Он поднялся по ступенькам на деревянную набережную, мощенную аккуратными деревянными дощечками, прошел мимо уютных кафе с яркими большими зонтиками. За столами сидели люди, они пили холодное пиво из заиндевевших кружек. Вдоль домов, греясь на солнышке, сидели на длинных скамейках пожилые евреи, они разговаривали на идиш. Под большим навесом мужчины играли в шахматы. Здесь Абраша увидел дядю Соломона. Он сидел на странном стуле с колесами и наблюдал за игрой. Позади него стояла молодая белокурая женщина в легком голубом платье. Абраша подошел к ним. "Здравствуйте, дядя Соломон". "Куда ты пропал в прошлый раз?" "Я никуда не пропал, – ответил Абраша, – я просто проснулся. А, кстати, вам большой привет от Марика Шагала, он вас часто вспоминает". "Спасибо, спасибо, дорогой. А как он там, все рисует?" "Конечно, рисует, он сегодня сделал мой портрет, очень красивый, – гордо ответил Абраша". "Как же, видел, в музее современного искусства^ хороший портрет", –сказал Соломон. "Как вы могли его видеть, – удивился Абраша, – Марик его только утром закончил". "Ты не понимаешь, красавчик, здесь все по-другому, раньше, чем у вас", – важно ответил дядя Соломон. "Скажите, а как вообще здесь живется евреям", – спросил Абраша. "Ты понимаешь, – задумался дядя Соломон, – я доволен. Вообще, я думаю, это самое хорошее место для нас. Все сыты, у всех в животе по 100 грамм, галушки, да фаршированная рыба, есть пару копеек на черный день, хорошие квартиры с видом на море. Что еще человеку надо? Видишь, я даже передвигаюсь на польской тяге, – и, обернувшись к женщине сказал, – давай, Ядвига, поехали дальше". Абраша пошел рядом с дядей Соломоном. Пожилые люди приветливо здоровались с ними. "Так что же, – не унимался Абраша, – выходит на том свете лучше? Вы считаете, что надо поскорей умирать?" "Что ты говоришь, шлемазл, –рассердился дядя Соломон.–Типун тебе на язык, плюнь три раза. Немедленно!" Абраша начал плевать и здесь он сквозь сон услышал сердитый шепот Шагала: "Что ты плюешься, как ненормальный? Мне тоже не нравится, но я веду себя прилично". Последние слова потонули в буре оваций. "Бис, браво, слава Зевсу!" – скандировала публика. "А вот я совершенно согласен с молодым человеком, – обернулся к ним Александр Вертинский. – Конечно же это мерзость, иначе этот балаган не назовешь!"
Спускаясь по лестнице в толпе народа, Абраша услышал за спиной сердитый голос Панкрата: "И это называется культурное общество. Мне какая-то сволочь всю феску заплевала". "Так тебе и надо – отвечал голос Мандаринова, – тоже мне турок хренов, ты бы еще чалму одел".
Абраша на всякий случай не стал извиняться, а только опустил голову.
"Ох, какой позор", – думал он.
На улице было прохладно. Париж спал. Над Сеной клубился холодный туман.
Эйфелева башня, подсвеченная желтыми лампочками, слабо мерцала над темной громадой домов.
"Извини меня, пожалуйста, Марик, я заснул", – оправдывался Абраша. "А чего это ты вдруг расплевался во сне, как извозчик? – не унимался Шагал. – Панкрату всю феску заплевал. Стыд и позор". "Ты понимаешь, – продолжал Абраша, мне приснился дядя Соломон. Он мне сказал: плюнь три раза, и я плюнул". "Очень хорошо, – рассмеялся Марик, – теперь все будем валить на дядю Соломона. Хорошенькое дело. А если бы дядя Соломон тебе приказал наделать в штаны? Ты бы тоже последовал его совету? Да?" Марик уже перестал сердиться, и Абраша тоже засмеялся вместе с ним. "А если бы он тебе приказал дать Панкрату палкой по голове? А?" – Они смеялись всю дорогу.
В студии было темно, что-то случилось с электричеством. Пахло скипидаром и масляными красками. Марик зажег свечку и постелил постели. Они попили молока и легли. "Спокойной ночи", – сказал Шагал сонным голосом. "Не забудь, завтра с утра пойдем за нитками", – ответил ему Абраша. "Хорошо, хорошо", – засыпая, пробормотал Марик.
Абраша долго не мог заснуть, он думал про Гомель. Вспомнил родных, как там они поживают. Он представлял, как все обрадуются, когда он приедет, как мама сварит праздничный обед, как все будут смеяться, когда он расскажет им о своих приключениях в этом удивительном городе.
Перед глазами у него проплыли картинки прошедшего дня. Мясная туша в студии Сутина, его горящие лихорадочные глаза, Мандаринов в своем несуразном жилете, оплеванный Панкрат, казаки с кинжалами, дамы в мехах с драгоценными украшениями и Зевс в золотом лавровом венке и белой тунике с греческими узорами аккомпанировал этому пестрому балагану на золотой арфе Эола. Абраша заснул под утро, свернувшись калачиком и подложив руки под щеку. В этот раз ему ничего не приснилось, он просто провалился в темноту.
