…И ничего ни уродливого, ни пугающего. Округлые ноздри, что дышали на неё сквозь синюю ткань. Изысканно подвитая борода ассирийца, что сливается с висячими усами, окутывая низ лица.
- Ты красивый. Ты такой красивый, как лики на древних рельефах, - говорит ему девушка. - Если бы я приказала тебе умереть, то лишь чтобы тобой не посмели восторгаться другие женщины.
И - самой себе на удивление - легко касается губами живой бахромы.
И нет смерти. Вообще. Если не считать блаженной гибели в любовных муках.
Когда они уже под утро вышли из палатки, моросил тёплый дождь, прибивая песок и наполняя собой бесчисленные впадины. Трава давала бесчисленные побеги и шла в рост прямо на глазах, расцветали акации и тамарикс, оплетающий барханы, и ребятишки с азартным писком шлёпали по лужам, отгоняя от новорожденной зелени шустрых коз. А где-то вверху рождался тягучий, прохладный ветер.
- Это весна? - спросила Марина, подставляя лицо.
- Это новая земля взамен старой, - ответил Кахин. - Выкупленная жизнью и страстью нас обоих.
Ветер из внешних пределов
Ветер из жаркого стал тёплым, из тёплого - нежным и прохладным, но постепенно сквозь эту прохладу стали пробиваться леденящие нотки.
- А теперь наши пути расходятся, - промолвил Кахин. - Ибо всему есть время. Ныне время странствий. Время перебрасывать дары из ладони одного ветра в ладонь другого. Это печально - расставаться, но ткань земной жизни вся изрешечена расставаниями.
- Меня уже упрекали за то, что не умею отпускать от себя, - ответила Марина. - Самый первый раз оттолкнула, не удержала, когда было нужно, - и вот теперь расплачиваюсь.
- Если бы ты была не моей возлюбленной, а моей супругой, то могла бы наложить запрет, сказать своё вето, как делает аменокалля, когда ей не нравится, как решил её аменокаль. Но тогда нам было бы в сто раз тяжелей прийти к неизбежному, - ответил Кахин горько. - Вот, возьми от меня: не в дар, ибо это и так твоё, а в напоминание обо всех земных ветрах и всех моих братьях.
И вложил ей за пазуху нечто небольшое, гладкое и тёплое.
А потом завернул её с ног о головы, как ей показалось, в огромный мягкий лисам, поднял кверху и повёл кругами, всё расширяя и расширяя их, пока не стали рядом два закручивающихся спиралью потока: тёмно-синий и голубовато-белый. Один из них оттолкнул от себя девушку, другой же - принял в цепенящие объятия и затянул как бы в горловину смерча. Мириады ледяных колючек, тысячи острых струй, куда более холодных, чем обыкновенный лёд, оплели тело, сорвали одежду, растрепали волосы, наполнили кристальным звоном лёгкие и проникли во все потаённые места вплоть до сердца. Только напротив его самого стоял будто бы раскалённый уголёк и мешал хозяйке уйти за пределы…
А потом ни холода, ни боли не стало, не стало даже страха: один нескончаемый полуобморочный полёт через сушу и воды на гигантских крыльях. Полёт над неясными облаками, сон внутри скрученной в жгут облачной ваты, откуда на неё взирали два горячих алых глаза.
И плавное, раскачивающееся парение вниз, которым окончилось всё.
Очнулась Марина, лёжа кверху лицом на плоскости, которая несла её по белой земле едва ли не с той же скоростью, с какой ураган - по небу. На неё камнем давило нечто пушистое, закрывающее тело от кончиков ног до ушей, голова упиралась в такую же подушку. В сани были веером впряжены самые удивительные собаки, которых она видела: огромные, длинноногие, с густым и длинным желтоватым мехом и слегка вихлявыми, разболтанными движениями.
А ещё у них были рога, из-за чего девушка вначале приняла их за оленей.
- Вот какой ты, северный медведь, - верно? - обернулся к ней погонщик, который бежал рядом с нартой. - Не отвечай, я и так знаю, о чем ты сейчас думаешь.
Он был похож на своих упряжных животных: такой же тощий, в обвисшем на костях меховом комбинезоне грязно-белого цвета и капюшоне или маске, откуда выглядывали седые от инея брови и усы. Глаза, что изредка показывались, - прорези бритвой в дублёной коже. И, что самое удивительное, - такие же рога, как у его упряжных зверей: короткие, с парой-тройкой небольших отростков.
- Когда тебя спустили с небес на землю, мы боялись, что ты разобьёшься, словно хрустальная статуя, - продолжал каюр. - Торопились со всех лап. Но ты и верно мать матерей и супруга Старших: ты уцелела. Только вся была в инее, как в шерсти. И косы твои что сосульки: хоть обрезай напрочь.
Голос его через все внешние обвёртки доносился глухо.
- Это медведи такие рогатые или олени шерстистые? - проговорила Марина глухо.
- Просто шуточка, - объяснил он успокоительно. - Оборотни они, наши младшие братцы, какой истинный вид - даже нам не признаются или сами не знают. Вот и ухитряются то так, то этак.
- А ты?
- Маскировка. Оленьи медведи любят оленного человека, знаешь ли.
Подошёл к нарте, подоткнул тяжёлую полость:
- Хорошо держишься, однако. Не холодно тебе?
- Холодно - так разве я признаюсь, чтобы хозяин на меня разгневался? Сказка такая у нас есть. "Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная".
- Я тебе не хозяин. Никому не хозяин. Сын своего отца, как и тот мороз, что поселился внутри тебя самой.
- Мороз - это неплохо. Наверное, оттого я не зябну снаружи.
- Меньше болтай, знаешь. Если у тебя и вместо сердца получился ледяной камень…
- Никак достучаться хочешь?
- Отвяжись пока, ладно? Не время и не место для заигрываний.
- Скажи имя - отвяжусь.
- Унктоми, Паук. Спи.
Тут Марина с каким-то непонятным ей самой облегчением погрузилась то ли в сон, то ли в забытье - словно в имени заключалось абсолютное объяснение всего, что с ней произошло. В этом забытьи почувствовала, что её снимают с саней и несут куда-то, завернув в меха, и кладут на такую же пушнину.
А когда открыла глаза и повела ими по сторонам - первым, что увидела, был полупрозрачный ледяной свод, низкий и слегка фосфоресцирующий голубовато-зелёным, будто девушка находилась внутри волшебного фонаря. Её пышная постель занимала большую часть круглого помещения: те же холодные морские цвета, будто под водой замёрзла и поникла трава. Единственный тёплый свет шёл от жирового светильника в виде плошки, который стоял у порога.
- Что это такое?
- Куинзи. Иглу, если понятнее. Домик изо льда и снега, - Унктоми сидел на корточках на полу. Он разделся до пояса, оставшись в одних "медвежьих" штанах, и курил трубку с длинным прямым мундштуком и чашечкой из красного камня. "Утешительно, что хоть рот у него нормальный, - подумала девушка. - Раз уж в нём трубка. А по виду - и в самом деле паук".
Широкоплечее мускулистое тело, жилистые, тонкие и длинные руки с выразительными пальцами, круглая голова, обросшая чёрным волосом, разобранным на прямой пробор и скрученным в две косы. Не очень молод и не слишком красив: нос с горбинкой, губы щелью, узкие глаза изнутри бликуют желтовато-алым. Широкие скулы и узкий подбородок делают лицо подобием ромба.
- Наружи холодно?
- А тут особенного тепла не бывает, - объяснил он. - Иначе бы вся плавучая земля потрескалась на айсберги, а талая вода надвинулась на сушу. Хотя понемногу как раз это и происходит.
- Ночь или день? Светится непонятно.
- Ночь, равная полугоду. Это глубинное мерцание вокруг, от мелких существ с самого дна океана.
- Фосфоресценция? Интересно. А что я тут делаю?
- Гостишь у Белого Затмения, Ледяной Тишины и Бегущего Ветра. Это всё отцовы имена: он тебя принёс и уложил на снег прямо перед моими ногами. Посмотрела бы ты, с каким удивлением обнюхивали тебя мои младшие братья! Они тоже родились от него, когда он совокуплялся с волчицами в облике Белого Волка, а с медведицами - Полярного Медведя. Такие же оборотни.
- Час от часу всё чудесатей. А где они?
- Зверюшки? Стерегут снаружи, в туннеле. Здесь им жарковато.
- Ты-то сам хоть от человека родился?
- От женщины, причём красивой. Почти как ты сама. Нас много было, сыновей, потому что Шагающий с Ветрами Странник хотел нами спастись от одиночества. Все, кроме меня, под конец захотели прибить батюшку к земле и забрать у покойника власть. Так что под конец в живых остался один я. Как перст.
- Нет жены?
- Не пошла ни одна. Отца, что ли, боялись - он меня одного удостоил своего личного воспитания.
И Унктоми начал рассказывать, попыхивая трубкой и время от времени глубоко из неё затягиваясь.
- Когда я был ещё совсем мальчишкой, матушка моя ушла на небо, где была её родина - там давно уже стояла типи её брата, Звездного Юноши, и шатры сестёр, которые спускались на землю от любопытства и по нечаянности. Тотчас в холодном и хмуром вихре явился мой отец Хастур, но даже не подумал меня утешить: сразу дал мне работу. "Сделай себе новую палатку из бизоньих шкур, потому что в этой поселился дух злой лихорадки, - сказал он, - устрой её потеплей и заготовь побольше еды". Едва я последовал совету, начался снегопад, снег падал непрерывно в течение многих лун и засыпал мой шатёр снаружи, так что он стал похож на вот это самое иглу. По указке отца я соорудил себе круглые лыжи-снегоступы, которые позволяли охотиться: мирные звери уходили от меня с трудом, а от хищников я убегал сам. Также я всё время пополнял запасы, потому что зима задалась на диво суровой. Под конец дошло до того, что сами хищники: волки, лисы и вороны, - пришли к моей двери попрошайничать, и я помог им едой, потому что не годится, чтобы разнообразие жизни истощалось. И без того самые крупные свирепые звери в большинстве своём умерли от холода и голода.