На следующий день в бараке появилась военно-медицинская комиссия. "Покажите язык!" Швейк, высунул язык настолько, что его лицо скорчилось в дурацкой гримасе: "Осмелюсь доложить, господин штабной врач, дальше уже не высовывается!" - "Чтоб мне сквозь землю провалиться, если мы вас не выведем на чистую воду! - заорал на Швейка председатель комиссии. - Никакой вы не идиот, Швейк, вы слишком большой умник, вы продувная бестия, босяк, гнида! Но, Himmelheirgot, черт подери! В гарнизонной тюрьме вам покажут, Швейк, что военная служба - это вам не в бирюльки играть!"
В гарнизонной тюрьме Швейка принимал штабной надзиратель Славик. "Мы тебе здесь, детка, устроим сладкую жизнь, - сказал он. - Как всем, кто к нам угодит!" И чтобы придать своим словам больше веса, сунул свой большой кулак Швейку под нос: "Понюхай, сволочь, чем пахнет!" Швейк понюхал и уважительно отметил: "Таким кулаком я бы не хотел получить по носу, это пахнет могилой!" Спокойная рассудительная речь понравилась штабному надзирателю.
На первой проповеди фельдкурата Каца в часовне гарнизонной тюрьмы Швейк пустил слезу. Окончив проповедь, фельдкурат приказал привести Швейка к себе в ризницу. Теребя Швейка за плечо, Кац кричал на него: "Признайся, сволочь, что ты плакал просто так, для смеха?!" - "Осмелюсь доложить, пан фельдкурат, я вам, факт, хотел доставить радость. Чтоб вы не думали, что уже нет порядочных людей на свете!" - "Вы мне начинаете нравиться", - сказал фельдкурат Кац и взял Швейка к себе в денщики.
Эскортируемый двумя солдатами с иримкнутыми штыками, Швейк вновь проследовал по улицам Праги; на этот раз на квартиру к фельдкурату Кацу. "Не знаешь, чего мы тебя ведем к фельдкурату?" - спросил Швейка толстяк-конвоир. "Исповедываться, - небрежно обронил Швейк, - завтра меня вздернут!" - "А за что тебя… того?.." - сострадательно вопросил долговязый. "Не знаю, видать судьба такая…" - добродушно ответил Швейк и заявил, что умирает от жажды. "Пошли в "Куклик"", - предложил он солдатам, и те не заставили себя долго упрашивать.
В уютном кабачке "Куклик" было весело. Играла гармошка и скрипка. Солдаты вошли во вкус. Тощий конвойный после пятой кружки пива пустился в пляс, а маленький толстяк самозабвенно отдался наслаждениям иного рода. В атмосфере незримо витал девиз: "После нас хоть потоп!" Близилось к вечеру, когда компания тронулась дальше. Обоих пьяных солдат Швейку пришлось волочить под руки. Приложив сверхчеловеческие усилия, он, наконец, все-таки добился, что конвоиры "привели" его к фельдкурату.
"Вы… вы… на-п-пились, - сказал фельдкурат. - Швейк, уведите их на кухню и держите под стражей, пока за ними не придет патруль. Я… я немедленно по-по-звоню в казармы!" Так и сделали. Солдаты расположились в кухне на лавке, а Швейк, расхаживая взад и вперед, нес караул у дверей. Солдаты упрекали его, что он их разыграл насчет виселицы. "Отпусти нас домой, - сказал Швейку долговязый, - не валяй дурака, приятель!" - "Отстань, теперь я вас знать не знаю!" - строго ответил Швейк.
В дверях появился фельдкурат. "Я… я н-не м-могу дозвониться в ка… ка-казармы. Ступайте домой и помните у меня, что при исполнении служебных обязанностей надираться не полагается. Шагом марш!" К чести господина фельдкурата будь сказано, что ни в какие казармы он не звонил, потому что телефона ему до сих пор не поставили, а просто говорил в большую тумбу от электрической лампы.
Швейк уже третий день состоял в денщиках у фельдкурата Каца, когда за ним послали, чтобы он отвел своего хозяина домой. Мертвецки пьяный Кац сидел перед дверью квартиры надпоручика Гельмиха, выкинувшего его вон. Его преподобие был в штатском. "Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, я уже тут!" - отрапортовал Швейк и как следует тряхнул своего начальника. "А что вам здесь… нужно? У меня никакого денщика нет, - ответил фельдкурат Швейку. - Я - свинья! Пустите меня, почтенный, я вас не знаю!"
