- Две минуты, - сообщил Голдмен.
Зви положил руку на выключатель. Губы Голдмена беззвучно шевелились. Он то ли молился, то ли отсчитывал секунды.
- А вдруг что-нибудь окажется на пути? - сказал я неуверенно. - Какие-нибудь тюки, ящики. Как же смогут уместиться в одном и том же пространстве два тела. Меня просто расплющит?
- Этого не случится. Тоже парадокс.
- Откуда такая уверенность? Как вы можете знать?
Я был возбужден, испуган, мои нервы были на пределе.
Через несколько секунд я, со своим допотопным саквояжем и перламутровым перочинным ножом, унесусь сквозь время на семьдесят пять лет назад на каких-то координатах, порожденных бредовой логикой и основанных на каком-то неиспытанном и непроверенном уравнении. Что меня ждет: преисподняя, царство разума Божьего, ничто или мезозойская эра?
- Одна минута, - сказал Голдмен.
- Вы не хотите выйти? - в вопросе Гринберга звучала мольба. Он тоже боялся. Боялись все.
Я раздраженно потряс головой.
- Тридцать секунд, - отсчитывал Голдмен, - двадцать, десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, две, одна, ноль…
Я видел, как Зви нажал выключатель. Когда через двадцать девять дней, четыре часа, шестнадцать минут и тридцать одну секунду я вернулся, он все еще держал руку на выключателе и слышался отзвук мягкого голоса Голдмена, заканчивающего произносить "ноль". Я стоял на том же месте, они тоже стояли на своих местах, как в застывшей живой картине. Первым заговорил Зви:
- Где саквояж?
- Ради всего святого, дайте ему сесть и прийти в себя, - сказал Гринберг, помогая мне устроиться в кресле. Я дрожал как осиновый лист. Голдмен налил стакан бренди и поднес его к моим губам, но я отрицательно покачал головой.
- Вам холодно? - спросил Голдмен.
- У меня не шок. Просто я испугался и запыхался. Последние сто ярдов я был вынужден бежать и пробежал это расстояние за несколько секунд. Саквояж я бросил.
- Это не имеет значения.
- У него ничего не вышло, - горько произнес Зви. - Боже всемогущий, у него не получилось. Я знал это.
- У вас не получилось? - спросил Голдмен.
- Вот теперь я бы не отказался от бренди, - сказал я. Рука моя еще дрожала.
- Пусть он нам обо всем расскажет, - предложил Гринберг. - Никаких претензий и обвинений. Дайте ему высказаться откровенно, Зви. Вы меня понимаете?
- Семь лет, - в глазах Зви стояли слезы.
- И шесть миллионов долларов моих денег. Мы все кое-чему научились. Скажите нам, Скотт, вы вернулись?
Я посмотрел на Голдмена, на этого обреченного человека с опухолью, и заметил пренебрежительную, едва заметную ухмылку на его губах, как будто он давно обо всем знал.
- Вы вернулись?
Я выпил бренди, затем вынул из кармана две большие сигары и протянул одну Гринбергу, единственному среди них курильщику. После чего откусил кончик своей и прикурил. Гринберг уставился на сигару, которую держал в руках. Я глубоко затянулся и сообщил ему, что такой сигары сейчас уже не найти.
- Вы вернулись? - повторил свой вопрос Гринберг.
- Да, да. Я вернулся. Сейчас все расскажу. Но сначала дайте мне минутку отдохнуть и собраться с мыслями. Дайте вспомнить. Боже, дай мне память.
- Конечно, - согласился Голдмен, - вы должны вспомнить. Успокойтесь, Скотт. Сейчас вы вспомните.
Он, конечно, все знал, этот иссохший человек, к которому каждую ночь являлся ангел смерти. Голдмен обходился без координат и уравнений, но он бывал так же недалеко от Бога, как и я, и ему были знакомы страх и чудо такой встречи.
- Видите ли, - пояснил он Зви и Гринбергу, - ему надо вспомнить. Вы поймете это через несколько минут. Но ему нужно некоторое время для этого.
Гринберг налил мне второй стакан бренди. Сигару он так и не прикурил. Он продолжал ее рассматривать и вертеть в руках.
- Свежая, - пробормотал он, нюхая сигару. - Очень темный табак. Они, по-видимому, иначе обрабатывают табачный лист.
- Я вернулся, - сообщил наконец я. - Семьдесят пять лет. Все получилось: машина, уравнения, проклятые координаты - все сработало. Это напоминало болезнь, длившуюся несколько минут. Страшную болезнь. Мне казалось, что я умираю. И вдруг я оказался один в этом пакгаузе, с саквояжем в руках, на этом самом месте. Только… - Я сделал паузу и посмотрел на Голдмена.
- Только вы не могли вспомнить, - подсказал Голдмен.
- Как вы это узнали?
- О чем это вы, черт возьми? - потребовал Зви. - Что вы имеете в виду, говоря, что он не может вспомнить?
- Пусть он сам ответит.
- У меня пропала память, - начал я. - Я не знал, кто я и где нахожусь.
- Продолжайте.
