Абраша долго копался в куче хлама. Среди пустых бутылок, старых сапог, книг и тряпок он нашел только одну катушку, да и то наполовину смотанную.
"Здесь только одна катушка", – сказал он удивленно. "А ты что же, Гомель, думаешь у меня здесь Пассаж? Бери что есть, учись довольствоваться малым. Гони пять франков".
"Вы меня не поняли, Панкрат Филимоныч, – извиняясь, начал Абраша, – мне много надо, для артели. Люди без работы сидят".
"Что же ты мне, Абраша, голову морочишь, – сказал Панкрат сердито, – ну да ладно, черт с тобой, за это я тебе свою поэму прочту". Абраше было неудобно отказываться, и он присел на стул.
"Что же ты на книги садишься, Гомель", – язвительно сказал Панкрат и начал читать поэму.
Абраша был не очень силен в современной поэзии, но ему показалось, что Панкрат сочиняет на ходу, это плохо укладывалось в Абрашины понятия о поэмах.
Он запомнил несколько строк.
"Дее старухи на базаре по-французски говорят.
Доху рику хари фирн поросенку хрен салят.
У попа была кобыла, он ее люлю бибил
Доху рику хари фцри морду палкою разбил".
Поэма была длинная, между четверостишиями Панкрат делал паузы. Они с каждым слогом все удлинялись. Панкрат читал все тише и тише и, наконец, совсем стих. Было слышно, как борзые скользили клыками по фарфору костей. Неожиданно Панкрат захрапел. Здесь Абраша посмотрел на часы – было половина пятого и он решил уйти по-английски. Он вышел на улицу. Солнце стояло еще довольно высоко, но Шагала в кафе уже не было, и Абраша пошел к нему в студию. На этот раз он внимательно заглядывал во все лавки. "Доху, рику, хари, фири", – крутилось у него в голове, но ниток нигде не было. Он даже сделал лишний круг, но и там его постигла неудача. "Вот тебе и Париж, доку рику", –думал он, поднимаясь по лестнице к Марику.
Он застал Шагала за мольбертом. "Абрашенька, дорогой, поухаживай сам за собой, – сказал Шагал, не отрываясь от работы, – еда на столе. Согрей чаек, мне надо работать". Абраша разложил длинную хрустящую булку, отрезал сыр и с аппетитом стал наворачивать, повторяя в уме: "Доху, рику, хари, фири", – вот черт привязалась.
"Марик, дорогой, когда мы пойдем смотреть нитки", – начал было он снова, но Шагал его быстро прервал: "Слушай, перестань. Завтра купим, в крайнем случае, – послезавтра". "Послезавтра?!" – забеспокоился Абраша. "Ладно, ладно, завтра обязательно, – успокоил его Шагал, – а сегодня пойдешь с моим приятелем Ароном на вернисаж. Ты же никогда не был". "Что за приятель?" – поинтересовался Абраша. "Арон–хороший парень, любит ходить по вернисажам, встречаться со знаменитостями, он будет твоим гидом, уже сейчас должен зайти. – Марик посмотрел на часы. – С минуты на минуту". Здесь Абраша поинтересовался, что это за вернисаж и с чем его едят, и Марик дал ему исчерпывающий ответ. "Есть у нас здесь один художник. Ты, наверное, о нем слышал. Василий Македонов, забавный тип, очень знаменитый. Бизнесмен отменный, умеет пыль в глаза пускать. Сам картины не пишет, на него целая бригада работает. Хорошие, способные ребята, а он только подписывает, как твой Малевич, удовлетворяет спрос населения. Про картины говорить не буду, сам увидишь. Я его еще по Питеру знал, недоучка. Мама Валя Винчина, прачкой была на Охте, отец спился, умер от белой горячки. А у Васьки здесь все в голове повернулось, выдает себя за наследника двух великих родов, по отцу от Александра Македонского, а по матери, от кош, ты думаешь?.. От Леонардо да Винчи, не больше, ни меньше. И представь, есть дураки, что верят, можешь себе представить. Типичный случай мании величия. Еще тот гусь, похлеще Панкрата будет".
"Похлеще Панкрата не бывает", – отметил Абраша, дожевывая бутерброд.
"Сам увидишь. Самый великий художник двадцатого века. Рамы у него, правда, очень красивые, 24 карата позолота. Лавочникам нравится, они любят, когда настоящее золото, без обмана".
Шагал только разошелся и здесь появился приятель.
"Познакомьтесь, – сказал Шагал, –это тот самый Абраша Жердин из Гомеля, которого Пикассо так высоко оценил. А это – большой любитель искусства, меценат Арон Фрид".
Они пожали друг другу руки.
"Сердечно поздравляю", – сказал Арон, немного картавя, и улыбаясь, заглянул Абраше в глаза.
"А теперь до свидания, приятно провести вечер", – на этом Марик поставил точку.
Они вышли на улицу. Солнце уже почти село, только собор Святого Петра еще был освещен последними лучами.
"Скажите, пожалуйста, – осторожно спросил Арон, – а за сколько Пикассо купил ваше одеяло?"
"Двести франков", – гордо ответил Абраша.
