Много позже, описывая жизнь в сумасшедшем доме, Швейк прибегал к необычайному восхвалению: "Там можно горланить, орать, петь, мычать, визжать, прыгать, молиться, скакать на одной ножке и ходить колесом. Никто вам не скажет: "Этого делать нельзя, это не годится! А еще интеллигент!" Ей-ей не знаю, чего эти сумасшедшие сердятся, что их там держат. Там себе можешь ползать нагишом по полу, выть, как шакал, беситься, кусаться".
"Только я туда пришел, двое санитаров повели меня купаться. Один меня тер, что было мочи, а второй рассказывал еврейские анекдоты. После купания я хорошенько всхрапнул, а потом те двое меня кормили. Один этак ловко держал меня за руки, а второй размачивал куски булки в молоке и кормил меня, как гуся галушками. Ну, а потом я опять заснул".
Когда Швейк проснулся, его отвели в кабинет для нового осмотра. "Петь умеете?" - спросил его один из врачей. "С удовольствием, господа. Наш гимн "Сохрани нам, боже, государя" и еще "Слава тебе, боже, слава тебе!" - скромно ответил Швейк. "По-моему, вы симулянт!" - разорался второй врач и приказал выписать его. Но Швейк заявил, что уж ежели кого выкидывают из сумасшедшего дома, то выкидывать без обеда никак нельзя. Скандалу положил конец полицейский.
В предварилке в полицейском комиссариате на Сальмовой улице, куда посадили Швейка, носился туда-сюда, как шальной, какой-то отчаявшийся человек, без устали кричавший: "У меня детки, а я здесь за пьянство и безнравственность! Мы праздновали именины нашего начальника, и вот чем это кончилось! Нет у вас при себе ремня?" - "С большим удовольствием могу предложить, - ответил Швейк, - Я еще никогда не видел, как вешаются на ремне!" Но в это время за Швейком пришли, чтобы опять отвести его в полицейское управление. Швейк хотел было учтиво уступить свою очередь тому господину - потому как он здесь, дескать, уже с раннего утра - но ничего не поделаешь, первым все же выволокли из камеры самого Швейка…
Конвоир вел Швейка по Спаленой улице, где перед высочайшим манифестом об объявлении войны толпился народ. "Я это предсказывал, - сказал Швейк. - А вот в сумасшедшем доме об этом ничего не знали, хотя там должны бы знать раньше всех!" Когда они подошли к толпе, Швейк выкрикнул: "Императору Францу-Иосифу ура! Эту войну мы выиграем!" Кто-то из восторженной толпы насадил ему котелок на уши, и в таком виде на глазах сбежавшихся зевак бравый солдат Швейк вновь вступил в ворота полицейского управления, где был немедленно препровожден к одному черно-желтому хищнику, как тогда по цветам государственного флага Австро-Венгрии называли этих господ.
"Нет, вы мне только скажите, пан Швейк, кто вас, собственно, подбивает на такие глупости? - набросился он, не мешкая, на Швейка. - Ну, разве это не глупость, подстрекать толпу выкриками: "Да здравствует император Франц-Иосиф?" - "Я не мог равнодушно смотреть, - заявил Швейк, - я вскипел, когда увидел, что никто не проявляет радости!" - "Швейк, - рявкнула чиновничья пасть, - если вы еще раз попадете сюда, а отправлю вас прямиком в военный суд!" Не успел он перевести дух, как Швейк поцеловал ему руку и сказал: "Господь вам воздаст сторицею! Если вам когда-нибудь понадобится собачка, не откажите в милости обратиться ко мне!"
Как только Швейка выпустили, он тут же отправился в пивную "У чаши". Там сидело несколько посетителей и среди них церковный сторож из костела святого Апполинария. - "Вот я и вернулся, - объявил Швейк пани Паливцевой. - Пан Паливец уже тоже дома?" В ответ его жена только простонала: "Дали ему… десять… лет!" - "Ну, видите, - сказал Швейк, - стало быть, семь дней он уже отсидел!" - "Вчера у нас было двое похорон", - перевел речь на другое церковный сторож. - "Интересно, - заметил Швейк, - какие теперь будут похороны на войне?" Посетители поднялись, расплатились и тихонько вышли.