День четвертый
На этот раз Абраша проснулся сам. Его никто не будил. Он просто открыл глаза. Было еще очень рано. Марик спал на топчане у окна. Солнечный луч лежал на стене, увешанной рисунками и картинами, высвечивая Абрашин портрет, и от этого еще невысохшие краски горели удивительным ярким светом. Все образы на картине кружились в волшебном танце, и Абраше показалось, что он даже слышит музыку. Как-будто далеко-далеко, в другом мире играет оркестр. Он явно слышал мелодию вальса. В звуки труб вплеталась одинокая скрипка, то плача, то смеясь, она пела почти человеческим голосом. Мелодия звучала так отчетливо, что глядя на картину, Абраша начал тихонько подпевать. Сначала он просто мурлыкал, но потом даже сочинил слова. Он напевал о том, что скоро он купит нитки и поедет в Гомель, и все будут танцевать от радости, когда он вернется.
Но вдруг он услышал сердитый голос Шагала: "Ты что, шлемазл, совсем сошел с ума? Что ты распелся в такую рань?" "Извини, пожалуйста, Марик, – ответил Абраша и торжественно продолжил, – кто бы, чтобы ни говорил, но я должен тебе сообщить, что ты самый настоящий гений, самый что ни на есть. Я не знаю, как тебе это удается, но в твоих картинах даже звучит музыка!" "Ладно, можешь не подлизываться! – ответил Марик, – скоро пойдем за твоими нитками".
Они не спеша оделись, позавтракали и вышли в город.
Я не буду здесь описывать, как они шли по Парижу, как покупали нитки, а лучше приведу выдержку из Абрашиного дневника и вы увидите, как непросто оказалось купить нитки в Париже. Итак...
"Покупка – всегда дело нелегкое и я не буду утверждать, что гомельчане святые люди, нет. В Гомеле вас тоже могут обмануть за три копейки. Но таких мелочных врунов и негодяев, как французы, я в жизни не встречал. Все лавочники как будто сговорились, пытались всучить мне гнилые нитки. Они, наверное, думали, что если я из Гомеля, так я полный идиот. Но здесь они просчитались. Что-что, а нитки я знаю очень хорошо, и меня не проведешь. Они мне вымотали все нервы, пока дали хороший товар. Правда, это еще вопрос, кто кому вымотал.
А потом они заломили мне такую цену, что можно было подумать, что эти нитки из чистого золота. Спасибо дяде Соломону, царство ему небесное. Он научил меня торговаться. Я сражался за каждый сантим, даже Марику понравилось. Уходил ровно пять раз, и каждый раз лавочник ловил меня в дверях и снижал цену. Только на пятый раз, когда я ушел уже по-настоящему, он догнал меня через два квартала и дал настоящую цену. Честно сказать, я бы и сам вернулся, потому что дядя Соломон меня так учил: если пройдешь два квартала и тебя не догонят – возвращайся и покупай товар, а если тебя догоняют на пятый раз – больше не торгуйся, может быть совсем чуть-чуть, а то тебя просто выгонят в шею: любому терпению приходит конец. Благодаря этой науке я, наконец, купил нитки и совершил очень выгодную сделку – за три огромных ящика ниток я заплатил, вы не поверите, всего три червонца. Это почти вдвое дешевле, чем я рассчитывал. Теперь нам ниток должно хватить, по крайней мере, на два года, а может даже на два с половиной.
В этом Париже, надо сказать, все сплошной обман. Возьмите хотя бы эти "эклеры". Вы не подумайте, я не говорю, что они невкусные, они-таки да, очень даже вкусные, но там же нечего есть! Один сладкий воздух. Чтобы наесться эклерами, надо их кушать с хлебом или, по крайней мере, сразу слопать двадцать штук. Но кому это по карману, вы же понимаете, я не Ротшильд.
А это их шампанское? Что это такое? Один сплошной газ и кислая вода. Наливают полный стакан, но вы не спешите, сразу не пейте. Подождите пять минут, пока выйдет газ, а потом и посмотрим, сколько у вас останется. В лучшем случае полстакана кислятины. Про вино вообще не хочу говорить, а то начнется оскомина. "Отрава дней моих", – как говорил дядя Соломон, только по-другому поводу.
Теперь возьмем булки, это ведь даже смешно. Французы их, наверное, специально вытягивают, чтобы больше казались, тонкие, как карандаши. У нас в Гомеле на семью из восьми человек одного батона хватало. А здесь мне одному надо два таких, а стоит такой карандаш в два раза дороже нашей гомельской булки, не понятно на кого они рассчитывают. Хлеба черного вообще нету, только устрицы едят, прости Господи. Лучше не буду вспоминать, а то рвота начнется. Французы их лупят за милую душу и еще мерси говорят, хуже нищих.
У нас в Белоруссии крестьяне свиней кормят этими устрицами, а здесь их подают в ресторане, честное слово, сам видел.
Вообще с продуктами у них плохо, сыр продают весь порченный, совершенно очевидно, воняет ужасно. В сырном магазине как в общественном туалете, я даже нос заткнул. А этот продавец, наглый тип, сует мне эту вонючку, попробуйте, какая прелесть, издевается негодяй. Я еле добежал до дверей, чуть отдышался.
И так все у них, не как у людей. Представьте себе Елисейские поля, что это, по-вашему? Никогда не угадаете – обыкновенная улица! Да, широкая, но никаких полей, ни всходов, ни посевов, ничего. Один обман.