Да и непроменяла бы она своего имени Ставрогинойна его имя,
хотя бы и столь славное. Может быть была всеготолько одна лишь женственная
играсее стороны,проявление бессознательной женскойпотребности, столь
натуральнойвиныхчрезвычайныхженскихслучаях. Впрочемнепоручусь;
неисследима глубина женского сердца даже и до сегодня! Но продолжаю.
Надо думать, что она скоропросебя разгадала странное выражение лица
своего друга; она была чутка и приглядчива, он же слишком иногда невинен. Но
вечера шли попрежнему, и разговорыбыли так же поэтичны и интересны. Ивот
однажды,снаступлением ночи,послесамогооживленногоипоэтического
разговора,они дружески расстались, горячопожав друг другу руки у крыльца
флигеля, в котором квартировал Степан Трофимович. Каждое лето он перебирался
вэтотфлигелек,стоявшийпочтивсаду,изогромногобарскогодома
Скворешников.Только чтоон вошел к себе и,в хлопотливомраздумьи, взяв
сигару и ещене успевеезакурить, остановился, усталый, неподвижнопред
раскрытым окном,приглядываясь к легким как пух белым облачкам, скользившим
вокруг ясногомесяца, каквдруг легкийшорохзаставилего вздрогнутьи
обернуться. Пред ним опять стояла Варвара Петровна, которую он оставил всего
только четыре минуты назад. Желтое лицо ее почти посинело, губы были сжаты и
вздрагивали по краям. Секунд десять полных смотрелаона ему вглаза молча,
твердым, неумолимым взглядом, и вдруг прошептала скороговоркой:
- Я никогда вам этого не забуду!
КогдаСтепанТрофимович,уже десятьлет спустя,передавал мнеэту
грустную повесть шепотом, заперев сначала двери, то клялся мне,чтоондо
тогоостолбенелтогдана месте,что не слышал иневидел,как Варвара
Петровнаисчезла. Так какона никогда ниразу потомненамекала емуна
происшедшее и всЈ пошло как ни в чем не бывало, то он всю жизнь наклонен был
к мысли, чтовсЈ это была одна галлюцинация пред болезнию, тем более, что в
ту же ночь он и вправду заболел на целых две недели, что, кстати, прекратило
и свидания в беседке.
Но несмотряна мечту о галлюцинации, он каждыйдень,всю свою жизнь,
как бы ждал продолжения итак-сказать развязки этого события. Онне верил,
что онотакикончилось!А если так,то странно же он должен был иногда
поглядывать на своего друга.
V.
Она сама сочинилаему даже костюм,в которомон и проходилвсю свою
жизнь.Костюм былизященихарактерен: длиннополый, черный сюртук, почти
доверху застегнутый, но щегольски сидевший; мягкая шляпа(летом соломенная)
с широкимиполями;галстук белый, батистовый, сбольшимузлом и висячими
концами; тростьс серебряным набалдашником, при этом волосы до плеч. Он был
темнорус, и волосы его только в последнее время начали немного седеть. Усы и
бороду он брил. Говорят, в молодостионбыл чрезвычайнокрасивсобой. Но
по-моему, и в старости был необыкновенно внушителен. Даи какая же старость
в пятьдесят три года? Но по некоторому гражданскому кокетству, онне только
немолодился, но как бы и щеголял солидностию лет своих, и в костюме своем,
высокий, сухощавый, с волосами до плеч, походил как бы на патриарха или, еще
вернее, на портрет поэта Кукольника, литографированный в тридцатых годах при
каком-тоиздании, особеннокогда сидел летом в саду,на лавке, под кустом
расцветшейсирени,опершисьобеими рукаминатрость, с раскрытою книгой
подле и поэтически задумавшись надзакатом солнца.