Мама же не любила вообще говорить про Бога - со дня смерти Миши Бог стал для нее личным врагом. Но бабушка думала иначе. Про мамины мысли она сказала только, что мама еще совсем юная, чтобы это понять.
"А я?" - спросила тогда Душка. "Ты - совершенно другое существо, - улыбнулась бабушка. - Не то чтобы ты была лучше. Просто - "другое дерево". Так бывает иногда, маленькая. Вроде бы человек как человек, а внутри у него все немножко иначе скроено".
Впрочем, думать было некогда. Душка оторвалась от воспоминаний и стала вытирать пыль с рояля той странной мохнатой метелкой, которую Мишка любил называть "мертвым крокодилом".
Скоро придет мама, а мама не любит беспорядка.
- Господи! Да посмотрите же!
Анна повернула голову, подвластная этому неожиданному возгласу, и увидела, как кошка преследует собаку.
Собака-то была маленькая и насмерть перепуганная, а кошка гнала ее с утробным рычанием, куда более свойственным льву, тигру - кому угодно, но не этой серой замухрышке.
Анна улыбнулась и, уловив это движение своих губ, удивилась.
Уже так давно она не улыбается… Неужели это - предчувствие перемены места? Предчувствие бегства от прошлого, когда мир изменится?
Она не сомневалась в том, что он изменится.
Не то чтобы ее так уж раздражал родной город, но жить там, где все старается тебе напомнить о случившейся трагедии, невыносимо.
Ты выходишь ранним утром на кухню и думаешь, что Мишу надо будить - ему уже давно пора в школу. И вдруг понимаешь, что будить некого.
Нет его больше - вот так, моя Анна. Даже Аранту жаль до слез.
В девять вечера ты встаешь и уже собираешься отругать его за то, что давно пора выгуливать Аранту, - да ведь нет ни того ни другой!
Даже теперь, спустя год, она все еще в плену воспоминаний, пытается делать вид, что живет, что ей интересны и малыши, и Кирилл, - и тем не менее логика ее поступков говорит об обратном. Она смотрела МИМО них, пытаясь сквозь абрисы фигур увидеть хотя бы тень Мишки. Раз уж нельзя увидеть самого Мишку - то хотя бы, Господи, тень!
И когда она понимала, что это совершенно невозможно, она замыкалась в себе, пытаясь скрыть от окружающих свои слезы, спрятать их за жалкой гримасой, в которой только идиот мог признать улыбку. Но из сочувствия все делали вид, что Анна улыбается. А она - даже делая над собой неимоверное усилие и выдавливая эту гримасу, - продолжала плакать. Внутри, внутри - заталкивая саму себя все глубже и думая, сколько еще она сможет выдерживать это насилие над душой.
И вот на тебе - улыбка! А ведь еще неделю назад, видя подростка с собакой, она ощущала, как на нее волной накатывало чувство несправедливости происшедшего, выливаясь жгучими слезами тоски и обиды. Потому что понять, почему Господь поступил так именно с ее близкими, она не могла.
Да и к чему валить на Господа злые поступки злых людей?
- Скоро мы уедем отсюда, - произнесла Анна, нащупывая в кармане и неуловимым движением сжимая белый конверт, - все переменится, и, может быть, мы снова сумеем стать счастливыми…
Она сделала упор на словах "может быть", потому что уже устала от фразы, самоуверенной и тупой, - "все будет хорошо".
Сейчас она ненавидела это идиотское "все будет хорошо" и по мере сил старалась прибавлять к нему неуверенное "может быть".
Может быть, она снова научится любить эту жизнь. Может быть, она когда-нибудь перестанет с ненавистью смотреть на стариков, не умея простить им того, что их скрипучие тела передвигаются по земле, а такое юное, такое летящее, такое устремленное в будущее Мишкино тело покоится в этой самой земле, недоумевая, почему именно так решил Господь.
Может быть, она станет прежней Анной?!
- Значит, вы все-таки уезжаете…
Кирилл посмотрел в материнские глаза.
Анна называла ее "совой". Глаза ее, такие большие, круглые, вместившие в себя целую жизнь, как вмещают Вселенную небеса. Вернее, так уж нам кажется, что Вселенная располагается именно в ночном небе, но кто-то сказал, что каждый человек является этой загадочной сферой.
- Да. - Он слегка наклонил голову, потому что выдерживать проницательный взгляд ее голубых глаз было сложно. Кириллу казалось, что глаза его матери способны увидеть его самые сокровенные мысли.
- И ты уверен, что там будет лучше?
- Мама, - вздохнул Кирилл - Бог мой, как же он устал-то! - Ма, почему ты так негативно относишься к нашей попытке начать все сначала?
- Потому что, мой дорогой мальчик, я не уверена, что так уж стоит начинать это ваше "сначала"… Ненавижу это дурацкое словосочетание - "начать все сначала"! Ты так ненавидишь свою жизнь, что в тебе горит непонятное желание перечеркнуть ее, начать все с чистого листа?