- Это не так просто. Знаете ли вы, что такое потерять память, абсолютно ничего не помнить, стоять и не знать, кто ты и как здесь очутился. Это самый страшный из всех известных мне экспериментов. Это сильнее того страха, который я испытал, войдя в машину.
- А читать, писать, говорить вы могли?
- Да, я мог читать и писать. Мог и говорить.
- Это другие центры мозга, - пояснил Голдмен.
- И как вы поступили?
- Я поставил саквояж и стал расхаживать взад и вперед, дрожа примерно так же, как сейчас. Это продолжалось некоторое время. У меня страшно болела голова, но через несколько минут боль утихла. После этого я вынул свой бумажник.
- Вы помнили, что это такое?.. Вы знали, что это бумажник?..
- Да, знал. Я знал, что я человек… Знал, что обут в ботинки. Это-то я знал. Вообще, я знал много вещей. Я не стал идиотом, просто у меня пропала память. Я был жив и воспринимал сегодняшний день. Но о вчерашнем - никакого понятия. Итак, я достал бумажник и стал изучать его содержимое. Я узнал свое имя. Не свое, конечно, а то, которое вы дали мне на время путешествия. Прочитал инструкции, расписания и графики, которыми вы снабдили меня. Увидел предупреждение о том, что я должен вернуться в пакгауз точно в указанное время и на определенное место. Странное дело, я понимал необходимость выполнения инструкций и ни на минуту в них не сомневался.
- И вы их выполняли?
- Да.
- Безо всяких помех и неприятностей?
- Да. Для меня существовал только тысяча восемьсот девяносто седьмой год. Я жил в этом времени. Все было совершенно естественно. Я не мог вспомнить ни другого времени, ни других мест. Я пошел на железнодорожную станцию, и, уверяю вас, в те времена станция в Норфолке была красивым местом. Мне продали билет в отдельный вагон. Вы не можете себе представить отдельный вагон на железных дорогах Нью-Йорка, Нью-Хэвена или Хартфорда? И к тому же меньше чем за два доллара.
- Как вы узнали, куда идти? - поинтересовался Зви.
- Он спрашивал дорогу, - пояснил Голдмен.
- Да, я спрашивал дорогу. У меня пропала память, но все остальное было нормально. Здесь я был дома. Я заказал билет первого класса на пароход до Гамбурга и в течение нескольких часов гулял по Нью-Йорку. - Я закрыл глаза и предался воспоминаниям. - Великолепные, прекрасные места.
- И вы отважились на это? - спросил Гринберг. - Вам не мешало, что у вас пропала память?
- Через некоторое время уже не мешало. Я просто считал это само собой разумеющимся. Ведь не знает же слепой, что такое цвет, а глухой - что такое звук. Я не знал, что такое память. Да, меня спрашивали о том, где я учился, где я родился, и эти вопросы раздражали меня. Я уходил от ответа, потому что инструкция предписывала мне уединенность. Пароход был комфортабельный и большой, так что я мог обеспечить себе уединенность.
- Гамбург, - напомнил мне Гринберг.
- Да, Гамбург. Здесь ничего существенного не произошло. Если позволите, я расскажу об этих местах и людях.
- Не сейчас. У нас для этого еще будет время. Итак, вы сели на венский поезд?
- Через несколько часов. Строго следуя инструкциям, я вышел из поезда в Линце, но здесь произошла накладка. Была уже полночь, и поезда на Браунау мне пришлось ждать до девяти утра. Через четыре часа я уже был там.
- А потом?
Мой взгляд скользил по лицам трех усталых пожилых евреев, переживших на своем веку много боли и страданий и затративших семь лет и шесть миллионов долларов на то, чтобы проникнуть в разум Божий и изменить его.
- А потом инструкции кончились. Вы знаете, что мне и моей жене пришлось пережить при нацистах. Но вы не записали в инструкцию, что я должен найти восьмилетнего мальчика, будущего Адольфа Гитлера, и своим острым как бритва ножом перерезать ему горло. Вы надеялись, что я буду помнить о цели всей нашей затеи, но я не помнил ни о ваших, ни о моих собственных страданиях, не помнил, почему я оказался в Браунау. Пробыв там один день, я вернулся.
Наступила долгая тишина. Молчал даже Зви. Он стоял, закрыв глаза и сжав кулаки. Голдмен тихо произнес:
- Мы не успели поблагодарить Скотта. Я благодарю вас от всех нас.
Снова тишина.
- Ведь мы должны были знать, - продолжал Голдмен. - Вы помните слова Бога о том, что никто не должен заглядывать в будущее и знать час своей смерти. Когда мы отправили Скотта в прошлое, будущее закрылось перед ним и вся его память осталась в будущем. Как же он мог помнить о том, чего еще не было?
- Мы могли бы попытаться еще раз, - прошептал Зви.
- И снова потерпели бы неудачу, - покачал головой Голдмен. - Мы напоминаем детей, которые забавляются неизвестностью. Ведь все, что было, уже было. Я хочу продемонстрировать вам это. - Он обратился ко мне: - Скотт, вы помните, где бросили саквояж?
- Конечно помню. Это было минуту тому назад.
- Это было семьдесят пять лет тому назад. Далеко отсюда?
- На обочине дороги у подножия холма.