- Тоже и ослов. Я так думаю, здешним обывателям их песнопение придется куда более ко двору, - с холодцой в голосе ответил ему Биккху. На этих словах он почему-то с силой воткнул посох в землю и огладил медную оковку рукояти.
- Бросьте, - вмешался Камилл. - Наше дело здесь - смотреть. Не думаю, чтобы понадобилось вмешаться.
Так дошли они до площади - или того, что могло быть ею названо.
Здесь царила обширная, по впечатлению - никогда не просыхающая лужа; ее тягучие волны наплескивали на заборы окрестных домов при малейшей попытке нарушить девство ее поверхности. Странники, которые давно уже брели по щиколотку в прохладной жиже, без страха свернули к ближайшему частоколу из бревен, грозно поставленных на попа, и оперлись на него спиной, наблюдая.
Тут зазвенело вроде бы бронзовое било - сначала мерно и глухо, потом с трезвонами и переливами. "Б-блин, блин", звякал основной голос, "Б-блинохват", отзывались подголоски. Откуда-то из параллельного, что ли, пространства на середину с плюхом приземлилось корыто на ножках, длинное, долбленое из целого полубревна, как дикарская лодка, красноватое и жирно глянцевое изнутри. Еще раз ударили звоны, и вдруг улицы и переулки закишели народом, выбегавшим из домов навстречу корыту. Оно стало стремительно наполняться едой и питьем самого, впрочем, изысканного вкуса и запаха: в фарфоровых блюдах и хрустальных кубках, узких матовых бутылях и крошечных серебряных судках с тонкой ручкой сбоку. Майсара ахнул, облизнулся и рванулся было тоже на площадь, но Барух, куда резче и злее, чем всегда, дернул его назад к забору.
- Нельзя. Стой смирно и гляди. Это не мираж, но куда опаснее. У вас, арабов, и на этот счет завелась сказка.
- Что, снова твой друг Синдбад? - уныло спросил Майсара.
Народец, округлые формы которого были облачены в пестрое и блестящее, обступил кормушку, давясь и толкаясь. Одежды покрылись свежим слоем грязи, но существам было всё равно. Ни огорчения, ни радости не отразилось на лицах, мясистых и невыразительных, которые носили некое клеймо порочного сходства: и ни мужчин, ни женщин, ни детей нельзя было различить в этой массе. Издавая нечленораздельные возгласы и повизгивая, все стали пожирать содержимое корыта, нагибаясь над ним и хватая прямо ртами. Руки у них не действовали: Странники с ужасом и омерзением отметили, что пальцы тварей как бы поддуты изнутри и растопырились от ожирения.
И еще с большим ужасом наши путники увидели, что, покончив с обыкновенной едой, жители грязевой деревни стали с хрустом пожирать посуду и утварь. А та еще прибывала: расшитые полотнища, золотые вазы, статуэтки, ювелирные украшения, картины на холсте и пергаменте, ковры, книги-кодексы и книги-свитки, бронзовые астролябии и стальные телескопы, некие плоские черно-серебристые коробочки и зеркальные диски с надписями и картинками на обороте.
- Поглощают разнообразную культурную и научную информацию, - с презрением сказал Камилл. - Ничего не давая взамен, кроме натуральных животных отходов.
Пожирая свою пищу, существа на глазах менялись. Спины сгорбились, рты выпятились вперед, лбы и подбородки исчезли, зубы вылезли за верхнюю губу, вывернулись наружу ноздри - они на глазах становились чудовищной смесью кабана, пса и обезьяны. Похрюкивая и подвывая, они докончили свой паек, вылизали дно и стенки до лоска и начали было плотоядно поглядывать друг на друга и на свидетелей их обжорства, как снова блямкнуло незримое ботало. Сразу их одолела дремота. Еле пошевеливаясь от ожирения, полуживотные повернули назад, к своим лежбищам. Корыто покачалось - и растаяло в изумленном воздухе.
- Вот видишь, Майсара, - подытожил Камилл, - что в конце концов ждет любого, кто соблазнится. Это ведь были люди, и не худшие в своем роде, - моряки, кругосветные путешественники, ученые, исследователи… да мало кто еще.
- Их съедят великаны, о Камилл? - с некоторым испугом спросил его брат. - Я тоже помню ту легенду.
- Ох, если бы так. Но нет. Ты заметил красноватый отлив и потеки на днище? Когда скоты совсем отупеют и станут ненасытны, их бросят кормить тем, что мы видели, и станут приучать к человечине. Сначала будут бросать куски ее им под рыло. Потом кстати позволят пожирать и друг друга, чтобы выявить самых сильных и бессовестных. Метод, опробованный на крысах… Они пройдут отбор и сами выйдут на охоту, чтобы добывать пропитание себе и тем, кто еще не прошел все круги. Первое называется "война", второе - "плен".
- Вот зачем им маленькие пастушата, - кивнул Биккху. - Съедят или уподобят.
- Потом их научат передвигаться по островам, а тем временем им подоспеет достойная смена.
- Кто научит, Камилл?
- Само Зло, которое розлито в мирах, подобных этому.
- Есть и еще такие миры?
- Да, братья.