- Ты прекрасно знаешь, что Ане трудно постоянно находиться в лабиринтах памяти, - тихо проговорил он. - Я надеюсь, что в Старой Пустоши она сможет позабыть весь этот кошмар…
- Не думаю, что в месте с таким названием печальные воспоминания могут смениться светлыми впечатлениями, - с сомнением в голосе сказала мать. - И боюсь, что из лабиринтов памяти, откуда вы тщитесь выбраться, вы рискуете оказаться в совершенно других лабиринтах, куда более страшных.
- Господи, ну название-то чем тебе не угодило?
- Старая Пустошь… Похоже на какое-то гребаное болото…
- Ма, перестань так выражаться. Ты и при детях не считаешься с выражениями… Благодаря тебе Душка тоже начала произносить непотребные слова.
- Непотребные слова, мой милый, - это те, в которых нет ничего. Безликие слова. Как безликие люди. Вот безликость-то и есть самое кошмарное непотребство. А твоя Старая Пустошь совершенно явно напоминает Вонючую Гниль…
Она фыркнула и достала сигарету. Очередную, с тоской подумал Кирилл. Тоже игра со смертью - сколько "раковых палочек" мама выкуривает за час?
- Сколько хочу, - проворчала она. - Смерть есть личное дело каждого.
- Ты когда-нибудь перестанешь читать мои мысли?
- А ты думай потише, - усмехнулась она. - От твоих мыслей у меня голова гудит, как надтреснутый колокол, которым пьяный звонарь по неразумию брямкает туда-обратно. В чем там проблема с этим вашим Вонючим Сапогом?
- Старой Пустошью, мам, - терпеливо поправил Кирилл. - Дом не освободился. Нам прислали письмо, просят подождать еще неделю.
- Дали бы старухе еще чуть-чуть полюбоваться внуками, - вздохнула мать.
- Мама, ты всегда можешь приехать к нам!
- Не могу. И ты это знаешь. Мои ноги, дружочек, иногда наотрез отказываются повиноваться. Но я не в обиде на них. Когда-то это случается - и дай Бог, чтобы Он, невзирая на былое мое распутство, что-то перепутал, решив, что я праведница, и меня можно забрать во сне… Правда, из-за проклятых ног Ему придется снарядить самых дюжих ангелов - как они этакую тушу дотащат до Его престола?
- Рано ты собралась туда!
- Да никуда я не собиралась! - отмахнулась мать. - Не считай совсем меня ненормальной-то. Кто ж собирается туда по доброй воле? И вот что угнетает меня больше всего в смерти. Ее внезапность. Непредсказуемость. Она, как невоспитанный любовник, приходит именно тогда, когда ты не успел к ней приготовиться… Если б мне намекнули, когда мой час, я бы хоть приготовилась. Знаешь, чего боюсь больше всего на свете?
- Чего?
- Того, что не успею прическу привести в порядок и губы подкрасить и явлюсь растрепа растрепой!
Она рассмеялась своим странным и тихим, немного хрипловатым смехом. Кирилл в очередной раз почувствовал, что ее смех - самый умиротворяющий на свете. Он не мог объяснить почему, но в детстве еще, когда была обида на первые столкновения с окружающим миром, он успокаивался только тогда, когда мать смеялась в своем кабинете.
- Ладно, я прекрасно понимаю, что уговаривать тебя, тем более Анну, дело бесполезное. Тратить же время на какое-либо дело, заранее зная, сколь оно бессмысленно, не в моих правилах. Налей-ка мне чаю и расскажи про мелюзгу. Как они? Рады?
- Да, - соврал он.
"Нет", - прочла мать. Он понял, что она прочла, по легкому вздоху, по ее грустной полуулыбке.
- Дети чувствуют, когда родители делают не то, что нужно, - пробормотала она.
- Что? - переспросил, нахмурившись, Кирилл.
- Ровным счетом ничего. Душке будет трудно привыкать к новой школе. Девочка неординарная, трудно входит в контакт.
- Мама, Душка - нормальный ребенок. Нормальный! Ничего особенного в ней нет.
- Есть, и ты прекрасно это знаешь. Просто пытаешься убедить себя в обратном, ради самосохранения. Странно, но ты совсем лишен мужества, мальчик. Анна натура куда более цельная, но…
- Ты не любишь ее, - закончил мысль Кирилл.
- Я бы не стала утверждать так категорично. Просто она немного непонятна мне. И почему-то совершенно не хочет идти на контакт. Впрочем, я ничуть не позволю себе превратиться в типичное существо, переполненное нытьем и ревностью, чем грешат представители класса "хомо свекровиус". Если уж я никогда не была типичным образцом человека, так мне и сейчас негоже!
Нервно стряхнула пепел на старый ковер, с грустью посмотрела на своего сына.
"Наш дар, к сожалению, передается лишь по женской линии, - подумала она. - Мужчины не обладают этой странной, почти животной, способностью сражаться за свою жизнь, за жизнь своих близких так, как можем делать это мы. Мужчины слабы!"
И хотя боль разрушала ее, она вновь припомнила о внуке, старшем внуке, невесть как унаследовавшем ее способность к ВОСПРИЯТИЮ. О мальчике с широко распахнутыми глазами, который однажды вышел на улицу.
Вышел, чтобы встретить двух йеху. Двух образцов из породы узколобых обезьян.