Вдруг неожиданно все головы повернулись в сторону дверей, раздались аплодисменты. Абраша повернулся и увидел странную картину: в зал вошли трое мужчин в белых черкесках с серебряными газырями. Двое в папахах, с царскими наградами на груди, а третий, невысокого роста, с синяком под глазом был в офицерской фуражке французского иностранного легиона, высоких желтых сапогах и с огромным кавказским кинжалом за поясом. Абраша догадался, что это – Василий Македонский. Двое черкесов остались у дверей как на карауле, а художник прошел в зал под бурные аплодисменты и восторженные возгласы: браво! гений! Рафаэль!
Вокруг него сразу образовалась толпа почитателей, все просили автографы. "Не все сразу, давайте по одному", – громко сказал Василий, и публика начала выстраиваться в линию. Абраша, сам не зная зачем, тоже встал вместе во всеми. Гости поочередно поздравляли художника, пожимали ему руки, говорили теплые слова. Когда подошла очередь Абраши, он достал из кармана книгу и протянул ее Василию для автографа. Тот было собрался расписаться, но взглянув на обложку, сердито спросил: "Что же вы мне суете эту макулатуру, какое она имеет отношение ко мне, вы что?" "Извините, пожалуйста, – запинаясь, начал Абраша, – я не думал, я не знал, у меня нету другой бумаги, я из Гомеля только второй день".
"Ага, – улыбаясь, сказал Василий, – второй день из Гомеля, а одеяло уже успел продать, да? Пикассо, да? За 200 франков. Что же ты мне не предложил? Ну да ладно". И поставил на книге свою размашистую, как у надворного советника, подпись.
Абраша хотел было отойти, но художник остановил его: "Не спеши. Есть разговор". Он закончил с автографами и взяв Абрашу под руку, отвел в сторону.
Василий без обиняков перешел к делу: "Слушай, можешь мне пошить 30 таких одеял. Я не видел, но говорят красиво. Плачу оптом по 100 франков".
"Конечно, можно, – обрадовался Абраша, – только вот ниток нет, не могу найти, уже два дня хожу. Вы не знаете, где можно купить?" "Нитки это не проблема, – снисходительно похлопывая его по плечу, сказал Василий". "Да, так все говорят, но я что-то нище не видел. А, кстати, зачем вам так много одеял", – поинтересовался Абраша. "Понимаешь, – переходя на шепот, сказал Македонов, – я их подпишу и выставлю в галерее. С моим именем они пойдут как по маслу, только об этом никому, договорились?" "Хорошо, – ответил Абраша, – можете задаток оставить?" "Нету у меня с собой ничего. Не волнуйся, мое слово крепкое, или ты мне не доверяешь?" – спросил Македонов с легким раздражением. "Нет, что вы, – забеспокоился Абраша, – будем считать, что договорились".
Они пожали руки, и Василий отошел к своим поклонникам, а Абраша некоторое время стоял, пока к нему не подбежал Арон, который с нетерпением ожидал, когда Абраша освободится. "Ну что? Что он тебе говорил?" – с любопытством заглядывая в глаза, спросил он.
Абраша сделал серьезное лицо и ответил загадочно: "Камень, отвергнутый строителями, стал во главе угла, – и, посмотрев на часы, добавил, – пора домой".
На улице было тепло, светились фонари, маленькие кафе были полны нарядными людьми. Вкусно пахло жареной картошкой. Откуда-то слышалась музыка. "Почему ты мне не хочешь рассказать, о чем вы говорили, – допытывался Арон с обиженным видом". "Знание умножает скорбь", – многозначительно ответил Абраша, скрывая улыбку. Они простились весьма сдержанно у дверей студии Шагала, и Абраша пошел наверх, умножая в уме 30 одеял на 100 франков. "Да это же целое состояние", – думал он.
Двери студии были открыты, но Шагал уже спал. На кухонном столе лежала записка: "Попей молока, цудрейтер, и ложись спать".
Абраша, с удовольствием сняв ботинки и отхлебывая холодное молоко, некоторое время стоял у окна и смотрел на покрытые лунным светом крыши. Марик мерно посапывал на топчане в углу. Он постелил для Абраши свою кровать, и Абраша наконец улегся, хрустя накрахмаленными свежими простынями. "Ох, какое наслаждение". Он внезапно почувствовал себя очень уютно, как дома, и ему стало очень хорошо. Ему приснился сон. Как будто он идет по какой-то необыкновенной улице. Сверху над ней была настоящая железная дорога. Она держалась на металлических сваях. Поезда шли над улицей по воздуху, это было уму непостижимо. А под железной дорогой сплошным потоком двигались удивительные блестящие машины. Большинство – низкие, как черепахи, другие – высокие, как сараи на колесах, все покрытые яркими надписями на непонятном языке.
