- Нет, это просто невозможно! Я что, с ума сошла - идти в кино с родителями? Они что думают, мне без них не с кем в кино пойти?
- Так и пойди без них, - Латышев пожал плечами.
- Билетов нет! - Кристинка посмотрела на него как на больного. - Я бы пошла, так ведь не купить! Знаешь, я думаю, что просто никуда не пойду. Это лучше, чем полтора часа сидеть между папой и мамой. В гробу я видала этого "Танцора диско".
- Да? Жаль. Я-то точно видал его в гробу, хотел тебе билеты отдать.
- У тебя есть? - глаза Кристины загорелись.
- Есть, есть, даже два. Держи, - он достал из кармана рубахи оба билета и протянул ей. - Можешь позвать с собой кого-нибудь, чтобы не скучно было.
- А ты?
- А я - в гробу видал. Я в "Крым" пойду, "Три дня Кондора" смотреть.
- Я его три года назад видела, - она снова очаровательно скривила губки.
- Я тоже. Ну и что. К тому же у меня дела, - Латышев сделал равнодушное лицо. Приглашать девочек в кино - это детский садик, пусть они его в кино приглашают.
- Какие, интересно, у тебя дела?
- Черную собаку надо убить. Опять же, спрятать труп надо где-то до двух часов ночи.
- Почему до двух? Ведь в полночь сказали?
- Декретное время плюс летнее: астрономическая полночь наступает в два часа ночи.
- Тогда у тебя еще куча времени! - Кристина глянула на него хитро - разгадала маневр. И про два часа ночи ей тоже понравилось.
Билеты мама взяла на последний ряд…
- Сань, а ты маму свою любишь? - хихикала румяная и помятая Кристинка на выходе из кинозала.
- А то!
- А из рук у нее ешь?
- Каждый день.
- Лучше бы мы на "Кондора" пошли… - вздохнула она.
Это точно. Латышев давно не видел такой редкостной пошлости. Впрочем, в летнем кинотеатре "Крыма" не удалось бы создать интима, как в последнем ряду темного кинозала.
- Смотри, смотри, - она дернула его за руку. - А физрук-то наш не промах!
- В этом я не сомневался… - Латышев исподлобья взглянул туда, куда показывала Кристинка. На маме было длинное шелковое платье с драпировкой, черные туфли, в которых она ходила в театр, а волосы вместо привычного конского хвоста были уложены в высокую прическу.
- Какая женщина! Куда нам, сопливым… - Кристинка вздохнула, и Латышев взглянул на нее вопросительно. - Мы все в него влюблены. Мы в теннис с ним играем по записи, представь себе! Какой мужчина!
Латышев подумал, что Наташке об этом знать не стоит.
- А ты откуда его знаешь? - Кристинка дернула его за рукав.
- Это моя мама. С ним.
Знай наших! Кухаркины дети, значит?
С Кристинкой договорились встретиться без четверти два в вестибюле первого корпуса - она должна была открыть Латышеву запертую после часа ночи дверь.
Мама, в халатике и босиком, вытаскивала из головы шпильки, когда Латышев зашел в комнату.
- Ну что, понравилось тебе кино? - спросила она, продолжая зажимать шпильки губами.
Латышев не встречался с ней с тех пор, как, едва не подравшись с физруком, убежал на сейшен. И совесть его мучила, и благодарность он чувствовал: и за билеты на последний ряд, и за то, что она утерла нос всем этим расфуфыренным теткам из "Айвазовского". Но сказать прямо "Спасибо, мам" язык почему-то не поворачивался. Он решил не огорчить ее хотя бы тем, что фильм оказался дерьмовым.
- Да, нормальная киношка, - ответил он, подхватив со стола горсть черешни и собираясь уйти на лоджию.
- Ты серьезно? - мама воззрилась на него с удивлением.
- А что?
Она вытащила шпильки изо рта:
- По-моему, это удивительно слащавая и безвкусная вещь. Мне казалось, ты в этом разбираешься.
Опять не угодил! Что ни скажи - все не так.
- Ничем не хуже других индийских фильмов, - проворчал он и попытался уйти на лоджию, но мама его остановила и пристально посмотрела ему в лицо.
- Саня, ты опять нырял без маски?
- Почему? В маске.
- Глаза красные потому что.
Латышев сразу вспомнил о мертвой собаке, заброшенной в кусты, и его передернуло. Может, на кухне есть какой-нибудь мешок из-под картошки? Не в продуктовой же сетке тащить ее в "Айвазовское" и не в фирменном пакете с надписью "Монтана".
Он прошелся по кухне, шныряя по углам, но никакого мешка из-под картошки, конечно, не обнаружил. И только когда сделал вид, что ложится спать, сообразил: наволочка! Чем не мешок? Не хуже, чем у Деда Мороза.
Наташка вернулась около двенадцати и хотела потихоньку лечь, но Латышев первым завел с ней разговор. Вообще-то, он боялся уснуть - Кристинка бы такого не простила точно. Да и он бы обиделся, если бы она не открыла ему двери в корпус.
Пришлось рассказать Наташке про вызов Вечного вора.
- Саня, ты что, на самом деле убил собаку? - недоверчиво спросила она.
