- Ну, цену себе я знаю. Умею играть в пас, обвести, отобрать, владею финтами, силовыми приемами, вижу поле, могу выбрать позицию. Дрибль, скорость, игра головой, устойчивость в стычке и удар, конечно. Чувствую мяч, как часть своего тела. И все это знаю. Завтра увидите, как меня будут встречать. Хотя сыграл я из рук вон плохо - и все же… А вас как встретят?
- Ну, таких, как я, не очень знают. Известны те, кто пишет книжки-колоды. Вам, наверное, попадались: на плотном пластике, на каждом листке с обеих сторон - законченный эпизод.
- Как же, конечно. Тасуй, как хочешь - каждый раз получается совсем новая книжка. И складно.
- А я так не умею, визия тоже не тянет. Пишу потихоньку. А вы, значит, в ожидании триумфа?
- Понимаете, это не главное. Тут все вместе. Небо. Облака. Ветерок. Стадион. Много воздуха, пахнет цветами… Команда. Мяч. А ребята будут ругать. Всерьез. Иначе нельзя: играл-то плохо. Подумаю об этом - и сразу хочется: пусть не завтра, пусть на недельку позже… Мила что подумает? Но ничего не поделаешь.
- Ничего.
Луговой лихорадочно вертел лимбы.
- Прелести жизни! - проворчал он. Так бурчал порой капитан Устюг. - Эй, шеф!
Он спохватился, что связь с инженером выключена, и коснулся кнопки. Центральный пост сразу словно бы увеличился вдвое: там, где только что была гладкая переборка, возникло просторное помещение, а в нем - пульт, ходовые приборы, индикаторы силовых и энергетических систем… Инженер Рудик поднял лысоватую голову. Казалось, он был совсем рядом, хотя на деле это было лишь триди-эффектом, трехмерным изображением инженерного поста, что находился в другом, не жилом, а энергодвигательном корпусе корабля, на другом конце стометровой трубы - осевой шахты, соединявшей обе части корабля, как осиная талия. Рудик шевельнул светлыми бровями.
- Что у тебя, штурман?
- Да Земля неизвестно куда девалась, - почти совсем спокойно объяснил Луговой. - Нет ее в нужном направлении.
- Ага, - равнодушно сказал инженер, помаргивая белесыми глазками. Он кивнул и снова перевел взгляд на пульт, вытянул руку, что-то повернул, удовлетворенно выпятил губу.
- Я серьезно.
- Если говорить серьезно, - хладнокровно ответил Рудик, - то такого не бывает.
- Да погоди. Мы вышли, так? Система перед нами. Юпитер находится по отношению к нам за Солнцем, на той стороне орбиты. Это понятно? А Земля - на этой, куда ближе. И вот с Юпитером я уже имею видеосвязь - через всю Систему, а с Землей нет.
- Тогда, может, это Юпитер - по нашу сторону, а Земля - наоборот?
- Что я, по-твоему, не умею ориентироваться по звездам?
- Да уж не знаю. Посоветуйся с Сигмой.
Луговой пробормотал что-то неразборчивое. Ему не хотелось обращаться к компьютеру, словно бы он был еще стажером, а не штурманом. Но пришлось.
Он задал программу определения точки по четырем ориентирам.
- Вот и хорошо, - прокомментировал Рудик.
Его перебил резкий звонок. Сигма отвергла задание.
Луговой пожал плечами. Задача была элементарной и составлена без ошибок. Он повторил ее, и компьютер снова отказался от решения.
После третьего требования звонок не умолкал целую минуту. В переводе на язык людей это означало истерику. Пришлось отключиться от спятившего устройства.
- Ну, что скажешь? - устало поинтересовался Луговой.
- Знаешь, - сказал Рудик голосом, в котором было сомнение, - покличь-ка лучше мастера. А то как бы ты и Солнце не потерял.
Луговой обиженно засопел. Капитана известить, конечно, следовало. Но тут его осенило.
- Задам-ка я ему по трем ориентирам, - сказал он и взглянул на триди-экран, где был Рудик. - А что? Все так делают.
На этот раз автомат не стал противиться.
Они долго танцевали молча, словно бы музыка говорила за каждого из них; так бывает, когда оба хотят сказать одно и то же, но самолюбие или стеснение не позволяют начать разговор. Когда музыка смолкла, они остановились, растерянно глядя друг на друга. Молчание стало вдруг душным и вязким, секунды застревали в нем. Капитан сказал неожиданно хрипло:
- А бал ничего, удался… верно? Никто не скучает.
Зоя, словно не слыша, смотрела на него и ждала, пока он заговорит по-настоящему. Она давно уже решила, что ничего не нужно, потому что ничего не будет - просто ни к чему; но услышать слова ей хотелось, было просто необходимо.
- Зоя…
Она безмятежно улыбнулась; это стоило ей немалого усилия. Потом спохватилась, что они стоят, и люди смотрят на них.
