Впрочем, Саша слушал рассказ художника внимательно, мерный голос успокаивал, и какие-то знакомые, простые слова, и нарочито газетный стиль изложения - точно стирали сейчас все таинственное и загадочное, что ждало его там, за спиной, в самой глубине - ждало, когда он оглянется наконец.
- Откуда вы все это знаете? - спросил он. В тишине голос прозвучал как-то гулко, отозвался эхом - "знаете… знаете… знаете…".
- Тут неподалеку живет один отшельник-нелюдим, - рассмеялся художник. - Я у него ночую. Да ты сам с ним познакомишься, если сегодня задержимся… Он со странностями, конечно, но ничего мужик, славный и добросердечный… Может, еще тебе баек расскажет. А сейчас - надо и поработать, а то солнце уйдет… Пойдем?
Они пошли к выходу, но на прощание Саша все-таки оглянулся, решительно, собравшись с силами.
В черном проеме ничего не было, только лучик солнца. Он вздохнул облегченно: "Ну вот, прав дед, я слишком большое значение придаю собственным фантазиям…"
Он сделал еще шаг вслед за своим взрослым другом и замер.
Ему послышался тихий вздох и слова, почти неразличимые, произнесенные голосом совсем юным, точно пропевал-проговаривал их Сашин ровесник:
- Агни Парфене…
Он остановился - сердце снова забилось, кровь прилила к щекам.
- Вы… ничего не слышите? - спросил шепотом, чувствуя, как сдавливает горло.
Художник обернулся, недоуменно вздернул брови, посмотрел на бледное Сашино лицо. "Наверное, зря я ему рассказал про цыган, - сказал себе. - И вообще - зря его привез сюда. Рано ему еще… Боится он".
- Нет, - покачал головой. - Только вода где-то журчит… Наверное, тут источник.
Саша снова оглянулся - и в самом деле, теперь он слышал, что это вода, бежит где-то ручеек, а ему мерещится мальчишеский голос, произносящий странные слова.
Все в порядке. Он широко улыбнулся, и они вышли наружу. Хотя Саше сразу стало легче дышать тут, на привычной природе, ему отчаянно хотелось вернуться, преодолеть страх, попробовать расслышать этот голос, эти слова и понять, что же было выбито там, на остатках стены…
Глава 4
"ТАМ МНОГО МЕСТА ДЛЯ ИКОН"
…Красным, белым и зеленым
Нагоняем сладкий бред…
Взгляд блуждает по иконам…
Неужели Бога нет?..
Н. Рубцов
В тот день Лика спустилась покурить. Она стояла у окна, наблюдая, как медленно падает снег - наконец-то! - и прохожие идут с трудом, потому что снега теперь намело сугробы, и от этого Лике было радостно. Ей даже хотелось все бросить сейчас и отправиться на прогулку по этим сугробам, а вокруг деревья заснеженные, и солнце, и синее, морозное небо…
"Так долго небо было серым, что мороз - в радость, раз он делает его таким вот, радостным…"
Она увидела Диму - он прошел мимо нее, сосредоточенный и немного напряженный. Он явно кого-то ждал - даже вышел на улицу раздетый, постоял там несколько минут - она видела пар, идущий из его рта, и ей хотелось позвать его, сказать, что он простудится, но он уже хлопнул входной дверью, и, когда подошел к ней, она почувствовала запах мороза и легкий холод.
- Эх, черт, забыл сигареты, - хлопнул он расстроенно себя по карманам.
Она протянула ему пачку "Винстона".
- Синий, - протянул он расстроенно. - Он же легкий…
- Какой есть.
- Ладно, я тебя ограблю, да?
- Грабь, - пожала она плечами. - Сделай доброе дело…
Он засмеялся.
- Ты увеличиваешь мои шансы выжить, - улыбнулась Лика. - Так мама говорит. Когда у тебя берут сигареты, тебе делают доброе дело. У тебя что-то случилось?
Он пожал плечами, продолжая смотреть в окно странным, беспокойным взглядом.
- С чего ты взяла?
- У тебя вид взъерошенный… Как будто ты "барышню" увидал.
Он рассмеялся. Про эту "барышню" он и рассказал Лике первым. Это была музейная легенда. Тут когда-то свершилась страшная трагедия - дочь смотрителя не вынесла несчастной любви или, по другой версии, грехов своего отца, - и однажды повесилась в хранилище. Теперь ее мятежный, беспокойный дух иногда бродил по музейным залам, и не только ночью. Утверждали, что как-то она напугала экскурсантов, явилась среди бела дня пред ними. Рассказывая эти небылицы, Дима был артистичен, даже пытался сие действо отобразить. Получалось у него забавно и не страшно. Лика хихикала, а когда дошло до пугливых экскурсантов, которых при виде местной достопримечательности-привидения взяла оторопь, она рассмеялась.
- Да уж лучше иногда увидеть "барышню", чем некоторых людей, - вздохнул Дима.
