-таки не понимаю, почему вы расторгаете контракт. Мы нарушили его? Нет. Вас обсчитывали? Тоже нет. Вы имели здесь больше, чем любой равный вам инженер на континенте.
- Вы же знаете, - поморщился Роджер, - наследство позволяет мне создать собственную лабораторию в Штатах.
- А разве здесь у вас ее нет?
- Трудно сообразить что-либо путное после дежурства в диспетчерской.
- Вы цените деньги, Роджер. Ваш счет у нас чист: ни цента долгу. И вы с легким сердцем выплачиваете нам прожиточный минимум остальных лет. Двух лет. Где же логика?
- Логика в свободе капитала, Лабард, - неожиданно вмешался Грэгг. - Насколько мне известно, сумма наследства Роджера вполне позволяет ему рискнуть неустойкой.
- Не верю, - встряхнул длинными волосами Доминик. - Это не свобода капитала и не свобода времени. Это освобождение от нашего общества. Вы не любите Дом, Роджер.
- Что подтверждают и мои данные, - как бы вскользь, никому не глядя в глаза, бросил Лойола.
"Вы правы: не люблю, - хотелось крикнуть Роджеру, - и жажду свободы. От страха, от сыска, от невидимого и неслышимого насилия". Но он промолчал. Лабард знал, что говорит.
И тут подняла ресницы Полетта.
- А за что ему любить Дом, Доминик? За электронные развлечения Лойолы? За свободу его "иезуитов" открывать наши комнаты и рыться в наших бумагах? О какой свободе идет речь? Я не могу без специального разрешения воспользоваться ни краулером, ни тюбом. Это я. А Роджер? А Джонни? А Майк? Не рассчитывайте, Майк, на морские прогулки и летние отпуска. Здесь не заинтересованы в свободе ваших передвижений.
Доминик Лабард побледнел, замер, машинально согнул серебряную вилку, но сдержался.
- Не знал. Моя дочь переходит в оппозицию.
- Две неправды, - откликнулась Полетта. - Первая: я помогаю, а не мешаю вам. Как секретарь я бы удовлетворила даже Лойолу. И вторая: я не ваша дочь.
- Приемная, Полетта. Но что это меняет? Я вырастил тебя, как родную дочь.
- Котенка тоже можно вырастить, Доминик.
- Полетта права, - поддержал сестру Фрэнк. - Вырастить и воспитать еще не значит отнять право мыслить по-своему.
Семейный спор, думал Майк. А пожалуй, это не только спор, но и расхождение во взглядах, скрытая, но уже обнаруживающая себя враждебность. Ведь Полетта не случайно дружит с Роджером, а отношение Роджера к Дому уже известно. И Джонни хотя и молчит, только губами поводит, словно резинку жует, но явно сочувствует и Полетте и Фрэнку. Значит, в Доме действительно есть оппозиция его главе и создателю, и Доминик, вероятно, об этом догадывается, а Лойола наверняка знает. Тогда Лабард должен дать бой своим скрытым противникам, дать бой именно сейчас, чтобы завоевать Майка, потому что именно сейчас Майк должен решить, примкнуть ли ему к оппозиции или остаться нейтральным. Ведь пять лет впереди уже отнял контракт, а у него нет наследства, чтобы выплатить неустойку, а может быть, сейчас Лабард преодолеет его сомнения.
И Доминик, словно прочитав мысли Харди, повел наступление, как адвокат, убежденный в правоте подсудимого, расчетливо и вдохновенно.
- Не любить Дом нельзя. Все, что о нем писали как о чуде, - правда, и я не стыжусь напомнить об этом. Я убежден, что это и вершина демографической мысли. Вообразите себе моря и океаны мира, застроенные тысячами таких домов. Островов хватит. Бермуды, Багамы, Гавайские, Соломоновы - мало ли их? А ведь такому дому-городу нужна только скала размером не больше футбольного поля. Все население Земли можно будет разместить в этих океанских волчках - пять десять, двадцать пять миллиардов. Не страшен никакой демографический взрыв, никакая перенаселенность. На Земле останутся - я имею в виду сушу - только опустевшие города-музеи, свидетельство прошлого нашей цивилизации, охотничий рай лесов и поля - сельскохозяйственная кухня планеты. Воскреснут изобилие викторианских житниц, романтика древних странствий по миру и цветущая прелесть природы, не тронутой человеком. Давайте, Грэгг, строить такие дома по всем архипелагам мира. Вкладывайте в них свои миллиарды - выручите триллионы. Станете вместе с Хенесси властителями единого мира!