- Пойдем…
Он понял ее и повел, взяв за локоть. Они подошли к стене там, где блестящая поверхность ее переходила в матовую. Капитан, не глядя, нажал пластинку, и матовая поверхность растаяла. Они вышли на прогулочную палубу, опоясывавшую жилой корпус корабля, и медленно пошли по ней. Палуба была прозрачна, и они ступали по звездам, звезды сияли впереди, и справа, и сверху, лишь слева была стена. Они молчали, пока светлый прямоугольник входа не скрылся за изгибом борта.
- Зоя, послушай…
Она хотела сказать что-то безразличное, даже, быть может, ироническое, но побоялась, что голос изменит ей. Устюг говорил волнуясь, захлебываясь - так говорят, наверное, раз в жизни. Зоя слушала и мысленно просила: "Еще! Еще!"
- …Потом понял, что и ты сама…
Говорить "нет" она не станет: ложь была бы слишком явной. Но что все это значит? Она же хотела совершенно иного, она давно уже пришла к выводу, что лучше всего держать обожателей на расстоянии: слишком больно бывает потом.
- …Все стеснялся, боялся что ли. Мы могли быть вместе все эти дни, а теперь - последний вечер…
Да, если бы ты в самый первый вечер был настойчивее и находчивее… Такие вещи или происходят сразу, пока нет времени на размышления, или же затягиваются надолго. Впрочем, нет - я сразу же отодвинула бы тебя подальше. Не люблю банальностей.
- Не люблю банальностей, - повторила она вслух.
- Не понял, - растерянно сказал он.
- На борту корабля пассажирка падает в объятия отважного капитана - от любви к острым ощущениям и скуки. Но острых ощущений у меня с избытком хватало в лаборатории и госпиталях, - она на миг вновь почувствовала себя прежней, недаром коллеги говорили, что она эмоционально стерильна; много они знали, коллеги!.. Но миг этот был короток, и Зоя, неожиданно для себя, тихо сказала: - Я рада, что началось не так.
- Кончается, не начавшись, - мрачно поправил он.
- Зато теперь я знаю, что это для тебя не прихоть… и для меня тоже.
Такая логика всегда была ему непонятна.
- Почему же ты…
А в самом деле - почему?
- Потому, что в этом возрасте уже поздно действовать методом проб и ошибок - так это называется в кибернетике, кажется?
Он вздохнул, понимая, что упустил что-то: непосредственность, бездумное влечение первого вечера, готовность подчиниться неожиданному…
- Зоя, день еще не кончен…
Она снова безмятежно улыбнулась, успев прийти в себя. Хорошо, ее никто не принуждал, она сама решила и сделает все, как хочет. Никто и никогда не будет решать за нее. Она не уступает; наоборот - выбирает.
- Нет, завтра. На Земле.
Она сказала это с такой определенностью, что он, наконец, поверил и остановился, прижимая к себе ее локоть и глядя на звезды. Рисунок их был необычен, но капитана сейчас не интересовали те, далекие, звезды.
Он обнял ее за плечи и закрыл глаза. И, конечно, сзади кто-то затопал. Луговой. "Собака, - подумал капитан. - Ангел-хранитель!"
- Земля на связи, капитан.
Устюг вгляделся. Штурман был спокоен, как памятник Космонавту, но Устюг достаточно хорошо знал его.
- Ну, и как настроение?
В присутствии пассажира - даже Зои - нельзя было спросить прямо: что стряслось? Штурман все равно не стал бы отвечать.
Луговой понял, что оказался тут не вовремя, хотя и поступил, как положено. Но, может, особой беды и не было в том что они, как оказалось, подошли к Системе не с той стороны, с какой ожидали; в конце концов, при выходе из сопространства неопределенность всегда достаточно высока, и они не превысили допустимой ошибки. Так или иначе Земля на связи, а это - главное.
- Настроение высшего класса, капитан.
- Сейчас буду.
Он взглянул на Зою, извиняясь, и она в знак прощения опустила ресницы. Устюг довел ее до входа в салон, взглянул в глаза и улыбнулся.
- Вот Земля и в виду.
- Да. - Она тоже улыбнулась. - Слово сказано.
- Мы еще встретимся до высадки, - пообещал Устюг. - И ты скажешь, где тебя найти - там, внизу.
- Искать тебе не придется.
Они были на середине салона, когда Карачаров, покосившись на них, пробормотал:
- По-моему, крайне неуместная демонстрация.
Он стоял подле кресла, в котором сидел старик Петров, сидел с таким видом, словно уже давно пустил в кресло корни. Он и в самом деле весь рейс просидел тут - так, во всяком случае, казалось остальным, - он любил слушать, а если находился собеседник, то и поговорить.
- Демонстрация? - переспросил Петров. - Просто такова жизнь.
- Что вы знаете о жизни? - сердито спросил физик. Зоя осталась одна, и он мог бы подойти к ней, но взглянул ей в лицо и понял, что не стоит. - Судя по вашей склонности к прописным истинам, вы - отставной учитель. Что знают о жизни отставные учителя?
Громко ступая, он вышел на прогулочную палубу, прижался лбом к прозрачному борту и с минуту глядел на звезды, не узнавая рисунка созвездий.
Он вернулся в салон в тот самый миг, когда из скрытых в переборках фонаторов раздался голос штурмана: