В колонке сплетен "Архива" появилась пара грязных заметок, в них сразу можно узнать мастерицу пускать слухи Эми Дюпре… Мне захотелось купить рекламное место в "Архиве" и поместить объявление: "Дорогой Райтсвилл, все это неправда!" Может ли быть что-либо глупее? Ну просто на пустом месте! Элвин Кейн - подумать только… Я уверена, что бедняга ошеломлен совершенно. Он мне звонил несколько раз - разумеется, я старалась не делать ему больно - несмотря на всю эту манерность, он, кажется, довольно одинок, и он так трогательно стремится стать нашим другом, но, естественно, я каждый раз отделывалась от него. О, Дэви, мой родной, ты не знаешь, как у меня замирает сердце при каждом телефонном звонке и каждой телеграмме, как я жду весточки от моего дорогого, дорогого, дорогого. Люблю тебя".
"И я люблю тебя, Линни. Люблю, но теперь я совсем другой человек, ты меня совсем не знаешь. Что-то у меня случилось с головой. Я тебя люблю, это подло - в тебе сомневаться, но все-таки там что-то нехорошо, нехорошо…"
Волна слепой ярости накрыла его, и он снова придирчиво осмотрел конверт с газетными клочками, выискивая намеки, улики… Все впустую. Наконец он решил, что отправителем была Эмелин Дюпре - все это дурно пахло и соответствовало приемам старой сплетницы, - и его гнев ослаб, оставив… как всегда… зуд и дрожь в руках.
* * *
- Капитан Фокс! - воскликнул кондуктор. - Мы только что проехали Райтсвилл-Узловую. Вам выходить через две минуты.
- О! Спасибо.
Дэви поднялся с кресла и потянулся за сумкой. У толстяка даже челюсть отвисла.
- Слушай! Ты тот самый Летучий Лис, о котором я читал? Герой из Райтсвилла, который сбил массу япошек и еще на земле, когда они обложили вас с Бинксом, перестрелял кучу из своего "томми", пока части Чинка вас не выручили. Я читал, что конгресс награждает тебя медалью Славы. Так, так… - И вдруг толстяк встревожился: - Что случилось, капитан? Ты как? У тебя руки дрожат. Ну-ка, я помогу тебе с сумкой. Нет-нет, мне это не составит труда. Для меня это честь…
Дэви напрягся, стараясь удержаться на ногах в тряском вагоне, и, опустив глаза, посмотрел на руки. Действительно. Дрожат. Опять. И как всегда, вместе с дрожью возникло ощущение зуда. Будто миллион пляшущих вразнобой иголочек. Или пузырьки газа ползут по рукам и выпрыгивают через кожу. "Все это у вас в голове, капитан Фокс, - говорил военный врач. - Нервная реакция на то, что вам пришлось пережить в том пешем походе по японским тылам". И врач ВВС в Куньмине говорил то же самое. Но Дэви не рассказывал ни врачу ВВС, ни тому врачу в Карачи, ни другим докторам, что эта колкая дрожь появлялась в тех случаях, когда он мысленно возвращался в Райтсвилл, на двенадцать лет назад… к тому, что произошло там и тогда с маленьким мальчиком в драных штанах.
Между тем толстяк уже вовсю сражался с сумками.
- Порядок, - сказал Дэви, не расставаясь с любезной улыбкой, так обеспокоившей военных врачей.
* * *
"Атлантический экспресс" замедлил ход у вокзала Райтсвилла, чтобы герой мог сойти, и Дэви увидел громадное скопище народа. Люди смеялись, размахивали флажками, сверкали трубы военного оркестра, музыканты раздували красные щеки, наяривая что-то бравурное; отстраненный взгляд скользил по ликующей толпе без интереса… Непонятно только, почему все они такие нарядные, в воскресных костюмах - в будний-то день. Дэви даже засомневался, не перепутал ли он дату: а может быть, сегодня Четвертое июля? Определенно шум они подняли изрядный.
Поезд остановился, и ему бросился в глаза гигантский транспарант с его именем, протянутый над путями. В следующий момент он увидел Линду.
* * *
- Линни, Линни…
- Ничего не говори, любимый. Просто дай мне обнять тебя крепче.
Мисс Эйкин, библиотекарь и специалист по генеалогии, в сбившейся набок шляпке, перегнулась через дверцу автомобиля и пронзительно закричала:
- Капитан! Капитан Фокс! Поставьте вашу подпись, пожалуйста! Пожалуйста, капитан! - Дрожащей рукой она протягивала ему лист плотной бумаги и авторучку.
- Это мисс Эйкин, милый, - сказала Эмили Фокс, покусывая носовой платок.
- Для вашей коллекции, мисс Эйкин? - прогудел Тальбот Фокс. - Теперь ты занял прочное положение в этом городке, Дэви. Давай, никто тебя не укусит. Расписывайся.
- А что такое-то? - Весь этот шум смущал Дэви, и он никак не мог понять, в чем его причина.
- Мисс Эйкин хочет получить твой автограф для своей коллекции знаменитых райтсвиллцев, дорогой, - на ухо объяснила ему Линда. - Она уже многие годы собирает эту коллекцию, помнишь?
