- Только "Трубач" знает правду о тумане.
- Покупайте, покупайте, покупайте!!!
Туман был так плотен, что продавцы и покупатели видели только руки друг друга.
Жизнь на острове, густо заселенном несколькими десятками миллионов людей, останавливалась.
Застигнутые туманом на пути к острову сотни океан сотни кораблей снижали ход и двигались медленно, завывая мощными сиренами. Штурманы, не отрываясь, производили подсчеты, прокладывая курс вблизи коварных, изобилующих отмелями и подводными камнями берегов. Капитаны каботажного плавания были счастливы, когда опущенный наудачу якорь цеплялся за дно - "Можно отстояться". Все движение на земле прекратилось Можно было передвигаться только пешком, да и то рискуя разбить себе лоб о столб или о стену. Под землей ходили поезда метрополитенов - единственный способ сообщения.
2
В старом городе, столице островной империи, люди живут так давно, земля так дорога, что ни один квадратный дюйм ее не расходуется "даром". На большинстве улиц деревья, цветы и травы, купленные богачами, живут только в домах, в оранжереях.
Туман спрятал длинные линии тяжелых каменных фасадов. Если подойти вплотную, то можно едва-едва рассмотреть три призрака, трех людей, стоящих у входной двери особняка. Один из них высок и юношески строен. Темная шляпа и темное пальто с поднятым воротником влажны от тумана. Второй носит форму старшего офицера полиции, третий, очень массивный, тяжелый человек в резиновой накидке - полисмен, наблюдавший за порядком в квартале. Полисмен звонит. Большая дверь с бронзовыми украшениями и с головами львов, которые держат в зубах блестящие, как золото, кольца, открывается почти немедленно. Вестибюль ярко освещен, но не свет проникает в туман, а туман врывается клубами вместе с двумя входящими в дом людьми. Полисмен остался на улице.
Лакей с чисто выбритым бесстрастным лицом низко кланяется, принимает пальто и шляпу посетителя и говорит тихим, бесцветным, почтительным голосом:
- Сэр Артур ожидает вас, сэр…
Человека в форме офицера полиции он не заметил. Как заведенный автомат, лакей поднимается, почтительно согнувшись, по лестнице на второй этаж, показывая дорогу. Войдя в большой зал, он пересекает его по диагонали, ни разу не оглядываясь, но точно соразмеряя свои шаги с шагами гостя. Лакей бесшумно скользит по коридору и еще двум комнатам ногами в легких ботинках, на подошвы которых наклеено сукно, стучит в дверь и чуть ее открывает:
- Сэр… (и он докладывает о госте, произнося имя человека, который, несмотря на относительно молодой возраст, был министром иностранных дел в этой стране во время последней войны). Затем лакей пропускает гостя и очень осторожно и плотно закрывает дверь. Лакей идет назад медленно. Он так же бесшумно двигается, но походка его изменилась. У него что-то неладное с левой ногой и подергивается щека. Это не годится, а ему не хотелось бы покидать этот дом. Платят хорошо и работа нетрудная, особенно, когда хозяина не бывает. Хозяин отсутствует часто. Сестра хозяина, мисс Молли, добрая старая леди. Хозяин тоже хороший, он никогда не обращает внимания на слуг. Самое лучшее, когда хозяева не говорят со слугами… А хозяин чудак… Он читает "Рабочий день"! Забавно! Что он там находит? А ведь читает! Это сразу видно по газете. Другие часто остаются неразвернутыми…Из-за воспаления седалищного нерва, нажитого в проклятой войне, он может потерять место. Что будет тогда? В дом презрения бедных или на улицу!
Лакей остановился я потер бедро. Проклятая болезнь! Но если не будет хуже, он выдержит и никто ничего не заметит…
Полицейский офицер сидит в вестибюле в кресле. Как же он его не заметил? Чортова болезнь! Сплошал…
- Не угодно ли вам подняться наверх, сэр?
Лакей опять скользит своей автоматической бесшумной походкой.
- Стакан старого портвейна, сэр? Бисквит, сэр? Сигару, сэр?