- А что тут такого? Неразменный рубль - вещь ценная, просто так ее Вечный вор не отдаст.
- Сань, а ты проверил, на ней не было белых пятнышек?
- Ни единого.
Она поверила! Во всю эту ерунду поверила! Полуденный порыв Латышева давно прошел (не иначе, от жары у него помутилось в голове), и теперь он видел в вызове Вечного вора лишь веселое приключение наедине с Кристинкой - так, пощекотать нервы. Он бы не признался даже самому себе, что в глубине души на что-то все же надеется. Если не на получение неразменного рубля, то хотя бы на появление Вечного вора.
За болтовней с Наташкой полтора часа прошли незаметно, мама давно погасила свет и заснула, а будильник, стоявший на полу возле раскладушки, показывал начало второго, когда Латышеву невыносимо захотелось спать. Настолько невыносимо, что он, говоря с Наташкой, уснул на полуслове.
- Сань, Саня! - она потрясла его за плечо, протянув руку за ширму. - Ты не спи, слышь?
Рука у нее была мягкая-мягкая, и Латышева разбудило не столько прикосновение, сколько воспоминание о вчерашнем поцелуе на лестнице, о ее руках, положенных ему на плечи. Прикосновения Кристинки будили в нем другие чувства, не менее, а куда более волнующие, а это было просто приятно. Наверное, так приятно кошке, когда ее гладят. Или собаке…
Мысль о собаке прогнала сон окончательно. Латышев подумал о ней с тоской и гадливостью одновременно, а внутренний голос ехидно произнес: "Осталось только дотащить ее до "Айвазовского", уж это-то можно сделать, или как?"
А тащить ее оказалось не так-то легко, да и шарить по кустам в темноте пришлось долго, почти ощупью. Латышев, содрогаясь от отвращения, очень боялся, что на жаре в трупике завелись черви. И к запахам псины и уже протухшей крови добавился еще один: незнакомый, тошнотворный, приторный.
Сначала он нес мешок, отстраняя от себя как можно дальше, но долго не протянул - хоть и маленькой была собака, но весила-то килограммов пятнадцать. Потом мешок стучал по коленкам, а рука устала так сильно, что было все равно, испачкаются джинсы или нет. И в конце концов его и вовсе пришлось закинуть за плечо. Так Латышев и явился на порог первого корпуса с мешком за плечами, словно Дед Мороз.
Кристинка открыла дверь сразу - наверное, увидела тень за стеклом. А Латышев-то по дороге волновался: вдруг она не придет? Проспит или, еще хуже, захочет над ним посмеяться.
Свет уличных фонарей лишь немного освещал вестибюль, и по полу ползали узорчатые тени листьев. Тишина была такой гулкой, что малейший шорох разносился по всему корпусу. Латышев сбросил мешок с плеча меж двух стоявших друг напротив друга зеркал - звук получился глухой и неприятный.
- Это что? - спросила Кристинка.
- Как что? Черная собака.
- Да ты смеешься… - она хихикнула как-то нервно, натянуто.
- Нисколько, - мрачно ответил Латышев и представил, что сейчас будет. - Только не вздумай орать.
Если она завизжит, сюда сбежится весь корпус и никакого приключения не будет.
Но Кристинка не завизжала - она онемела и схватилась рукой за горло, вытаращившись на дохлую собаку, которую Латышев вытряхнул из мешка на красную ковровую дорожку.
- Что? Страшно? - насмешливо спросил он и отступил на шаг. В мертвенном свете уличных фонарей блеснул желтый клык, но, в общем-то, днем собака выглядела намного страшней и отвратительней.
Кристинка, продолжая держаться рукой за горло, вцепилась Латышеву в локоть - как будто боялась упасть.
- Ты в самом деле ее убил? - наконец выдавила она.
- А что? Ты же сама хотела увидеть Вечного вора.
- С ума сошел? Шуток не понимаешь?
- А ты в другой раз так не шути, - Латышев скривил губы в усмешке: пусть знает! Чистенькой хочет быть, добренькой. Ах, убили бедную собачку!
- Я же не знала, что ты такой… придурок… - фыркнула она. Но посмотрела на Латышева скорей с уважением, чем с неприязнью. - Может, ты и дверь на зеркале кровью нарисуешь?
- Нарисую, - Латышев пожал плечами и достал из кармана перочинный нож.
Порезать палец самому себе тоже оказалось не так-то легко, как думалось. А Кристинка, вместо того чтобы отвернуться, смотрела на него во все глаза (испытывала?), не давая сосредоточиться и сосчитать до трех. В результате Латышев не глядя полоснул ножом по пальцу - получилось криво, слишком глубоко и неожиданно больно. И кровь побежала не каплями, а ручейком, заливая ладонь и шлепая на пол.
- Ну точно придурок, - Кристинка покрутила пальцем у виска и спросила с нежностью: - Больно?
Латышев невозмутимо покачал головой и шагнул к зеркалу. Интересно, нужно рисовать большую дверь или маленькую? Кровь с ладони потекла на запястье и в рукав, стоило только поднять руку, и стекло тихо скрипнуло, когда Латышев провел на нем длинную вертикальную линию.