Агния была всеми ласкаема, от этого чуть раздалась в талии и стала двигаться бодрее, но идею целебных морских ванн отвергла категорически. Дюранда служила исследовательскому инстинкту малышни под водительством Автоинспектора. Я один изо всех ничего не делал и только блаженствовал среди одноклеточной жизни, возни и чепухи, которые так и кипели вокруг. Море в эти дни было как стеклянное, мы с Агнессой валялись вповалку на плоских камушках и бездумно поджаривались, подставляя солнцу по очереди то хилые ягодицы, то блестящие носы.
- Жаль, что она почти что без задних ног, - вздыхал я.
- Может быть, тебе стоит попробовать, - отвечал Сали.
- Попробовать что? - вопрошал я.
- Вылечить ее. Ведь стоит тебе захотеть…
Да уж, чудиком он был точно, хотя и на редкость милым. Наши беседы частенько звучали дико для непривычного уха. Так, о детях он говорил:
- Они менее безнадежны, чем взрослые. Хотя в любом взрослом тоже сидит ребенок, который умеет говорить со всею земной тварью; его держат взаперти, медленно убивают и убить не могут, и именно такими детьми спасется мир. У детей вообще есть нечто от всех царств: от камня - упорство и постоянство мысли и цели, внутренняя самодостаточность, своего рода неподвижность…
- То-то они, я смотрю, так и носятся будто угорелые, - с ехидцей вставлял я.
- От растений - милая безмятежность, тихая и постоянная жизнь, способность беспрерывно расти и изменяться…
- Из одной одежки в другую переходят, как эвкалипты или змееныши, только клочья подбирай. Знаем и это…
- От животных - преданность другу, ощущение теплоты братства с малым братом.
- Мы, значит, родня всему зверью. Очень приятно, - я чесал Агнешку за ухом. - А я в своем неразумии полагал, что мы цари природы - с нашими-то речью и умом.
- Которыми вы никогда не пользуетесь так, как надо. Строите головоломку из понятий, сеть из логических категорий - и силитесь запихнуть туда вселенную. Уподобляете ее худшей части себя вместо того, чтобы самим стать лучшей ее долей.
Откуда у него, певца детскости, появились такие странные и явно недетские понятия? От странствий, подумалось мне, от странничества…
- Ну, опять твои вечные шарады. Давай-ка бросим это занятие и сварганим что-нибудь пожрать, у тебя это куда как здорово получается!
Да уж. У него все выходило здорово, как будто все живое и неживое его слушалось. И еда была вкусна, и белье чисто, и комары почти не язвили, огонь исправно и бездымно грел, а вода одной каплей утоляла жажду. Свободного времени было навалом, и Сали увлекся еще и косметикой. Покачивая ногами в лакированном загаре, он красил ногти хной и перед зеркальцем заднего вида, снятым с Дюрры, подводил басмой брови, веки и ресницы.
- Ты часом не гей? - спросил я как-то, не вытерпев. - Девушки у тебя были?
Он только усмехнулся:
- Не было. "Всё это сохранил я от юности моей". А что крашусь, так это для пользы, Басма укрепляет зрение и защищает от солнца, хна полезна для волос и ногтей. Хочешь сам попробовать?
- Спасибо. У меня и так кудри по колено, хоть стригись.
- Ой, не надо стричься! Мы тебя в косы будем убирать, - Сали втянул голову в плечи, ибо я на этих словах развернулся, чтобы влепить ему подзатыльника… - как древнего монгола или индейского воина, - поспешно добавил он и с облегчением заболтал сандалетками.
Вот таков было он весь: шуточки, зубоскальство и мудрость не по годам. И надо всем: его болтовней, моим дольче фарниенте, муравьиным копошением остальных - витал сладковатый дух тревоги.
Я не говорил, что экспрессы мешали нам редко - раз, от силы раза два в день дрожь сотрясала шпалы, пробкой, выстреленной из бутылки, несся сдавленный бешеной скоростью воздух, и из тоннеля с одной стороны моста на долю секунды показывалось удлиненное серо-стальное рыло, чтобы стихийным бедствием просвистеть по рельсам. В остальное время между быков любила играть наша ребятня. Валуны на подступах к воде огромные и осклизлые, но дно песчаное, река чиста и неглубока - в отлив самое большее по грудку - а в пазухи между булыжниками, спаянными цементом, прилив заносит мелкие раковины, пеструю гальку, блестки слюды, иногда кусок округло обточенного стекла или живую рыбку. Как-то один из мальков сунул пятерню в такое углубление, и в этот самый момент что-то случилось со старым мостом: камни слегка подвинулись, и кисть ему зажало. Зажало не так уж и плотно, однако будто в наручник. Глядишь, и выпростался бы понемногу, да уже шел прилив. Сначала-то он еще мог стоять, молчком да тишком, потом лег на воду - тогда уж он заорал, а его приятели испугались и дернули за папами-мамами. Скоро у мостовой опоры сгрудился весь лагерь.
