Камиль набрал в грудь побольше воздуха, сжал коленями бока Дюльдюль и поднял клинок над головой:
- Не подведи, красивая моя!
Увидя решимость чужаков, передние псокабаны развернулись строем и пошли на них. И уже накатывался первый вал, когда Зульфикар затрепетал в руке Камиля, посылая живое тепло в его руку: то ли Караванщик отдавал всего себя мечу и сражению, то ли сам клинок раскалялся и дрожал от нетерпения впиться в горло противнику. Пламя заструилось по извилистому лезвию. Камиль взмахнул им и резко опустил руку - клинок прошел через туловище ближайшего зверя почти без усилий, как будто был лучом света, и даже не замутился кровью. Тот упал, но сзади напирала новая волна. Точно крысы, подумал Камиль. Меч опускался и поднимался помимо его воли, чудища скатывались в морскую воду; по бокам Камиля стояли Странники и тоже разметывали толпу хищников. Свистела сабля Майсары, с тупым стуком посох обрушивался на чугунные черепа, беззвучно прореживало ряды жало шпаги.
А Мастер стоял позади их всех, безоружный. Лицо его окаменело и напряглось, вспухла и запульсировала на лбу темно-синяя жила, а глаза сияли так, что и самих Странников наполнило это свечение. "Как это я их всех вижу, - удивлялся Камиль, - то ли оборачиваюсь проверить тылы".
Ряды тварей, наконец, поредели, попятились в страхе. До них дошло, что уцелеть они не смогут, однако и деться было, похоже, некуда. И вот последний, девятый вал ринулся вперед, перекатился, погребая под собой и пришельцев, и их животных сразу: Майсару, Камиля и Биккху, Арфиста и Мастера - всех.
- Брат! Архитект! - отчаянно и пронзительно закричал из-под низу Камиль, чувствуя, что вот-вот они пропадут пропадом. Он чувствовал, как его мулица брыкается и лягается из лежачего положения, рядом так же молча боролись оба остальных скакуна - всем, кроме него, ужас сковал рты.
И тут отважная Дюльдюль заорала победной трубой, отчаянно и дерзновенно. Тогда, под Деревом, она проявила себя не совсем с лучшей стороны и жаждала как следует отыграться. Другие боевые скакуны тоже влили свои голоса в хор. Их рев нарастал, становился почти музыкальным, издали в него вступила арфа Баруха, и ее звон глушил уши, переходя с вибирующе низких на нестерпимо высокие тона. Свинособаки ощерились и еще больше прижали уши: кажется, им хотелось прикрыть их лапами, но тогда бы они остались почти что беззащитны перед железом. Наступательный азарт был потерян окончательно. Скоты в панике отхлынули, приподнялись над щебнем - и растворились в воздухе, лопаясь наподобие мыльных пузырей: с некоторой задумчивостью и пахучими брызгами.
Воители вставали на ноги, отряхивались, трясли гривами и выбивали шапки о колено. Все… кроме Мастера.
- Камилл! Мы победили! Слышишь, Архитект? - юноша тряс брата за плечо, пытаясь пробудить. Тот приоткрыл один глаз.
- Вот хорошо, молодцы… Я таки пробил тоннель… - пробормотал Камилл и замер окончательно.
- Он истратил себя без остатка ради того, чтобы нам победить, - скорбно произнес Барух над неподвижным телом. - И прилепился к народу нашему.
- Ушел дальше по своему пути, исчерпав все витки перерождений, - добавил Биккху со странной флегмой. Истонченное лицо его было неестественно спокойным, как у индуса на погребальном костре.
- Ну почему он не сражался обыкновенным образом? - с отчаянием спрашивал Майсара. - Зачем он безоружный ходил?
- Он сам был своим оружием, и куда более совершенным, чем мы полагали, - вполголоса обяснил Субхути. - Мы носим на себе знаки своей внутренней силы, а Мастер обходился и без этого. Ничтожны перед ним были любые клинки, стрелы и ружья!
- Что теперь делать-то? - рыдая, спросил Камиль.
- С ним - ничего. Перевезем на борт нашей "Стеллы". А тебе и всем нам предстоит еще немалая работа - нельзя бросать ее на полдороге. Мы истребили сторожей и мучителей, но за колючей проволокой остались живые люди.
- Если Зульфикар согласится разрезать колючку, они же сразу попадают - отучились держаться на своих ногах, - сказал Барух. - Я такое не однажды видел: пригоняют в лагерь вагоны, а в них народу стоймя напрессовано. Так и едут неделю, иногда больше, пока половина не перемрет, а остальных впору бульдозером выпихивать.
- Что верно, то верно, - подтвердил Майсара, понявший его только наполовину, - только я вам одно скажу: первый враг человека - голод. Вот что: ты, Камиль, режь ограду и вытаскивайте с Барухом этих доходяг на волю, а мы с Биккху отвезем Архитекта, в нашем камбузе мигом смелем зерно, замесим лепешки на голубой водице и притащим сюда.
