Расторопы никак не объясняли смысл вот этих процедур, да и Иначима это не очень-то интересовало уже. Если сначала, в первые дни, он всему удивлялся очень, хотел чего-то разузнать, шпионил помаленьку, то после "уколов мирты" (уколы делали в мирте – комнате, где нужно было регулярно после обеда мечтать), после них он не то, что шпионить перестал, а напрочь успокоился. Так успокоился, что чуть не умер, но расторопы вовремя поднесли парафиновую капельницу, и тогда он снова зажегся.
Пацы тут все выглядели довольными, несмотря на то, что некоторые "были на грани", так называлось побочное явление, что случалось, если кому-то лечение не подошло: человек изгибался в какой-нибудь треугольник, искривлялся весь и не мог потом выйти из этой фигуры, как будто потерял память о форме, в которой он до этого был. Расторопы говорили, что это у них неправильное положение растущего солнца, и вставляли таких искривленных пацов в выравниватели, где они снова обретали нормальный человеческий палочкообразный вид.
Некоторых увозили прямо с комнатами, и тогда эти уже не возвращались назад, их комнаты прикатывали, но самих пацов там не было. Иначим догадывался, что их выписывали, ну то есть провожали в то, что было вокруг домика, но ему самому было уже страшно такое представлять, что его однажды туда проводят, потому что домик стал уже для него таким родственным существом, и он не понимал вообще, как он раньше не находил нигде такой домик.
Только вот кое-чего ему тут всё же не хватало, он чувствовал, что не хватает чего-то, всматривался в пацов, и там был какой-то намёк, чего же не хватает, но вот до ума это размышление он никак не мог довести, пока однажды не угораздило его в мирте озариться (испытывать озарение тут запрещалось, потому что можно было нарушить рост солнца). Он не нарочно озарился там и понял, что не хватает среди них людей таких более извилистых, что ли, деликатных форм, с мягкими голосами и какой-нибудь причёской. Иначим не помнил, как они назывались, но как-то ему показалось вдруг, что он видел этот вид существ раньше, до того как попал в домик. Он помнил, что это были тоже люди, они жили среди людей, но вот что они были такое – нет, никак не получалось вспомнить. Впрочем, эти мучения памяти недолго продолжались, очередная капельница вкупе с уколом избавляла его сознание от всяческих мыслеформ.
По вечерам были занятия и были тренировки, но иногда оставалось ещё свободное время до сна и тогда пацы съезжались батонами и начинали разговаривать (это называлось проговаривать). Обычно проговаривали слова, реже – фразу, но иногда кому-то удавалось целый абзац составить, и тогда ему хлопали за то, что он проговаривал лучше всех, и тогда кто-то мог даже засмеяться. Но это было немного запрещено – смеяться, потому что можно было провоцировать выкидыш солнца, оно же там ещё маленькое совсем, поэтому на смеявшихся смотрели с удивлением, мол, что же ты, человек, рискуешь своим солнцем публично.
Это вечерами такое было, по утрам и днём – процедуры, а ночами пацы спали в своих батонах под специальную музыку, эта музыка казалась совсем сплошной, и Иначиму даже представилось один раз, что это не музыка, а мешок, что ему мешок на голову надели, и он слышит, как звучит этот мешок. Но так как мысль тут долго не удерживалась в голове, к тому же не спать было сильно запрещено, он долго себя утруждать сравнениями не стал и вскоре задремал, как и было положено.
Днем ещё иногда проводились игры, например, все комнаты скатывали в одну большую трубу, которая тянулась змейкой по домику, а потом пацы поднимались на верхний этаж и смотрели с балкона на эту змейку, или кто-то спускался и шёл трубить в эту трубу, потому что ему казалось, что это именно труба. В играх не было никакого смысла, и поэтому они пацам очень нравились, конечно, они не понимали, чем им нравятся эти игры, но ощущение довольности присутствовало, и они стремились его повторить, если попадалась возможность, а такие возможности включены были в распорядок.
И всё бы хорошо дальше шло, но как-то в один день ему забыли капельницу влить, менялись расторопы, что ли, новенькие пришли, и он весь вечер с балкона на змейку смотрел, в общем, в него влить забыли. Иначим это потом вспомнил, как-то на физическом уровне осознал, когда ночью хотел было поспать, но вместо этого лежал и слушал музыку. То есть сначала ему показалось, что это музыка, но потом он снял внешний мешок и услышал, что вокруг стоны как будто, мычание через закрытые рты. И он не понимал, почему люди стонут, как они могут стонать, если в них солнце растет.
Теперь Иначим снова начал немного шпионить, он забывал после каждой процедуры, что начал шпионить, но ночью, когда засыпал и снова различал эти стоны, он вспоминал, и так постепенно в нем выработалась мысль, которая уже не вытрясалась ни парафином, ни ваннами, мысль заключалась в том, что в пацах растят не солнце, а зло, и потому они стонут во сне каждую ночь – зло растёт.