- Почему бы не перебить скотов сейчас? - спросил иудей. - Субхути ты запретил. Но я-то никогда не принимал на себя обязанностей миротворца.
- Всему свое время, помнишь, как сказал Когелет? Мы ведь не раз читали эти слова в синагоге.
И снова они плыли. Постепенно поднялся резкий ветер, срывая клочья пены: стриг верхушки им же созданных волн, колыхал "Стеллу Марис", которая с трудом улавливала его своими парусами. Казалось, пассат хочет свернуть кораблик с его подводного пути. Над головой бродили сизые и вороные тучи; в глубине их зловеще алело, но они были молчаливы. Зато непрестанно звенела Барухова арфа, разгоняя копящиеся громы и молнии, и в голосе ее была торжественная печаль. Животные, которым передалось общее неприкаянное настроение, бродили по палубе, ластились к хозяевам, как собаки, и во взоре их светилась мировая скорбь. Росинант, было округлившийся, снова отощал и стал нервным, Дюльдюль немного погрубела, зато отрастила мышцы, а Хазар, чтобы не впасть в уныние окончательно, то и дело репетировал свой боевой клич - по счастью, в четверть голоса.
- Чуют запах битвы, - иронизировал Мастер. Шла ночная вахта, и тезки стояли у штурвала вместе.
- Потому ты и остановил тогда наших спутников, брат? Нам надо копить силы, - спросил Камиль.
- Не только потому. Что нам чести избивать неосмысленных, недавних жертв?
Водитель Караванов почуял на плече длиннопалую руку и вздохнул. Тьма кругом, тьма и безгласность: спит арфа, немые тучи над головой набухают дождем и бурей, ни луны, ни звезд наверху, только и есть в этом мире, что почти невидимое прикосновение друга.
… Наутро снова поток вынес перед ними остров - уныло плоский, только что не ниже уровня моря, оцепленный кругом рукотворной колючкой. Рассматривали его попервоначалу с палубы. По усыпанному щебнем периметру на скорости кружили огромные пегие животины отвратительного вида: то серые с буро-черными пятнами, то желтовато-белые в коричневую крапину. Они не были похожи ни на шакалов, ни на гиен, ни на обычных собак или свиней - но тем не менее, были и тем, и другим, и многим еще. Задницы их проросли хвостами, вдоль хребта встала дыбом клочковатая и жесткая шерсть, белесо-красные глазки были одновременно свински тупыми - и злобными, как у бешеного пса. Клыки в пасти так остро наточены, что посверкивали, как железные, передние лапы кончались когтями, задние - подобием раздвоенного копыта. Зловонная слюна капала наземь с высунутых языков, и смрад из пасти был достоин в равной степени помойки, хлева и густонаселенной курной избы.
- Как я понимаю, это предшественники наших вчерашних знакомцев, которые уже выросли и заматерели, - процедил Барух. - Что ты думаешь по этому поводу, Субхути?
- Я вижу здесь куда более достойное приложение для моего посоха, чем вчера, - хладнокровно ответил тот, и по его лицу юного аристократа пробежала гримаса. - Но мне нужен повод для насилия и вмешательства.
- Аллах! Да поглядите прямо перед собой - туда, за изгородь, - не выдержал Майсара. - Какого еще повода вам надобно?
За проволокой вплотную стояли люди. Полуголые, похожие на свою собственную тень, туго обтянутые своей сухой кожей и в клочьях сопревшей одежды. Со слабо мерцающим взглядом и выступившими скулами и ключицами. Среди них ясно выделялись ребятишки. Не только ростом - они смотрели куда более живо, глаза взрослых были уже обессмыслены страданием. Всех их было набито внутри так плотно, что и умирая, они не могли лечь наземь и стоя превращались в скелеты.
- Это те из пленников, кто с самого начала не был способен есть человечину, - полуспросил Камиль у брата.
А Камилл ничего не сказал, кроме одного:
- На этот раз наших скакунов берем с собой. Как я понял, они отнюдь не трусливого десятка.
Шлюпку бросили на мелководье и в два прыжка достигли береговой полосы. Еще задолго до этого круговое движение замедлилось, хотя и ненамного: свинопсы были подслеповаты. Зато теперь, непосредственно почуявши противника, они напрочь остановились и воззрились на Странников. Сзади набегали новые особи, грудясь на узкой твердой полосе перед отрядом, пока не сбились в один плотный зубастый ком, ощетинившийся шерстью. Мерзкий звук, долгий и скрипучий, режущий уши и утробный, нарастал внутри кома; пасти оскалились, уши прижались к черепу, клыки задрались наверх, как бивни, когти высунулись наружу из как бы кошачьих пазух на передних конечностях.
- Как называют твой меч, брат мой Камиль? - воскликнул вдруг Мастер, и его голос молнией пронесся сквозь вой и скрежет зубовный.
- Зульфикар - Рассыпающий Пламенные Искры! - крикнул Камиль в ответ.
- Так что же ты? Покажи им его огонь!
Чуть позади юного Караванщика Субхути, решившись раз и навсегда, перехватил покрепче свой посох, Барух, ни мига не промедлив, выхватил из ножен шпагу и пришпорил белого лошака. Майсара, положив на правое плечо саблю, левой похлопывал по спине удалого Хазара - вид у обоих был торжественный.