Он шел по очень гладкому тротуару в толпе странно одетых людей. Все они несли большие сумки и яркие мешки с едой, а некоторые даже везли тележки, наполненные фруктами и овощами.
Абраша медленно плыл в этой пестрой толпе, останавливаясь и заглядывая в витрины. Он даже во сне помнил, что ему нужно купить нитки. Правда, ниток нигде не было. Во всех витринах была только еда, и какая еда: горы окороков, колбас, всевозможных рыб, консервов в разноцветных банках и экзотических фруктов. Фрукты местами лежали даже на улице возле магазинов, на специальных подставках. Бери – не хочу Во всех магазинах и лавках тоже толпились люди, они покупали еду. Абраша был ошарашен этим изобилием. "Наверное, это рай", – подумал он.
Вдруг сверху, громыхая железом, прошел поезд, Абраша даже присел от неожиданности. "Вот чудеса, – думал он, – где же это я оказался". Он стал смотреть по сторонам и обнаружил множество надписей и вывесок на русском языке: "Аптека", "Сладости", "Приморский". "Нет, это не Париж", – подумал он и принялся рассматривать публику. В основном это были пожилые люди. Абраше даже показалось, что это евреи, хотя одеты они были не как положено и все мужчины были без бород, а многие даже без головных уборов. Но лица, нет, здесь ошибки не было. "Это положительно не гоим", – подумал Абраша. Он внезапно почувствовал себя очень комфортабельно в этой пестрой толпе, как рыбка в стае себе подобных, плывущих в каком-то удивительном аквариуме.
Вдруг Абраша остановился: "Нет. Не может быть". Навстречу ему, опираясь на палочку и смешно выбрасывая вперед свою деревянную ногу, шел дядя Соломон. Он увидел Абаршу еще издалека и закричал, щурясь на солнце:
"Абрашенька, дорогой, ты ли это?" Абраша крепко обнял дядю. "Как вы здесь оказались? – спросил он улыбаясь".
"Я? – удивился дядя Соломон. – Я умер, ты же сам знаешь. Я здесь по полному праву уже почти шесть лет. А ты что здесь делаешь, цудрейтер?" "Я сам не знаю, – ответил Абраша, – я вообще-то приехал за нитками, но, кажется, сейчас я сплю". "Спишь? – удивился еще больше дядя Соломон. –
Если ты спишь, то лучше проснись". Он начал трясти Абрашу за плечи и орать в самое ухо: "Проснись, шлемазл".
Абраша открыл глаза. Над ним стоял Шагал. "Проснулся, шлемазл? Сколько можно спать? Уже почти одиннадцать", – улыбаясь, сказал он. "Господи, Боже мой", – Абраша подскочил на кровати, протирая глаза. "Нитки – вспомнил он, – сегодня обязательно надо купить нитки". Но его ждало большое огорчение. Марик сказал, что по случаю какого-то праздника все лавки закрыты. "Ах, какая досада, – расстроился Абраша, – что же мне теперь делать?" "Перестань, это не конец света, – постарался его успокоить Шагал, – я обещаю, без ниток не уедешь. Завтра с утра первым делом пойдем в торговые ряды и все сразу купим, а сейчас отдохни, позавтракай. Кстати, сегодня вечером мы с тобой приглашены на благотворительный концерт. Там будет хороший буфет, много музыки. Поэты будут читать стихи. Получишь удовольствие, я обещаю". Услышав о поэзии, Абарша немного насторожился: "А что, Панкрат небось тоже будет "Хари фири" свою читать?" Шагал засмеялся: "Там будет весь цвет Парижа, много забавных типов, не только Панкрат. Между прочим, как вчера прошел вернисаж?" – поинтересовался он. "Ничего особенного, – ответил Абраша, намазывая булку с маслом. – Македонов этот, заказал мне 30 одеял. Как думаешь, заплатит? 3 тысячи франков деньги немалые". "Не знаю, может и заплатит, раз заказал", – ответил Марк, поворачивая к Абраше свой мольберт, на котором стояла законченная картина.