Эта мысль так его взволновала, и хоть волноваться тоже было запрещено, он волновался и волновался каждый день и начал даже загибаться в треугольник, – это всё было для него тяжело и как будто проблема (он и забыл, что это), а потом всё окончательно испортилось.
Одним утром Иначим вернулся после солнечных ванн и увидел, что его домик готовят к перекатыванию. Он на дрожащих ногах вошёл в комнату, пристегнулся и начал ждать отправления. Вскоре покатили. Катили аккуратно, объезжая все неровности. Кровать тоже ехала по своему маршруту, она скользила вдоль стен, не меняя своего расположения в пространстве.
Когда дверь раскрылась, Иначим увидел, что это был уже другой домик, не похожий на первый, потому что там не было батонов, а вместо этого стояли какие-то длинные столы, накрытые простынями, и лампы были плоские, совсем не напоминали лампадки.
– Иначим, у тебя ещё недостаточно большое солнце, но мы решили, что тянуть нельзя, потому что ты начал думать, а это может сильно повлиять на качество продукта, поэтому твоё солнце родится уже сегодня.
– Как это родится? Оно мне нужно во мне. Не хочу, чтобы рождалось!
– Неужели тебе не хочется посмотреть на него со стороны?
– Но как же тогда я буду сильным, если солнце будет вне меня?!
– Ты станешь очень сильным после операции и сможешь осуществить всё, о чем мечтал. Как и обещал тебе мистер Биш… Иначим успокоился.
– Я ему верю, он помог. Давайте операцию.
…Потом он проснулся в широкой постели, вокруг него сияла роскошеством комната, вверху виднелся фресковый потолок, сбоку рисовались шёлковые ткани диванов, над окном сборились тяжёлые редкие занавески в пол, а в окне жил океан.
– Что за чёрт, – вырвалось у него.
– Хорошо снова уметь ругаться, да?! – раздалось сбоку.
Иначем повернул голову и увидел в другом конце комнаты мистера Биша собственной персоной. Он сидел в кресле, спокойный деловитый, и он не мило, но вот как говорил:
– Я всегда встречаюсь с вернувшимися из Сормана и сам принимаю решение о том, можно ли отпускать человека в нормальную жизнь. Знаешь, не все ведь выдерживают: кто-то хочет бежать в полицию от неожиданности, кто-то нападает на меня… Но мне кажется, ты отреагируешь правильно, ты же получил приз за адекватность, а я в людях не ошибаюсь.
– Что же там происходило? – надавил Иначим.
– Сколько нетерпения, а ведь теперь ты другого уровня человек. Теперь ты мой партнер, и как партнеру я хочу показать тебе плод наших общих стараний – солнце, которое в тебе выросло.
Биш достал из кармана коробочку с золотыми защёлками, сдвинул замок – и открылось: так все увидели, что там внутри лежал камень ясно-жёлтого цвета.
– Это амарель, он намного дороже алмаза, потому что никто не знает, откуда он берётся, а люди ведь больше всего на свете любят всё загадочное. Они придумали, что этот камень – кусочки солнца, и отваливают огромные суммы, чтобы этот кусочек иметь при себе… Конечно, с солнца амарель не падал и с луны тоже, у него более редкая история: это первый камень, который растёт в человеке. Мы применяем особую технику выращивания, настолько совершенную, что наш сосуд, несмотря на то, что ему наносится некоторый вред, остаётся в живых, – объяснил Биш.
– Какой вред? – поинтересовался Иначим.
– Так как мы добавляем человеческому организму ещё один орган, "бриллиантовую матку", как мы её называем, происходит некоторый сбой, связанный с рассудочной деятельностью, но у тебя будет возможность всё наверстать и исправить. Ты же теперь очень богатый, Иначем, ты сможешь путешествовать без ограничений, выбрать лучшую сумочку и разбрасывать сколько хочешь по городу любые витамины для коров…
Иначем очень медленно выходил из шокового состояния, но перспектива сумочки ускорила этот процесс. Биш продолжал:
– Я снял тебе номер в отеле, чтобы ты мог немного восстановиться после операции, потом купишь себе дом или дома по вкусу. Вот в этом конверте все бумаги из банка, где у тебя счет, этого должно хватить на ближайшую жизнь, потому что карма кармой, но деньги всё же – лучшая профилактика дырявой манипуры.
Мужчина в кресле выговорился и терпеливо ждал комментария к его рассказу. Иначим сначала сидел болванкой – озадачен был, но потом встал с постели, оправился и сказал бодро:
– Мистер Биш, спасибо вам, вы великий человек. И человек ли? Вы больше!
Иначим кинулся ему в ноги.
– Ну хватит, хватит, – бурчал Биш.
– Спасибо вам, спасибо…
– На здоровье. Поздравляю с новой жизнью, сынок.