"Да почему я вспоминаю все это? - очнулся Канатопов. - Что со мной происходит? Уже все быльем поросло. Мальчишки того нет. И не вернется он никогда".
И - снова не выдержал - посмотрел на юного монашка, на мальчишку, которого тоже - скоро не будет.
В монастырь они рано утром приехали - еще затемно. Пока ехали лесом, случилось страшное событие - хоть и зима стояла, а откуда ни возьмись медведь-шатун взялся. То, что волки выли - этого Канатопов ожидал, про здешних волков наслышан был еще в детстве - родился-то он неподалеку… Медведь же вроде спать должен был, да вот - вышла огромная зверюга, злая, опасная, голодная… Спутник его аж побелел - что с него, франта столичного, взять, но - Канатопов не растерялся, достал ружьецо, прицелился… Стрелять-то он мастер всегда был. Рухнул этот медведь, тогда франтишка слез, решил поближе чудовище рассмотреть.
Пришлось и Канатопову - а зря… Какая-то странность с ним случилась - сердце вздрогнуло от жалости - в медвежьих глазах боль застыла, как у человека, и - как будто этот медведь в небо смотрел, виновато так, словно дело важное не выполнил. "Не остановил, - подумалось Канатопову, и он сам мысли этой удивился, - не остановил их мишка…"
- А ведь придумали же - монастырь в таком месте построить, - выдохнул его спутник. - Страшно тут. И место - для человека не подходящее…
Точно в ответ где-то далеко, там, где было село, - залаяли собаки, точно - зарыдали навзрыд, а потом перешел лай в вой. Жутко, по коже мурашки… Канатопов едва удержался, чтобы не показать виду, усмехнулся, сплюнул, но - от хитро прищуренных глаз коллекционера страх скрыть не удалось.
- Вот и вы, бесстрашный красный командир, боитесь, - заметил он. - Впрочем - не ведомого, не видного простыми взглядами, а - лишь смутно ощущаемого в самом деле стоит опасаться. Или вы - ни во что не верите?
- Нет, не верю…
- Зря. Знаете историю Линкольна? "Я находился в Белом доме, - рассказывал Линкольн. - Вокруг стояла мертвая тишина. Слышались только чьи-то сдавленные всхлипывания. Я встал с постели и спустился вниз. Тихие рыдания не смолкли, но нигде не было видно ни души. Пока я переходил из одного пустынного зала в другой, печальные звуки сопровождали меня. Помещения были залиты ярким светом. Каждый предмет в них был мне знаком. Но куда подевались люди, которых, судя по всему, постигло какое-то страшное горе? Я был изумлен и встревожен. Что все это могло означать? Преисполнившись решимости узнать, в чем дело, я миновал залы и добрался наконец до Восточной комнаты. Здесь меня ожидал неприятный сюрприз. Прямо передо мной на катафалке возлежал труп, облаченный в погребальные одежды, а вокруг выстроились солдаты военного караула. Тут же стояли гражданские: одни просто глядели на тело (лицо мертвеца было закрыто), другие плакали.
- В Белом доме кто-то умер? - спросил я у одного из солдат.
- Погиб президент, - ответил тот. - Он пал от пули убийцы.
Толпа вновь разразилась рыданиями, и от этого я проснулся. В ту ночь я больше заснуть не смог. С тех пор это видение преследует меня постоянно". Вот такая история. И в самом деле - сон оказался в руку. Так что - я не стал бы относиться к знакам судьбы так легкомысленно.
- Если хотите вернуться, то возвращайтесь, у меня дела, - проворчал Канатопов.
- Да ни в коем случае, - рассмеялся спутник, показывая ряд ровных, великолепных зубов. - Просто я думаю, нам следует быть осторожнее с тем, что мы понять не можем. Знаете, как у баснописца:
Пождем, -
Юпитер рек, - а если не смирятся,
И в буйстве прекоснят, бессмертных не боясь,
Они от дел своих казнятся .
Он улыбнулся. Улыбка страннейшим образом портила его лицо - глаза суживались и становились холодными и пустыми. И смеялся он странно, по-бабьи как-то, мелко, высоким голосом.
- Что ж вы сами тогда не задумываетесь, - проворчал Канатопов. - Или - с вас другой спрос?
- Тут вы совершенно правы. С нас спрос другой. Мы знаем, против кого идем и зачем. А вот вы… не знаете. Впрочем, вам и не следует знать…
Тьма камней, туча стрел от войск богомятежных,
Но с тысячью смертей, и злых, и неизбежных,
На собственные их обрушились главы .
Хотел ему тогда возразить Канатопов, что он реакционных поэтов не читает, потому как безбожник, но удержался. Только плечами пожал - не вступать же сейчас в споры.