Дома Швейка ожидал небольшой сюрприз. В его кровати спал швейцар из одного ночного кафе. Нашему герою пришлось-таки немало потрудиться, пока он его вышвырнул из своей постели. Затем Швейк попытался найти пани Мюллерову, чтобы с ней тоже поговорить по душам. Однако нашел он только записку от нее: "Простите, сударь, я брошусь из окна!" - "Брешет", - сказал Швейк и стал ждать. Через полчаса пани Мюллерова вползла в кухню с видом побитой собачонки. "Если хотите броситься из окна, - посоветовал ей Швейк, - идите в комнату, окна я уже отворил. Отсюда из кухни вы свалитесь в палисадник, розы поломаете!" Пани Мюллерова закрыла окно и сказала: "Что-то уж больно дует!"
Чтобы у Швейка хоть что-нибудь выведать, агент тайной полиции Бретшнейдер ходил к нему покупать собак. Но удача не сопутствовала ему. Даже самые изощренные политические разговоры Швейк переводил на лечение собачьей чумы у щенят, а кончались они обыкновенно тем, что сыщик уводил с собой новую ужасную помесь, невообразимое чудовище. Когда таких ублюдков у Бретшнейдера уже было семь штук, он заперся с ними в комнате и не давал им ничего есть до тех пор, пока они не сожрали его самого. Он оказался настолько честным, что сэкономил казне расходы на похороны. Швейк же, узнав об этом, сказал: "Не соображу только, как его соберут для страшного суда!"
Швейк не на шутку хворал ревматизмом, когда ему принесли повестку на медицинскую комиссию. Обзаведясь, согласно традиции, рекрутским букетиком цветов и форменной фуражкой с кокардой, он покатил на осмотр в одолженной коляске. Коляску толкала перед собой измученная пани Мюллерова. Размахивая костылями, Швейк выкрикивал: "На Белград, на Белград!" За ним валила толпа, полицейские отдавали честь. На углу Краковской улицы помяли какого-то бурша, кричавшего Швейку: "Nieder mit den Serben! Долой сербов!"
И вот в памятный день медицинского осмотра Швейк предстал перед старшим врачом Баутце. "Освобожден от военной службы ввиду полного идиотизма", - доложил фельдфебель. "Еще на что-нибудь жалуетесь?" - спросил Баутце. "Осмелюсь доложить, у меня ревматизм. Но служить государю императору буду до последнего издыхания", - скромно сказал Швейк. Баутце свирепо посмотрел на Швейка и заорал по-немецки: "Вы симулянт!" Затем, повернувшись к фельдфебелю, с ледяным спокойствием изрек: "Этого молодчика немедленно под арест!"
Двое конвоиров с примкнутыми штыками уводили Швейка в гарнизонную тюрьму. Швейк шел на костылях и с ужасом чувствовал, что его ревматизм начинает проходить. Пани Мюллерова, которая поджидала Швейка с коляской наверху у моста, увидев его под сенью штыков, заплакала и пошла от коляски прочь, чтобы никогда к ней больше не возвращаться. А бравый солдат Швейк, эскортируемый доблестными защитниками государства, шествовал в гарнизонную тюрьму.
В тюрьме Швейка поместили в больничный барак к симулянтам. Там лежали чахоточные, люди с грыжей, больными почками, тифом, воспалением легких и другими хворями. "У меня ревматизм", - объявил им Швейк; в ответ последовал взрыв откровенного хохота. "С ревматизмом сюда лучше не суйся, - серьезно предупредил Швейка один тучный дядя, - ревматизм для них, что твои мозоли! Вот у меня, к примеру, малокровие, половины желудка не хватает, пяти ребер нет, а все равно мне никто не верит".
Несколько дней Швейка лечили голодом и клистиром, пока он не изголодался как волк. И вот как раз тогда его пришла проведать вдова генерала от инфантерии баронесса фон Боценгейм, которая прочла в "Богемии", как Швейк в коляске ехал призываться на войну. "Ческий зольдат - кароши зольдат! Я читать из газет, я приносить кушать, кусать, сосать, кароши зольдат! Иоганн, kommen Sie her, подходить сюда!" Компаньонша баронессы поддерживала сидящего Швейка, когда он, помолившись, с аппетитом принялся за цыпленка. Обе дамы от умиления плакали.