3
Громадная комната, дверь которой пропустила посетителя, несмотря на яркое освещение, кажется темной. Черно-коричневый резной дуб потолка и стен. Черный блестящий паркет… Темно-красная кожа кресел и диванов. Черное дерево столов и стульев, черное дерево книжных шкафов, откуда выглядывают длинные ряды коричневых корешков тысяч книг. Тусклые, не отражающие света картины мастеров старой фламандской школы висят над шкафами. Окна задернуты занавесками из тяжелого синего бархата. Белого цвета здесь только два мраморных бюста - Аристотель и Фарадей - на высоких подставках - стелах, борода хозяина, закрывающая грудь, и жесткий пластрон гостя, открытый низко вырезанным жилетом вечернего костюма. Гость, высокий, юношески стройный мужчина, в которого нужно вглядеться, чтобы заметить на красивом лице печать второго пятидесятилетия жизни, начинает первым:
- Как поживаете, сэр Артур? Какой туман! Какая отвратительная погода!
Хозяин смотрит на гостя маленькими, упрямыми светло-голубыми глазами и молча принимает его рукопожатие. Он утвердительно наклоняет белую голову. Кажется, на него не производит впечатления ни высокий пост, занимавшийся прежде его гостем, ни положение, которое он и сегодня имеет в своей партии.
- Отвратительная погода, - наконец, явно только из вежливости, говорит Форрингтон. - Вчера газеты не давали мне покоя и я был вынужден принять репортера… - он назвал одну из наиболее распространенных газет.
- Я читал ваше интервью, сэр Артур. Оно необычайно интересно. Я давно не имел удовольствия беседовать с вами. Я только из газет узнал, что вы здесь. Я предполагал, что вы находитесь в… - бывший и возможно будущий министр назвал один из малоизвестных городов заокеанской империи, показав тем самым полную осведомленность о занятиях сэра Артура.
- Да, я хотел пробыть здесь только один день, но меня задержал туман.
- Вы уезжаете, сэр Артур?
- Томас Макнилл настойчиво хочет меня видеть. При первом прояснении я вылечу на континент.
- Я отношусь с большим уважением к мистеру Макниллу и ко всем членам этой сильной семьи. Они были на высоте положения во время войны.
- Я давно связан с ними.
- Кто же не знает, сэр Артур, сколь многим обязана вам наша промышленность и мощь империи?
Сэр Артур не отвечает. Гость молчит требуемое вежливостью время и, видя, что хозяин не собирается говорить, меняет тему разговора:
- Вы высказали в вашей беседе с репортером очень интересные мысли, но не считаете ли вы их преждевременными? Не добавил ли репортер от себя некоторые положения?
Сэр Артур смотрит на гостя в упор.
- Для вас, сэр Артур, не является секретом, что, несмотря на смену парламентского большинства, наша (гость делает ударение на этом слове) внешняя политика не претерпела изменений? Вам известно, что у нас есть большие шансы вскоре вновь взять все в свои руки. Занимаемое вами место в работах, которые производит наша империя совместно с нашим заокеанским партнером, представляется нам очень важным.
Сэр Артур делает движение, и гость прерывает свою речь.
- Почему же я не могу высказать свои мысли? Кому неизвестно, что атомная, как вы ее называете, энергия может повысить температуру Гольфстрима, превратить арктические льды в маленькое пятно около полюса и навек покончить с нашими туманами?
Гость мягко улыбается.
- Но при современном положении, когда враги цивилизации и империи пользуются всеми средствами для потрясения нашей мощи, к чему внушать массам необоснованные надежды?
Сэр Артур раздражается:
- То, о чем я говорил, можно осуществить в ближайшее десятилетие, если, конечно, какие-нибудь негодяи не устроят новую резню.
- Я хотел сказать, сэр Артур, что место, занимаемое вами в комиссии ученых двух империй… и нежелательность огласки…
Сэр Артур резко перебивает гостя:
- Я, вероятно, скоро не буду занимать этого места.
Гость говорит с нескрываемым удивлением.
- Но интересы империи, сэр?
- У вас нет монополии на понимание интересов империи. Огласка? То, о чем я говорю, сейчас тайна только для политиков и учеников приходских школ. Каждый студент, не занимающийся одним спортом, знает это!
- Империя никогда еще не имела таких врагов, каких она имеет сейчас на Востоке.
- Это же самое я слышу постоянно за океаном и даже от моих коллег, к их стыду, не только от политиков!
Сэр Артур становится все более и более резким, но гость не хочет замечать адресованных ему колкостей.