Без лишних церемоний Швейк стащил фельдкурата по лестнице в подъезд, где тот неожиданно оказал сопротивление. "Я был принят архиепископом! - горланил он, держась за дверь. - Мной интересуется Ватикан!" - "Пусти, тебе говорят, - увещевал его Швейк интимным тоном, - пусти или руку перешибу. Идем домой - и баста! И никаких разговорчиков!" Наконец, после длительной борьбы, Швейку удалось затолкнуть фельдкурата в пролетку.
Что вытворял фельдкурат в пролетке, словами не передать! "Сударь, - говорил он Швейку просительным тоном, - дорогой друг, дайте мне по уху!" - "Раз или несколько? - осведомился Швейк. - Два?.. Пожалуйста!" Фельдкурат считал затрещины с выражением блаженства на лице. "Мне это очень помогает… Для ради желудка, способствует пищеварению! Двиньте меня еще разок!" Затем он выразил желание, чтобы Швейк ему вывихнул ногу, малость придушил и тому подобное. Словом, это был тяжкий труд - доставить фельдкурата домой.
На следующий день у Каца с похмелья жутко трещала голова. "Была б хоть настоящая ореховая настойка, - вздохнул он, - она бы мне в миг исправила желудок!.. Ступайте-ка, Швейк, к капитану Шнабелю, пусть он мне даст взаймы сто крон. Придумайте, что хотите, но с пустыми руками не возвращайтесь, иначе я вас отправлю на фронт!" Со своим заданием Швейк справился блестяще. Его честная физиономия вызывала доверие. Деньги он достал, подкрепив свою просьбу заявлением, что фельдкурат должен уплатить алименты.
Примерно в те же дни, когда происходили описываемые события, Швейк побывал на своей прежней квартире, где застал двоюродную сестру пани Мюллеровой. Заливаясь слезами, старушка ему сообщила, что пани Мюллерову арестовали и отправили в лагерь в Штейнгоф. Успокоить ее не было никакой возможности. К тому же под конец она выразила опасение, что Швейк удрал с военной службы, и разговаривала с ним, как с отъявленным авантюристом. "Так вот, чтобы вы знали, пани: мне, факт, удалось смыться. Пришлось, правда, ухлопать пятнадцать вахмистров и фельдфебелей! Но никому об этом ни гу-гу!"
И Швейк покинул свой дом, не принявший его. Потом он заглянул в трактир "У чаши". Пани Паливцева, увидев Швейка, заявила, что ничего ему не нальет, что он, видать, сбежал. "Мой муж - уж до чего был осторожный, а все ж таки сидит. А таких-вот земля носит, да с военной службы сигают!" Один пожилой дядя вывел Швейка на улицу и, хотя Швейк настойчиво уверял, что он вовсе не дезертир, сунул ему в руку десятку, присовокупив, что его сын тоже сбежал с военной службы. Домой Швейк вернулся поздней ночью, но фельдкурата еще не было.
Однажды фельдкурата посетил господин чрезвычайно строгий на вид. Говорил он сурово и резко: "Сам дома? Опять, небось, в кафе пошел! Как в кафе - деньги есть, а долги платить - так нет! Тьфу!" Посетитель плюнул на пол. "Уважаемый, вы тут у нас не плюйтесь! - сделал ему замечание Швейк. - Плюетесь на пол, будто в трамвае или там в поезде. Это, видно, из-за вас всюду пишут, чтоб на пол не плеваться!" Пришелец ответил лавиной отборной брани. Тогда Швейк распахнул дверь, повернул строгого господина лицом к лестнице и дал удар, за который не было бы стыдно даже лучшему игроку национальной сборной по футболу.
Фельдкурат пришел домой в расстроенных чувствах. "Дорогой Швейк, - обратился он к своему денщику, - мне сегодня ужасно не повезло в карты. Я пошел ва-банк, у меня был туз, потом я прикупил десятку, но у банкомета было тоже двадцать одно. Я продул все деньги… а под конец, Швейк, я проиграл и вас! Теперь вы будете принадлежать надпоручику Лукашу". - "А много было в банке? - спокойно осведомился Швейк. - Или у вас редко когда была первая рука?" Но фельдкурат сказал расслабленным мягким голосом: "Я беспринципный подлец!" - и заснул, словно провалился в бездну.