- Привезите еще и мой ларчик, - попросил их Камиль. - Сдается мне, что самое для него теперь время. Женщины Острова Чайной Горы были провидицы и в том, что придется нам решать одним, без брата… И, быть может, осталось хоть немного Вардина молока, чтобы в него добавить?
- Тогда уж и мою арфу везите, - добавил Барух почти весело. - Изображу Орфея, великого музыканта, который мог своим пением и игрой даже камни двигать. Это чтобы нам всем спорее работалось.
Камилла укрыли Баруховым плащом и бережно перенесли в лодку. Все остальные трудились без остановки, даже ослы выстроились на мелководье живой цепью - передавали из шлюпки вещи и готовую снедь. Народ, подкрепив силы, немного приободрился и повеселел.
- Куда их всех денем, подумали? - спрашивал практичный Майсара.
- Перевезти на Остров Птиц, откуда украдены, - предложил было Барух.
- Думаешь, здесь нет иных уроженцев? И вообще, остров не безразмерный, да и мы на перевозки не нанимались.
- Зато у "Стеллы" всегда места довольно, особенно для доброго, - возразил Камиль. - Но вот думается мне, что нельзя нам поворачивать вспять. Течение не позволит, которое мы с братом…
Он замер на полуфразе - не только от того, что слишком свежим было чувство потери, но и просто потому, что чья-то маленькая ручка подергала его за полу рубахи.
Это был ребенок из бывших пленников, такой щупленький, что в нем не поймешь ни пола, ни возраста, однако глаза на чумазом личике были уже вполне умные и задорные.
- Дядья, послушайте, что скажу. Этих свиноглавцев, когда они уходили на промысел, в воронку втягивало, а потом из нее выплевывало назад. Мы тоже пробовали удрать - не выходило. А теперь получится. Мы с братаном уже разведали. Земля там совсем провалилась, и гладкие стенки видать.
- Тоннель, - сообразил Барух. - Его последние слова…
- Да, это прямой выход. Ты думаешь, рискнем их отпустить в неизвестность? - спросил Субхути.
- Мы тоже уходим в неизвестное. Кроме того, ведь тот коридор - надежная работа моего брата, - сказал Камиль.
И его слова послужили решающим аргументом.
На эту ночь все Странники вернулись в каюту, кроме Камиля. Он решил, что останется на обе ночных смены.
- Вы все должны выспаться без помех, - объяснил он, - а я буду наблюдать звезды - как в них записан наш завтрашний путь.
(И сторожить моего брата, чтобы оказать ему последнюю честь, сказал он про себя. Астролог-то из меня, по правде, никакой.)
Его услышали и поняли верно. И вот настала эта ночь…
Из-под палубных досок слабо ржали Хазар и Дюльдюль, Росинант постукивал копытом о переборку; в обшивку корабля с тонким ласковым плеском били волны, и могучее подводное течение выгибалось кольцом, как игривый и ласковый зверь. От далеких островов наносило запах корицы и миндаля, роз и гвоздик, свежего хлеба и парного молока, терпкого чая и человеческого дыхания. Всё смешалось, и ничего не понять! Огромные, как белые хризантемы из того стихотворения о родине, что Субхути любил читать наизусть, цвели звезды на густо-синем бархате небес, и теплый ветер надувал паруса "Стеллы", увлекая ее по верному пути. Близ грота с арфой, завешенной черным, распростерлось большое тело Камилла, оно было тяжелое и негибкое, но почему-то жаркое, как ночь, которая их связала. "Я с тобой, брат", - внутри себя произнес Камиль и услышал ответ: "Я тоже. Не бойся ничего". "Мы разбудили Океан, верно?" - спросил Камиль. "Разбудили, - сказало ему нечто. - Зато сам ты спишь куда как крепко". "Неправда, я на вахте", - рассердился Камиль и проснулся.
Оказывается, разбудил его незнакомый свет, как будто вращался на небесах шар из маленьких зеркал и бросал вниз осколки радуги. Дюльдюль, несравненная мулица, трогала его изостренным копытцем за руку, ее шерсть тоже сияла. Камиль вскочил, не понимая, что происходит с ночью. Ибо все кругом пело: звезды и небо, и волны, и палуба, а грот-мачта и арфа на ней покрылись иголками цвета яркого индийского сапфира. Дюдьдюль тоже была наряжена не как всегда: от ее лопаток на аршин в длину простерлись голубые крылья наподобие стрекозиных, грива ниспадала вдоль шеи крутыми кольцами цвета спелого каштана, а лицо, белое и черноглазое, с союзными бровями и пухлым ротиком, иногда казалось ну совсем человеческим, хотя по большей части все-таки сильно отдавало лошадью. Собственно говоря, получалось так: если он думал об этом создании как о своей всегдашней четвероногой подружке, женское в ней расплывалось и уходило. Но стоило ему мысленно увлечься одухотворенностью общего выражения, как на секунду появлялось перед ним точное подобие гордой и страстной Хадиджи бинт Хувайлид в то единственное и неповторимое мгновение, когда она отпустила руку, соединившую половинки чадры у сочных алых губ. ("По-моему, она тогда выбранила одного из слуг за нерасторопность, - подумал Камиль. - Уж в кокетстве ее не заподозришь".)