Да и в самом деле, пришло в голову монастырь выстроить - лес, а потом - болота, и снова чаща, и только в самой глубине - куда нога человеческая ране не ступала, построили монастырь. Ходили легенды, что до того, как построили его, - было тут смутно и страшно, житья от лихих людей не было, и - вроде как даже нечисть стала появляться, а вот - как построили, так все и успокоилось потихонечку. И - самое странное было то, что раньше-то тут в основном не было людей богатых, почва была плохая, урожая не было. После - как подменили, земля стала плодородная, источники появились, и - тогда кто-то сказал, что за выстроенный монастырь явил им Господь милость свою, так и стали все его, монастырь этот, Милостивым называть.
В этом самом Милостивом монастыре монахов было немного, а теперь, говорят, совсем почти не осталось - часть под расход пустили, в самые первые годы советской власти, а та часть, что уцелела чудом, - с голоду помирали. И никакой Бог их не спасал. Начались тут и голод, и разруха. Те сельчане, которые сюда хаживали подкормить монахов, сами с голоду теперь умирали и уезжали отсюда.
Место стало совсем пустынным.
Так что - не рассчитывал Канатопов встретить тут живых. Ан нет, остались двое. И ведь - один старик совсем, немощный с виду, да этот мальчишка.
Старик стоял гордо, руки морщинистые за четки уцепились, как за соломинку, он перебирал эти бусины, и губы его шевелились. А мальчишка - этот к груди икону прижал, и тоже тихо то ли разговаривал, то ли напевал.
Их во двор вывели, хотели связать - да старик проговорил, глядя на Канатопова своими выцветшими серыми глазами, странно так, вроде и не презирал он Канатопова, и не ненавидел - а Канатопову нехорошо стало, униженно:
- Мы не сбежим. Нам бежать от диких зверей тут некуда.
И улыбнулся одними губами, глаза оставались серьезными.
Почему ему показалось, что не волков и медведей старик имеет в виду и даже не хмурых красноармейцев, которые иконы собирали по приказанию этого франта из Москвы, а - их двоих? Его, Канатопова, и коллекционера?
Он ничего не сказал, только подумал - вот гнида, а говорить не стал. Чего с мертвецами разговаривать - пять минут этому монаху осталось или чуть больше, и - все, конец.
А коллекционеру и дела нет ни до чего, только иконы рассматривает внимательно, отбирает - и ведь все норовит те, которые совсем облезлые, черные, в сторонку отложить.
А те, что новые, красивые - отбрасывает в сторону презрительно: на растопку.
Обернулся к Канатопову, в глазах - радость, одними губами шепнул: "В ризнице еще посмотреть надо, там много ценного должно сохраниться…"
Старик на него обернулся, что-то в глазах вспыхнуло - страх? Или - удивление?
- От зверей никуда не скрыться, - тихо повторил. - От зверей…
А коллекционер не испугался, только еще шире улыбнулся и проговорил насмешливо:
- Ну, куда же мы от своего-то естества уйдем, все мы от обезьян-с произошли, так что - инстинкты в нас темные, что и говорить…
- Кто-то от Зверя произошел, - тихо ответил старик. - Сам дверь приоткрыл, да впустил его в себя. Но - люди Богом созданы. А вот некоторые в слабости своей Зверю-то уподобляются. Не зверям, что животных обижать… Зверю.
Коллекционер, казалось, внимания на эти слова не обратил.
Подошел к стене, провел руками по выбитой надписи. Губами зашевелил только.
Канатопов последовал за ним.
На стене крупными буквами было выбито:
рбсЬдпуз
- Это на каковском? - спросил Канатопов.
- Греческий, - сказал коллекционер. - Переводится как "предание".
Усмехнулся невесело. Посмотрел на стены монастыря - словно жалел, что стены не может в свое собрание унести…
- А ведь предание и есть, - пробормотал едва слышно.
- С досками-то что делать?
Он еще понимал, зачем нужно золото, ковчег был хорош - который принесли из ризницы, золотой, инкрустированный камнями, с тончайшей резьбой… Но - доски эти, на которые так восхищенно смотрел коллекционер? Что в них?
А тот и не ответил - уставился на ту икону, которую мальчишка в руках держал, прижимал к себе, боясь отпустить на секунду. Пристально так, с прищуром, и губы облизывал - почему-то Канатопову показалось сейчас, что этот благообразный, холеный, с правильным лицом господин похож на хорька. Точно у него лицо заострилось, и глаза от прищура стали маленькими, мутными, алчными.
- Подождите-ка, - проговорил он.
Подошел к мальчишке. Протянул руку.
- Дай посмотреть, - попросил, пытаясь спрятать нервные, раздраженные нотки. Даже дружелюбно у него это получилось.
Мальчишка хмуро, исподлобья посмотрел и только прижал эту доску крепче.
- Дай, тебе говорят, - вступил в "задушевную" беседу Канатопов.
А этот паршивец и на сей раз не отдал - отпрянул даже, побелел лицом.
И губами зашевелил еще быстрее, стараясь не на них смотреть - вверх, в небо, точно там, в этом сером небе, что-то видел. Даже улыбнулся.