- От процента человеческого достоинства. Если оно у вас есть.
- Я уже кое-что слышал, и, честно говоря, услышанное не вдохновляет.
- От кого слышали?
- Не важно.
Каменный Роджер снова засветился улыбкой, на этот раз совсем не насмешливой.
- Хвалю. Вы, кажется, стоите того, чтобы вам открыли глаза.
- На что?
- На седьмое чудо уходящего века. С душком чудо. Смердит.
- Чем?
- Всем. А главное - парадокс обеспеченности и унижения. Обеспеченность максимальная, жизненный уровень выше, чем в Штатах, и платят в два раза больше, и в три раза - чем в Европе. Нет ни забастовок, ни трудовых конфликтов, и профсоюзов нет, так что и пожаловаться все равно некому. Развлечения дешевле выпивки - стриптиз-бильярдные, бары и кино на всех этажах. Телевизоры принимают все программы Мегалополиса. А через каждые десять этажей - стадион или ринг, все виды спорта, от коньков на искусственном льду до тенниса на травяных кортах. Хотите билеты на матч века между тяжеловесом Дома Клайдом Биггерсом и чемпионом Восточного побережья Штатов Джимми Мердоком - нажмите кнопку под титром ФД. А здешние ЭВМ подсчитывают не только плату за телесвязь и видеофонную трепотню, но и за каждый ваш жест, подлежащий оплате. За кнопочные завтраки и души Шарко, за свежее мыло в ванной и пьяное изобилие в ресторации за углом. А когда наступит день получки, сумма вычетов может свести ее до нуля. И пойдет жизнь взаймы, в неоплаченном долгу у "Хаус Оушен компани", потому что кнопочные радости стоят не дешево. А цены на квартиры, в особенности на верхних этажах, так высоки, что оплачивать их могут только миллионеры. И представьте - платят. Работают в своих банках, маклерских конторах или адвокатских офисах в Нью-Йорке и Вашингтоне и ездят сюда на уик-энд - еще бы: Хаус, седьмое чудо, океанский простор и парки, повисшие над пенистой пропастью.
- Много платят - дорого берут. Закономерно, - пожал плечами Майк. - Где ж унижение?
- А то, что вы никогда не остаетесь один. То, что каждое ваше слово фиксируется и записывается, потом производится соответствующая селекция и составляется досье, полностью определяющее ваш духовный портрет. С неподходящими контракта не возобновят, критиканов уберут с соответствующим иском, который адвокаты Дома всегда выигрывают. Существуют и местные наказания: "иезуиты" чрезвычайно изобретательны. Кстати, возьмите вот этот приборчик. Когда захотите поговорить откровенно, проверьте: движется стрелка - значит, подслушивают.
- Зачем им это? - недоумевал Майк. - Ведь сюда же приходят добровольно.
- Но добровольно не уходят. Долг погашается отработкой в кредит. В идеальном "обществе потребления" Дома кредит доведен до магии. Он - кнут и пряник. На верхних этажах равняет с миллионерами из Майами, на нижних этажах закабаляет, как бессрочное долговое обязательство.
- Ад и рай, - улыбнулся Майк.
- Не смейтесь. Только рай - как в театре с партером и галеркой. На нижних, "производственных" этажах, где находятся все промышленные предприятия Дома, - то же кнопочное, только уцененное изобилие. Жратва - химия, выпивка - пойло, развлечения - верблюжьи радости.
- А если бунт?
- Какой? Забастовка? Рабочая аристократия не бастует.
- Пассивное сопротивление. Никудышная работа, например. Пусть увольняют.
- Кому выгодно увольнение с судебным иском. К тому же каждый работник Дома - его акционер и заинтересован в росте прибылей. А никудышную работу изобличит машина.
- Можно же найти какую-то форму протеста?
- Нельзя. Вы всегда будете в проигрыше. Почта перлюстрируется. Видеофонная связь только в пределах Дома. Отпуска запрещены - это оговорено в контрактах. Тюб закрыт. Ни один краулер не возьмет на борт работника Дома. А будете надоедать - с вами может случиться несчастье. Здесь есть и крематорий для таких неудачников.
Майк помолчал, подумал и сдался:
- Действительно - магия.
- И самая черная. Со своими "тайнами мадридского двора". Я как-то попробовал вычислить на машине, где и по каким признакам распределяется трехмиллионное население Дома. Оказывается, два миллиона восемьсот тысяч с лишним работают в системе его предприятий, промышленных и торговых. Более полутораста тысяч - в Штатах или вообще нигде, только живут здесь, как на курорте. Что делают остальные несколько тысяч жителей Дома, компьютер не знал: не было входных данных, никакой, по существу, информации. Спрашивается: где же они работают, если не покидают пределов Дома, и куда исчезают с восьми утра до шести вечера?
- А вы не обращались с таким вопросом к шефу "доминиканцев"?
- Я хочу жить.
Либо Роджера давно уже утратило свою неподвижность, губы дергались, зубы то стискивались до судороги в челюстях, то нижняя челюсть бессильно отваливалась. Он выпил, не разбавляя, еще бокал виски и тихо закончил:
- Я потому и удираю отсюда, что проник в эту тайну. Они не тронут меня, если я буду молчать. Поэтому не спрашивайте меня ни о чем. Считайте, что разговора не было.