Мы попусту теряли время… Пока пытались вытащить и его, и руку, вода поднималась. И когда поняли, что резать придется все равно, с риском, что он умрет с одной боли и перепугу, не стало уже и этой надежды. Его отец, который поддерживал его на плаву, сам стал захлебываться.
И тут, совсем запыхавшись, примчался Сали. Одному Богу известно, где его носило, когда он был нужен больше всех. И даже не поглядел на мальчонку, а сразу вцепился мне в плечо крашенными хной коготками:
- Джошуа, проси скорее, чтобы пошел тяжелый поезд! Проси!
Я хотел сказать, что до вечернего экспресса еще добрый час и что наше время и есть только до него, потому что от него только хуже сделается…если мы вообще его дождемся. Вибрация поездов год от года только вбивает мост в речное дно и уплотняет опоры. Но у него было такое отчаянное выражение лица - ну, будто он сам попал в капкан, приковался к тупому, неподвижному и пленному зверю.
- Ну хорошо, пусть он пойдет, говорю я. Я прошу. Я хочу этого, слышишь?
Бывало у вас ощущение, что фразу, произнесенную надлежащим образом, как бы подхватывает нечто сверху и приподнимает… Не то: будто слово смыкает две полусферы… нет. Просто в этот миг я сам стал своим желанием. Мы ощутили знакомое содрогание рельсов, потом лязг - вдали, в теле горы, на выходе, рядом, над самыми нашими головами - тяжкий полет серебряной пули, свертывающей время-пространство в кокон. Возмутились воды, расступилась на миг земля. И я увидел, что мальчишка выхватил наружу сжатый кулак, повис на отцовой шее, и они поплыли к берегу.
- Военный, литерный прошел, - сказали мне в спину. - Из тех, ради кого и пути охраняют. Он тяжелей грузовика раза в два, потому что броня. Смотрите, а щель-то совсем закрылась.
В самом деле, сквозь чистый слой поднявшейся воды видно было, что камни соединились намертво.
- Вот так штука, - оторопело протянул отец, пока мать, сладко рыдая, теребила свое дитятко на предмет повреждений. - Теперь и не узнать, зачем ты туда своей лапой полез.
- Почему не узнать? Смотрите!
Мальчуган разомкнул судорожно согнутые пальцы, и на ладошке оказалась тусклая монета, от патины ставшая пухлой, как пряник: лицо в венке, лицо в ореоле…
- Я бы и выпустил, да уже не мог, так стиснуло, - прошептал он в свое оправдание.
- На аверсе кесарь, на реверсе - Бог, - снова провещали с умным видом за моей спиной. - Ловок ты, голубчик, талисманами богатеть.
Этим наше пребывание здесь и закончилось. То ли запаниковали мамаши, то ли прошел слух о том, что неподалеку видели Бдительных на скоростных моторах, готовых к немедленной облаве, - но мы спешно дернули отсюда, соблюдая интервал в милю, уже опробованный на практике как не вызывающий подозрений. О месте договорились заранее и потом накапливались там по мере прибывания.
На сей раз мои попутчики порекомендовали соединиться в одной реликтовой (судя по табличкам) сосновой роще, в которую забивало гвозди не одно поколение диких. Они сгребали хвою под свои матрасы, обматывали исторические стволы бельевой веревкой, жгли костры и кормились от щедрот местного рынка. Рыночек защищал патентом и свою территорию, и примыкающее к ней поселение неандертальцев, тем спасая всех от полиции и куда менее активных "зеленых" экологов.
Здесь было славно. Моточадо без штанишек сидело в толстой серой пыли и осыпало себя ею с ног до головы: теперь ясно было видно, что это будущий мужчина. Остальные дети рыскали, глазея на здешний зоосад. Благонравные собаки прохаживались между палаток и лотков, случалось, даже спали рядом со свежим шматом мяса или яичницей на сковородке. Они были ученые и давно поняли, что за покражу здесь легко получить не только в морду, но и по ребрам, да пребольно. С утра, вместе с открытием торга, начиналось кудахтанье, мычанье и блеянье живого товара, но все покрывал трубный рев ишаков. Считалось, что этих аристократов местной фауны лет до двух с половиной нельзя ни вьючить, ни подседлывать, а то хребет им сломаешь. Вот и ошивались рядом с деловыми сородичами отпетые тунеядцы.
Водились тут и хищники. Огромный петух весьма устрашающего вида однажды вспорхнул на плиту рядом с кастрюлей и под стенания голодного семейства неторопливо закусил гречневой кашею с мясом. А еще как-то раз молодожены, которые приехали в тупоносом микроавтомобиле, проснулись в нем среди ночи от того, что началось землетрясение. Пол ходил ходуном, рессоры скрипели, плохо закрепленные стекла звякали, ужас повсеместно царил в округе - а потом оказалось, что виной всему было ведерко с очистками, до которого жаждал ныне дорыться здоровенный боров.
Надо всей панорамой висел в воздухе незримый плакат: "Грязь убивает бактерию". Ну, единственный, кто этим огорчался, - мой Сали. Бактерии ведь тоже жить хочется!