- Пожалуйста, капитан! - опять взвизгнула мисс Эйкин.
- Но, черт побери, я же не…
- Но вы должны!
- Пожалуйста, дорогой, - попросила Линда.
Дэви взял ручку из костлявых пальцев мисс Эйкин. Все это казалось ему нереальным. Очень старательно он вывел: "Дэви Фокс, капитан ВВС США".
Вереница автомобилей триумфально катилась мимо развалюх Лоу-Виллидж, сплошь изукрашенных по такому случаю гирляндами из гофрированной бумаги и флагами. Люди высовывались из окон и сыпали конфетти. Барабанщицы из Американского легиона красиво маршировали перед автомобилем героя, отбивая ритм. Дэви стоял в открытой машине, улыбался и помахивал рукой.
Пальцы Линды сжимали его левую ногу, вонзившись в больную мышцу. Он был благодарен ей за эту острую боль.
Мертвый Майерс ухмылялся ему из красной пыли аэродрома в Куньмине и подначивал: "Ну ты ас! Еще и медали, и чествование".
"Поцелуй за меня мою маму, - выговорил мертвенно-серыми губами Бинкс с соседней койки госпиталя в Карачи. - Она живет в Кантоне, штат Огайо, давай, ты, герой зас. ый".
"Хорошо, Бинкс, хорошо. Ради бога, мне не трудно".
Угол Слоукема и Вашингтона. Поворот…
Магазинчик Логана. "Прекрасно разделанное мясо. Свежайшая птица". В испачканном кровью переднике мистер Логан стоит на пороге, широко расставив ноги, и машет рукой.
Старый Логан, забрызганный кровью. Он все тот же. Ничего не меняется.
Невозможно.
"Ты, герой в крови и дерьме.
Ладно, Бинкс. Не волнуйся.
Скоро это закончится, и они меня забудут. Я надеюсь. Надеюсь!"
* * *
- Не могу, Лин. Просто не могу! - Дэви терзался в объятиях жены на кровати в апартаментах отеля "Холлис", которые заказал для них Комитет по встрече: нужно же капитану и миссис Дэви Фокс отдохнуть перед торжественным ленчем.
- Ну что же делать, Дэви, придется как-то… - тихонько бубнила Линда.
- Какой ужас - прием! Речи!
- Будет губернатор, Дэви.
- Я не умею произносить речи!
- Скажи немножко, только то, что сам захочешь, дорогой.
- Если я выскажу им то, что думаю, то меня… меня бросят за решетку! Линни, Бинкс не хотел, чтобы его спасали! Бинкс не хотел, чтобы я тащил его через пол-Китая! Он хотел умереть там, где его сбили японцы…
- Дэви…
- Он сделал свое дело, он знал, что он человек конченый, и он не хотел, чтобы его "спасали" и отправляли домой. Бинкс был до смерти напуган тем, что узнал на войне о самом себе. Наверное, мы… мы все такие…
- Да, Дэви. Не надо ничего говорить.
- Бинкс злился на меня. Когда нас перевезли из Куньмина в госпиталь Карачи, мы лежали на соседних койках. Перед самой смертью он так разъярился, орал на меня, обзывал… по-всячески. Он был прав! У мужчины есть право умереть, если он знает, что полностью уничтожен, ни на что не годен и боится вернуться домой…
Дэви говорил, почернев лицом от прорвавшегося потока слов, а Линни целовала его глаза, губы, плечи, руки - все его тело. Она почти не слышала, о чем он говорит.
- Ты меня слышишь, Линни? Во мне сидит страх!
- Больше тебе нечего бояться, Дэви.
- Больше! Но ведь это только начало! Линни, ты не понимаешь? Я совсем не тот, за кого ты выходила. У меня руки в крови. Я знаю, что такое убивать. Я… - И он замолчал так внезапно, что Линда встревожилась:
- Да, Дэви?
- Ох, Линни, я так по тебе соскучился.
- И я, Дэви.
Но он не это хотел сказать. Линда отстранилась и внимательно на него посмотрела. А он уже улыбался - безличной любезной улыбкой, точно так же, как на вокзале, когда он стоял на нижней ступеньке вагона, пожимая требовательно протянутые к нему руки.
Она положила его голову к себе на грудь, и несколько минут спустя он вдруг заснул.
Линда чуть придерживала его, не смея шевельнуться.
"Ох, Дэви, Дэви, от тебя почти ничего не осталось. Просто мешок с костями. Кожа усохла и потемнела и вся потрескалась, как то старое кожаное кресло, которое папа выкинул на задний двор. А глаза? Когда-то они отсвечивали такой глубокой синевой… А теперь они в сетке красноватых прожилок и провалились, как у старика.
И волосы. Еще вчера блестящая черная копна - вся в нитях седины.
Ему же двадцать два года, - подумала Линда. - Двадцать два!
Не может быть, что это только война. Есть что-то еще. Что-то… давнее".
Но эту мысль Линда тотчас прогнала прочь.