- А кто объединит этот мир, Доминик? - тихо спросил Грэгг, отхлебнув разведенный виски из бокала со льдом. - Кто объединит наши страны и нации, перекроит их экономику, сплавит политику и перелицует быт? Социалистическая система? Едва ли это устроит нас с вами. ООН? Что-то не верится. Мировая война?
- А вдруг?
- Тогда мы назначим вас фельдмаршалом, - засмеялся Грэгг. - Вы неисправимый мечтатель, Доминик. Прямой потомок ламанчского рыцаря. Живой анахронизм. Нет, мой друг, имеется другой, куда более реальный проект.
- Какой?
- Дом станет еще одним американским штатом. В ближайшие месяцы мы попробуем войти с этим предложением в сенат. Прямая выгода для Дома и для государства. Дом становится административной государственной единицей, а государство приобретает выдвинутую далеко в океан мощную оборонную базу. Ну а мои миллиарды, Доминик, право, реальнее и прочнее ваших триллионов.
Сжатые губы Лабарда чуть-чуть скривились. В усмешке? Не к месту. Но Майку все же показалось, что он смеется, беззвучно, одними глазами, но смеется откровенно и не стесняясь.
- Штат? - повторил он. - Это мало. Очень, очень мало для Дома - только один штат.
Он поднялся и, не прощаясь, пошел к выходу - высокий, длинноволосый, в белом фраке, точь-в-точь дирижер симфонического оркестра где-нибудь во Флориде.
Глава 5. ИЗ ДНЕВНИКА МАЙКА ХАРДИ
Первая запись
В ноябре, на пятый месяц моего пребывания в Доме, я начал вести дневник. Не часто и не регулярно, потому что времени было мало, да и дело это не легкое. Пишу не на бумаге, которую можно прочесть и которую негде спрятать, а на магнитной нитке, тонкой, как шелковинка, и прочной, как нейлоновый шнур. Для сохранности и безопасности наматываю ее на пуговицы своего двубортного пиджака - никакая "иезуитская" слежка не обнаружит. Пока закончил две записи, третью начал и ночами в уборной прослушиваю их на крохотном магнитофоне, вмонтированном в старый агатовый перстень. Раньше он без дела валялся - забавная поделка, а теперь ношу его не снимая. Агат отвертывается, нитка закладывается в отверстие, и, приложив к уху, можно отчетливо слушать запись.
Поначалу я подробно рассказал о Доме, о его кнопочной роскоши и неограниченном потреблении, о лифтовых экскурсиях по этажам-уровням и прогулках по "улицам" с искусственным видом на океан, о сверхрынках и универмагах-гигантах, где можно приобрести в кредит все, что жадно ухватит глаз, от пачки сигарет до миниатюрной пластинки, исполняющей целую оперу или симфонию на проигрывателе, втиснутом в зажигалку или пудреницу. Казалось, капитализм создал здесь модель идеальной стадии "постиндустриального общества потребления", но я, даже не будучи ни коммунистом, ни просто знатоком и почитателем Маркса, все же разглядел, что разрекламированная золотая цепь уже на изломе. В дни получек редкие "акционеры" Дома - а мы все считались таковыми, получая годичные премии в несколько акций на брата, - радовались двум нулям на листке своего текущего счета. Первый - в графе дневной разницы между прожитой и заработанной суммой, второй - в графе месячной или годичной задолженности. Неизменная тенденция ее роста в конце концов превращала пятилетний контракт в семи - или восьми-, а то и десятилетний, а "преуспевший" таким образом акционер "Хаус Оушен компани" мог купить себе свободу лишь ценою приобретенных акций, да и то, если задолженность не превышала их суммы.