В наступившей тишине вдруг щелкнула входная дверь, и низкий женский голос спросил больше по привычке, чем по существу: "Можно?" Дверь тут же открылась, пропустив миловидную девушку, больше похожую на итальянку или испанку, чем на американку из северо-восточной группы Штатов - ни безукоризненной прически, ни косметически оформленного лица, ни спортивной спины, как у девушек из колледжа. Стриженная по-мальчишески голова, пряди черных волос заложены за уши, неподкрашенные глаза и губы, и только большие темно-синие, как сливы, глаза заставляли вас обратить внимание на это лицо. Майк не был исключением. Внимание он обратил сразу и замер на полуслове.
- Вы уезжаете, Роджер? Завтра, да? - спросила она, даже не взглянув на Майка, словно его и не было рядом.
- Увы, - вздохнул Роджер.
- Сдались? Еще один струсивший гладиатор.
- Сдался. Красе сильнее. А Спартака у нас нет. Может быть, он? - Роджер искоса и с улыбкой взглянул на Майка и сказал; - Познакомьтесь, Полетта. Мой сменщик Майк Харди, и, кажется, стоящий парень. Я в людях редко ошибаюсь, вы знаете.
- Полетта Лабард, - сказала девушка, глядя неподвижно и строго.
- Лабард? - удивился Майк. - Однофамилица?..
- Не однофамилица, а приемная дочь, - перебил Роджер, - и учтите, Харди: она хотя и личный секретарь своего приемного папочки, но отнюдь не разделяет его взглядов на Дом и, пожалуй, на жизнь. И еще одно учтите: папочка пока не знает, с кем дружит и кому помогает его приемная дочь. Несмотря на все микрофоны.
- Их нет только у отца и Лойолы, - сказала Полетта.
- Гений с причудами, - добавил Роджер. - Зовут его Доминик - он придумал "доминиканцев", нашел Лойолу - создал "иезуитов". А это - четыреста пятьдесят шерифов и тысячи тайных и явных агентов, утверждающих власть магистра. И всех влюбил в себя - от Лойолы до Грэгга с Хенесси.
- Не влюбитесь и вы, - пригрозила Майку Полетта. - У Доминика огромное обаяние ума и таланта. Кстати, вы сегодня же и познакомитесь с ним на проводах Роджера. Официально вас приглашаю. Четырехсотый этаж, внешний парковый ресторан. Любой информарий выведет. Будете?
- Сочту за честь, - сказал Майк.
Глава 4. МАГИСТР ОРДЕНА "ДОМИНИКАНЦЕВ"
В семь вечера Майк в белом смокинге, как это было принято на курортных приемах, воспользовался "мгновенником", и через полторы-две секунды неизвестно откуда возникшая воздушная волна мягко вытолкнула его из клетки лифта на внешний перрон четырехсотого этажа. Мимо него с возрастающей скоростью двигались одна за другой семь эскалаторных кольцевых дорожек шириной в три метра каждая. Все кольца до последнего паркового, двигавшегося уже вместе с внешней оболочкой Дома, были выкрашены, как и клетки лифтов, в последовательные тона спектра, от фиолетового до красного. На парковом вас встречал газон, переходящий в кустарник, а затем, как на лесной опушке, в рассыпной строй деревьев разных видов. Каштан соседствовал с белой акацией, а, магнолия - с североморской сосной. Быстрота движения здесь совсем не ощущалась, настолько гладким и плавным было скольжение этой стометровой в поперечнике, удивительной по красоте лесного ансамбля внешней парковой полосы.
На перроне и движущихся кольцевых дорожках было довольно много народу. Поражало только отсутствие пожилых и детей, обычно преобладающих в лондонских парках. Здесь же преобладали тридцати - и сорокалетние, едва ли старше. Должно быть, шли на вечернюю прогулку парочками и группами поглазеть с высоты двух километров на океанский простор или поужинать в ресторанах и барах, растянувшихся кругом по внешней опушке леса.
Дорогу Майк не искал. Уже первый попавшийся информационный киоск-автомат указал ее мелодичным, записанным на магнитную пленку голосом. Пешеходная дистанция и тут не оказалась слишком утомительным терренкуром. Ресторан под туго натянутой полимерной пленкой раскинулся совсем близко, прямо на траве среди цветников и кустарников, а кроны деревьев опускались над столами, днем даруя спасительную тень от субтропического солнца, а вечером - неяркий рассеянный свет от скрытых в их зелени электрических лампочек. "Умеют работать и жить", - восхитился Майк, забыв о предупреждениях Джонни и Роджера. Они оба в таких же, как и у него, белых смокингах ничем не напоминали утренних мизантропов. Сидели за столом у края кольца над двумя километрами пропасти, отделенные от нее лишь тонкой прозрачной пленкой, которую, однако, не пробил бы даже средний артиллерийский снаряд, а широкая лента можжевельника и травы столь же надежно отделяла их от соседних столов, создавая иллюзию вечернего пикника на лесной лужайке.
- Майк Харди, - представил его Роджер, и все, кроме Полетты, встали, церемонно склонив головы в знак уважительного внимания.