"О! – уважительно произнес Арон, – а вы могли бы мне тоже сделать такое одеяло? – и добавил, – только, конечно, подешевле, не все такие богатые, как Пикассо. Тем более, мы с вами почти земляки. Я родом из-под Минска".
"Конечно, почему не сделать, – ответил Абраша, –только сначала надо достать нитки, а то уже второй день не могу купить. Вы случайно не знаете, где они продаются?"
"Никаких проблем, нитки – ерунда. Когда скажете, в любое время, это я вам сделаю, – воодушевился Арон. – Было бы здорово нам с вами организовать совместный бизнес – я вам нитки, а вы мне одеяла, я бы их продавал".
У Арона загорелись глаза, и он всю дорогу развивал перспективы этого прибыльного предприятия. Абраша даже не заметил, как они пришли на место.
Перед галереей на красивом мраморном пьедестале стояла огромная бронзовая скульптура всадника, в полтора раза больше натуральной величины. Абраша даже присел. "Это автопортрет Василия Македонова", – сказал Арон, с уважением понижая голос.
У всадника было восемь рук и в каждой он держал разные предметы: в одной палитру, в другой меч, в третьей какие-то научные приборы, в другой лиру и еще всякую всячину, а за спиной у него были крылья как у орла.
"Да, – подумал Абраша, – тут действительно не обошлось без мании величия, но он об этом Арону не сказал, а только похвалил, – здорово, сколько же такая статуя стоит?!"
"Это нам не по карману", – исчерпывающе ответил Арон, и они вошли в галерею.
Там было уже очень много народа, люди стояли у картин небольшими кучками, но больше всего толпилось в углу. "Там наливают водку", – пояснил Арон. В этой толпе Абраша заметил и своего знакомого.
Панкрат принарядился по случаю вернисажа, он был в толстовке, подпоясанной веревкой, в шароварах и турецких шлепанцах с загнутыми вверх носами, на голове у него красовалась бескозырка с надписью "Потемкин", а на спину была легко наброшена настоящая казацкая бурка.
Абраша решил не подходить к Панкрату, но тот сам его заметил. "Эй, Абраша, – крикнул он через зал, – тебе взять водки?" "Нет, не надо, спасибо", – просигналил ему Абраша и начал смотреть картины. Они были очень странные, яркие как русский лубок, только очень непонятные, какие-то уроды и монстры. Правда, рамы действительно были очень богатые. "Ну, как вам", – гордо спросил Арон, как будто он сам написал эти картины. "Если, как говорят, картины показывают внутренний мир художника, то АЗОХУНВЭЙ", – ответил Абраша уклончиво.
В этот момент к ним подошел Панкрат со стаканом в руке. "Привет, Арончик. А ты, Абраша, почему исчез. Пришел книги покупать и исчез. Некрасиво", – помотал он головой. "Я не книги приходил покупать, вы забыли, я за нитками приехал", – с удивлением ответил Абраша. "Прекрасно помню, – парировал Панкрат, – но книжку можешь все-таки купить – 15 франков всего", – и достал из-под бурки сборник поэзии "Смерть труду".
Арон шепнул Абраше на ухо: "Возьми, а то не отстанет". "А за 10 франков вы не отдадите?" – попытался торговаться Абраша. "Ты не на базаре, привезешь подарок жене", – уговаривал его Панкрат. "Да я не женат", – сказал Абраша и полез в карман за деньгами. Совершив сделку, Панкрат отошел, потеряв к ним всякий интерес.
Абраша машинально открыл первую страницу, потом вторую, пролистал всю. Книга была чистая, в ней ничего не было напечатано.
"Панкрат Филимонович, – Абраша с недоумением на лице догнал литератора, – вы мне дали бракованную, здесь ничего не написано!"
"Дурак ты, Абрашка, – заносчиво ответил Панкрат, – это же такая концепция – литература анархии. Ты, что же думал, что я буду буквы марать, да? Или хочешь, я тебе стихи прочту". "Нет, спасибо", – испугался Абраша и отошел раздосадованный. "Доху, рику, хари, фири. Черт бы его побрал". Он сунул книгу в карман и принялся рассматривать публику.
Публика была очень разношерстная: промотавшийся князь Волков, графиня Потоцкая с дочерьми, американская артистка Джозефина Беккер в ярком экзотическом наряде, украшенном цветами. Очень смешно подстриженный, похожий на запорожца Джоан Мирро, американский писатель Хемингуэй сильно подшофе со своей любовницей, известной натурщицей и куртизанкой Кики в чересчур глубоком декольте. Она громко смеялась, откидывая голову назад. Арон сказал, что без ее присутствия в Париже не обходится ни одно событие.
Было также много купцов, лавочников и разночинцев, которых Арон не знал. Русские в основном толпились у бара – водку наливали бесплатно. Панкрат тоже был в той толпе. Он оживленно беседовал с известной поэтессой Клеопатрой Белоликовой, отхлебывая водку из двух стаканов. Абраша услышал только обрывки слов: "Жадный, как черт. Водка французская – дрянь, черт бы его побрал". По всей вероятности, это относилось к виновнику торжества.