Она хотела пошутить, спросить у него, не ее ли он имеет в виду, но - посмотрела ему в глаза и осеклась. Нет, он пытался скрыть от нее свой страх, но его было слишком много, - и это было странно, потому что Диму она могла представить каким угодно, но - не таким вот, раздавленным, беспокойным, все время оглядывающимся на дверь. Ей даже показалось, что, если она сейчас уйдет, затушив сигарету, ему станет совсем невмоготу, поэтому она закурила новую - Диме нельзя было сейчас оставаться одному.
Спросить же напрямую, что случилось, Лика не решалась. Да, они сдружились, но той степени доверительности, когда человек открывается перед тобой до конца, у них не было. Поэтому они молчали какое-то время. А потом он вздохнул:
- Ладно, пошли, работа ждет… Он сегодня не придет.
И тихо повторил:
- И сегодня он не придет… Что-то случилось. Что-то случилось, и я…
Дима махнул рукой, оборвал фразу и пошел вниз по лестнице. Там он остановился - перед тем самым пейзажем с руинами монастыря, который так нравился Лике. Долго стоял, прищурившись, не отводил взгляда. Лике показалось, что губы его беззвучно шевелятся, как будто он просит о чем-то, или - спрашивает, или просто - молится.
- Знаешь, - сказал Дима, - есть такая притча. Не знаю, может, ты ее слышала. При создании фрески "Тайная вечеря" Леонардо да Винчи столкнулся с огромной трудностью: он должен был изобразить Добро, воплощенное в образе Иисуса, и Зло, воплощенное в образе Иуды, решившего предать его на этой трапезе. Леонардо на середине прервал работу и возобновил ее лишь после того, как нашел идеальные модели. Однажды, когда художник присутствовал на выступлении хора, он увидел в одном из юных певчих совершенный образ Христа и, пригласив его в свою мастерскую, сделал с него несколько набросков и этюдов. Прошло три года. "Тайная вечеря" была почти завершена. Однако Леонардо пока так и не нашел подходящего натурщика для Иуды. Кардинал, отвечавший за роспись собора, торопил его, требовал, чтобы фреска была закончена как можно скорее. И вот после многодневных поисков художник увидел валяющегося в сточной канаве человека - молодого, но преждевременно одряхлевшего, грязного, пьяного, оборванного. Времени на этюды уже не оставалось, и Леонардо приказал своим помощникам доставить человека прямо в собор, что те и сделали. С большим трудом его притащили туда и поставили на ноги. Он толком не понимал, что происходит, а Леонардо запечатлевал на холсте греховность, себялюбие, злочестие, которыми дышало его лицо. Когда он окончил работу, нищий, который к этому времени уже немного протрезвел, открыл глаза, увидел перед собой полотно и вскричал в испуге и тоске:
- Я уже видел эту картину раньше!
- Когда? - недоуменно спросил Леонардо.
- Три года назад, до того, как я все потерял. В ту пору я пел в хоре, жизнь моя была полна мечтаний и какой-то художник написал с меня Христа.
Некоторое время он молчал, глядя мимо Лики, а потом тихо добавил:
- Каждый из нас - как этот нищий. С нас можно написать и Христа, и… - Дмитрий замолчал, резко обернулся к ней, сказал: - Кстати, я хотел тебя кое о чем попросить.
- Проси, - милостиво разрешила Лика.
- Не сейчас и не здесь. Давай вечером посидим в кофейне. Я тебя провожу потом, не бойся!
- Я и не боюсь, - улыбнулась Лика. - Конечно. Давай.
Ей было любопытно, что за странные, таинственные просьбы могут быть у Димы. Она даже легкомысленно подумала, что он решил объясниться ей вот так в любви, но сама рассмеялась, с чего бы это на него нашла такая напасть?
Домик был совсем маленький, он прятался в листве, и, когда Саша его увидел, на ум пришло сравнение с пещерой отшельника - они набрели на остатки этой пещерки по дороге сюда, художник показал ему источник, в котором они обнаружили на удивление чистую, прозрачную воду. Они даже умылись ей, правда, пить ее художник Саше не разрешил.
- Еще заболеешь, что мне потом с тобой делать, - проворчал он.
- Нет, от этого я не заболею, - возражал Саша. Его глаза светились, он улыбался, и снова художник удивился - с каким восторгом этот мальчик воспринимает все эти монастыри, пещерки, молитвы. Каким образом у старого безбожника-атеиста вдруг вырос такой правнук? А мальчик в самом деле был преисполнен восторга - ладонью дотрагивался до креста, который определял местоположение разрушившейся пещерки, и так благоговейно, так нежно смотрел вокруг, словно наконец пришел туда, куда должен был рано или поздно прийти.
А когда они уходили, постоянно оглядывался, и губы его что-то шептали - художник даже спросил его:
- Ты прощаешься?
- Ненадолго, - кивнул мальчик. - Я же ненадолго. Мы еще вернемся сюда, правда?
- Конечно, - согласился он тогда. Скорее чтобы успокоить парня и быстрее идти к ночлегу - все быстрее сгущались сумерки, все темнее становились деревья.
Впрочем, дошли они довольно быстро.
Казалось, что в доме никого нет - такая вокруг царила тишина. Художник даже испугался - не случилось ли чего. Когда он постучал и позвал хозяина: