Ну нет. Только не это. Правда, и только правда - это хорошо, конечно. Но сейчас всё, что угодно, кроме правды. И я перестал смеяться. Я вскочил на ноги и стал спасать папу.
- Товарищ Невзыграйло, тут такое дело, - затараторил я. - Пять минут назад в ЖЭУ нам выдали справку, вот, - и я показал участковому бумажку, - и мы теперь можем одни, без родителей, ходить на занятия в кружки. И вот мы туда и шли как раз. Но па… то есть Боря, брат, хотел пойти на бухучёт, а я - матанализ. А справка-то одна. Копию-то ещё не сделали, не успели. И вот мы решали, кто пойдёт домой, а кто со справкой на матанализ. А потом у нас в пять синхронный перевод и ещё домра…
- Домра? - спросил вдруг суровый Невзыграйло, светлея лицом. - В ДК? У Зои Кондратьевны?
- Ага, - сказал я, ни сном ни духом не ведая, кто такая Зоя Кондратьевна.
- Привет ей передавайте от ученика Стёпы Невзыграйло, - сказал участковый и разжал руку, в которой держал обмякшего папу. Освобождённый папа рухнул на землю, как подкошенный.
- На свои очки, - сказал я, протягивая папе растоптанный в пылу драки "бинокль".
- Не надо, - сказал папа, потирая разные ушибленные места.
- Ты же без них не видишь…
- Уже вижу. Ты мне, Мишенька, зрение-то кулаком и вправил. Не ожидал я такого от родного сына, не ожидал…
- Мужские истерики, - сказал я, - никого ещё до добра не доводили.
- Что?! - снова начал вскипать папа.
- Хорош уже. Пойдём, охладимся, - и я кивнул на ларёк с мороженым в соседнем дворе.
Ковыряя палочкой в стаканчике с мороженым, я спросил у папы:
- Ну, давай выкладывай, что там у тебя за история? Что там такого ужасного произошло в твоём детстве? Почему ты так сильно не хочешь быть снова мальчиком? Есть в этом, конечно, свои минусы, но ведь и плюсы тоже есть.
- Ну да, есть, - хмуро поддакнул папа.
- Ты на работу, к примеру, можешь теперь не ходить…
- Угу, - папа нахмурился ещё сильнее.
- По-моему, быть мальчиком - не так уж и плохо, - сказал я. - Я вот, например, даже рад, что ты у меня теперь… такой. Я сто лет ни с кем не дрался. А тут вот раз, и… Само, правда, так получилось. Но ведь здорово же, когда есть с кем подраться и поговорить. Я тебе дам на роликах своих покататься, у тебя же не было их… тогда.
- Не было, - подтвердил папа.
- Ну так чего киснешь? - подбодрил его я. - Побудешь немного мальчиком, а потом, если найдём способ, снова станешь папой. А даже если и не найдём… Если не найдём, я поговорю с мамой, останешься жить у нас в любом случае.
- Нет, - сказал папа, - если не найдём, я не смогу сидеть на шее у мамы. Я уйду скитаться. Или подделаю документы и поступлю в суворовское училище.
- Ну и всё-таки, - спросил я, - что там такого, в твоём детстве, произошло, что ты сейчас не хочешь хоть немного снова побыть мальчиком?
Папа помолчал, раздумывая, стоит ли посвящать меня в тайны своего тёмного прошлого. Но потом всё же решил ничего от сына не утаивать, сам же вчера каялся в том, что не разговаривает со мной по душам.
- В шестом классе, - начал папа, - произошла одна очень дурацкая история. Очень глупая…
- Ты продолжай, - приободрил его я. - Я всё пойму.
- Наш шестой "А" как-то сорвал урок музыки.
- Ну, в общем-то, обычное дело… - поддакнул я. Но папа так странно на меня посмотрел, что я поспешил поправиться: - Может, и не совсем обычное, но ничего сверхъестественного в этом нет.
- Да, я тоже так думаю, - вздохнул папа. - Но иногда из-за каких-то глупостей меняется вся жизнь. На уроке музыки мы разучивали одну песню. Не знаю, как так вышло, но только когда Марина Петровна давала нам команду петь, мы все начинали мычать.
- Мычать? - спросил я. - Всем классом?
- Ну да. Мы думали, что это очень смешно. Марина Петровна сначала просила нас утихомириться, взывала к нашей совести. Потом стала вызывать нас к доске, чтобы мы пели по одному. Тот, кого вызывали, пел, куда ему деваться, а все остальные мычали. Потом вообще начались форменные безобразия - все стали толкаться, галдеть, стучать стульями. Марина Петровна колотила по клавишам как можно сильнее и грозила нам всевозможными карами за срыв урока. Но вот прозвенел звонок с урока, и все кинулись к выходу. Но у двери Марина Петровна оказалась раньше нас. Она распахнула свои широкие объятья, и несколько человек с ходу врезались в её бюст, обтянутый кримпленовым пиджаком. Объятия музычки захлопнулись, поймав пятерых хулиганов. "Петров, Иванов, Николаев, Сидоров и Борис Свершов, - объявила Марина Петровна, - вы отправляетесь домой за родителями! Немедленно!"
- Ого, - сказал я. - Серьёзный, хотя и вполне предсказуемый оборот.
- Иванов привёл старшего брата. Петров сказал, что у него дома только бабушка, которой очень трудно ходить.
Хотя все знали, что бабушка у Петрова на раз догоняет уходящий от остановки автобус. Николаев вообще никого не привёл, просто ушёл домой, и всё. Сидоров сказал, что у него сегодня соревнования по шахматам, где он будет бороться за честь школы. "Ты бы лучше за свою честь боролся", - сказала ему Марина Петровна и отпустила с миром. Мне же соврать было нечего, мама была в отпуске и уехала отдыхать по профсоюзной путёвке в Ленинград, а к папе я с такими вопросами соваться не решился. И я остался в школе маячить на лестнице. Вечером Марина Петровна, увидев меня, спросила: "Свершов, ты почему ещё здесь? Где родители? Ну, иди домой, не ночевать же тебе в школе. Завтра разберёмся".
- Ну, не так уж и плохо для тебя закончилась эта история… - сказал я.
- Да в том-то и дело, - вздохнул папа, - что с этого всё и началось. После уроков Петров, Иванов, Сидоров и Николаев собрались на школьном стадионе и давай хвастаться, как они ловко провели музычку. И ждали, что скоро к ним выйду и я, и расскажу, с помощью какого вранья мне удалось избежать наказания. А я не вышел. Я остался на лестнице. И они решили, что я их там закладываю, сдаю, предаю - в общем, любезничаю с нашей музыкантшей, изворачиваюсь и говорю: "Да это не я, это всё они, я просто первый побежал…" И ведь не докажешь потом, что такого не было! - воскликнул папа.
- Раз уж они тебе друзья, то могли бы и доверять товарищу… - начал я, кажется, понимать весь ужас папиной ситуации.
- Да в том-то и дело, что не друзья. Ну, то есть, как контрольную списывать, так, конечно, друзья. А как чего другое - так какие уж тут друзья… - вздохнул папа.
- И дальше что?
- А дальше я пошёл домой. С надеждой, что музычка всё забудет и к следующему уроку - а музыка у нас была только раз в неделю - ничего не вспомнит. Возле подъезда на лавочке сидела соседка - бабушка-общественница, вроде нашей Склочневой. "Борис, - сурово сказала она, поджав губы, - тут твои приятели стену в подъезде измазали. Много-о-о про тебя интересного написали. Быстро домой за тряпкой, стену отмывать!"
- Вот гады! - Папу было действительно очень жалко.
- На стене возле лифта, хорошо, что не краской, а мелом было написано: "Борька Свершов, ты дурак, козёл и предатель! В школе можешь больше не появляться. Ты знаешь, что бывает с предателями и подлыми трусами! Смерть предателю!"
- А ты что?
- А я начал рукавом стирать эти несправедливые слова и от обиды закусил губу, чтобы не расплакаться. Шершавая стена больно царапала ладонь, со двора в открытую дверь подъезда заглядывала соседка и покрикивала: "Ходют тут всякие, по подъездам гадят! Ещё обижаются, когда им замечания делают!" И, как бы я ни сдерживал слёзы, я всё равно расплакался. Приду завтра, думал я, всё им объясню, они же ничего не знают!
- И что было завтра? - Я как будто сам стоял в том подъезде рядом с папой и стирал ладонью эти ненавистные колючие буквы.
- На следующий день никто со мной в школе не разговаривал. Мне объявили бойкот. В раздевалке в карман пальто положили воздушный шарик с водой. Когда я попытался его достать, шарик лопнул, и я шёл домой в мокром пальто. Со мной никто не хотел сидеть ни в столовой, ни в классе. Девочки тоже не хотели со мной дружить. Я просил родителей избавить меня от такого позора и перевести в другую школу, но они не согласились.
- А ты им рассказал почему?
- Папа сказал, что мужчина должен решать свои проблемы сам, какими бы они ни были.
- И долго так продолжалось?
- Ну, в школе… Я хотел быстрее стать взрослым, чтобы самому решать, как мне жить и где учиться. Окончив девятый класс, я забрал свой аттестат о неполном среднем образовании и отнёс его в другую школу. Мама узнала об этом только в октябре, когда пришла пора идти на родительское собрание в новую школу, ей классный руководитель позвонила. Мама рассердилась, а потом обиделась. Сказала, что я скрыл от неё, что я не доверяю ей. Короче, дома был скандал.
- Но ты же пытался ей сказать!
- Теперь ты понимаешь, почему я не хочу снова быть мальчиком? - спросил меня папа, ковыряя своё мороженое, которого он не съел ни капельки.
- Теперь понимаю, - вздохнул я.
