Стараясь сохранять спокойствие, Рэдмен окликнул его по имени. Не "Лэйси", а "Томми". Мальчик будто не расслышал. Свинья и наездник уже приблизились, когда Рэдмен понял, почему до сих пор не упал на пол… Вокруг его шеи была обмотана толстая веревка.
Не успел он о ней подумать, как петля затянулась и тело поднялось в воздух.
Он почувствовал не боль, а неописуемый ужас - нечто гораздо большее и худшее, чем боль, поглотившая его без остатка.
Свинья не спеша подошла к его раскачивающимся ногам. Мальчик слез с нее и встал на четвереньки. Рэдмен мог видеть изгиб его позвоночника и гладкую кожу спины. И еще он увидел узловатую веревку, обвязанную вокруг талии Лэйси и свисавшую между бледных ягодиц. Ее свободный конец был распущен. Как свиной хвост.
Свинья задрала рыло, хотя ее глаза ничего не видели. Рэдмена немного утешала мысль о том, что она страдала и будет страдать до самой смерти. Затем ее пасть открылась, и она заговорила. Он не понял, как ей удавалось произносить человеческие слова, но она произнесла их. Тонким детским голосом.
- Вот удел скотов, - сказала она. - Есть и быть съеденным.
Затем свинья улыбнулась, и Рэдмен почувствовал (хотя до сих пор думал, что ничего не чувствует) первый приступ боли, когда Лэйси впился зубами в его ступню и стал взбираться вверх по телу своего спасителя, чтобы поцелуем забрать его жизнь.
Секс, смерть и сияние звезд
Диана провела пальцами по рыжеватой двухдневной щетине на подбородке Терри.
- Мне это нравится, - сказала она - Даже там, где седина.
Ей все в нем нравилось. Во всяком случае, так она говорила.
Когда он целовал ее: "Мне это нравится".
Когда раздевал: "Мне это нравится".
Когда стягивал с нее трусики: "Мне это нравится".
Она с неподдельным энтузиазмом опустилась перед ним на колени, и ему оставалось лишь смотреть на ее качающуюся русую макушку и молить бога, чтобы никто не заглянул в гримерную. Все-таки Диана - не только актриса, но и замужняя женщина У него тоже где-то была жена. Нынешний тет-а-тет стал бы смачной темой для местных бульварных газетенок, а он хотел сохранить за собой репутацию серьезного режиссера: никаких скандалов, никаких сплетен, только искусство.
Затем все мысли об амбициях растаяли на ее языке, легко игравшем с его нервными окончаниями. Диана не имела большого актерского таланта, но в этой игре была одарена от бога Безукоризненная техника, безупречное чувство партнера; инстинкт или частые репетиции, но она знала, как подобрать верный ритм и при-, вести действие к счастливому финалу.
Когда она закончила акт, он был готов ей аплодировать.
Разумеется, все актеры, занятые в постановке "Двенадцатой ночи", знали об их связи. Звучали фривольные комментарии, когда актриса и режиссер вместе опаздывали на репетицию или когда она являлась с чересчур довольным видом, заставляя его краснеть. Он просил ее контролировать и прятать это выражение лица - "как у кошки над сметаной", - но она была плохой притворщицей. Что странно, учитывая ее профессию.
Ла Дюваль, как настойчиво просил называть ее Эдвард, не нуждалась в умении хорошо играть - она была знаменита Что с того, что она декламировала Шекспира, словно "Гайавату": трам-та-та-там-та-там-та-там? Что с того, что она смутно разбиралась в психологии персонажей, не понимала их внутренней логики и не представляла, как адекватно передать сценический образ? Что с того, что не чувствовала поэзии, как чуяла наживу? Она - звезда, а это бизнес.
Безусловно, ее имя означало деньги. Вот почему перед входом в театр "Элизиум" красовалась афиша с трехдюймовыми буквами черным по желтому:
"Диана Дюваль - звезда сериала "Дитя любви"".
"Дитя любви". Вероятно, худшая из мыльных опер, когда-либо мелькавших на экранах телевизоров: каждый день по сорок пять минут напыщенных диалогов, сцен прощания навеки и слезоточивых встреч. В течение года у сериала были наивысшие рейтинги, а исполнители ролей воссияли звездами на фальшивом телевизионном небосклоне. И ярчайшая из них - Диана Дюваль.
Может быть, она не родилась для классических ролей, но стала кладом для кассы. В эпоху пустующих лож и партеров это важнее всего.
Кэллоуэй рассчитывал на то, что Диана в роли Виолы обеспечит его "Двенадцатой ночи" коммерческий успех, который откроет для режиссера кое-какие нужные двери в Вест-Энде. Кроме того, работа со столь восхитительной И требовательной мисс Дюваль имела и другие преимущества.
Кэллоуэй застегнул брюки и посмотрел на нее. Она ответила очаровательной улыбкой, одной из тех, что использовала в недавней сцене. Улыбка номер пять из репертуара Дианы Ла Дюваль: нечто среднее между девственной и материнской.
Он, в свою очередь, применил собственные заготовки: короткий любящий взгляд с расстояния в пять ярдов сойдет за искренний. Затем перевел глаза на часы.
- Господи! Милая, мы опаздываем.
Она облизала губы. Неужели ей в самом деле так нравится этот вкус?
- Мне нужно уложить волосы, - сказала она и посмотрела в длинное зеркало над раковиной.
- Хорошо.
- Как ты себя чувствуешь?
- Лучше не бывает, - ответил он, поцеловал ее в плечо и вышел из комнаты.
По пути на сцену он заглянул в мужскую гримерную, чтобы привести в порядок одежду и ополоснуть холодной водой раскрасневшиеся щеки. Секс всегда сказывался на его кровообращении. Вытирая лицо полотенцем, Кэллоуэй критически посмотрел в зеркало. После тридцати шести лет игры в прятки с собственным возрастом он начал сдавать. Уже далеко не юноша. Под глазами образовались припухлости - вовсе не от бессонницы; морщины залегли на лбу и вокруг рта. Увы, беспутная жизнь отразилась на лице. Излишества в сексе, пристрастие к спиртному, неудовлетворенность и вечное стремление к ускользающей удаче. Он с горечью подумал о том, как мог бы сейчас выглядеть, если бы довольствовался менее притязательным репертуаром, что гарантировал десяток-другой зрителей на каждый вечер сезона. Пожалуй, тогда его физиономия была бы гладкой, как попка младенца, - большинство людей, работающих в периферийных театрах, имели такой вид. Беззлобные, обреченные, несчастные кролики.
- Ну, ты сделал выбор и платишь за это, - сказал он себе.
Он в последний раз взглянул на слегка обрюзгшего херувима в зеркале, отметил, что, несмотря на мешки под глазами, женщины все еще не могут устоять перед ним, и побрел навстречу тяготам и горестям третьего акта.
На сцене уже разгорелась жаркая дискуссия. Плотник Джейк сколотил две ограды для сада Оливии. Их еще предстояло прикрыть листвой, но даже сейчас они выглядели впечатляюще, протянувшиеся в глубь сцены к циклораме, где предстояло нарисовать остальную часть сада. Никакой символической чепухи, нормальный сад: зеленая трава, голубое небо. Именно таким публика хотела видеть Бирмингем, и Терри был по душе ее неприхотливый вкус.
- Терри, милый.
Эдди Каннингем взял его под локоть и повел к спорившим.
- В чем проблема?
- Терри, милый, скажи, что ты не всерьез задумал эти чертовы, - он выговорил не без изящества: "ч-чер-товы", - ограды. Скажи дяде Эдди, что это не всерьез, пока я не грохнулся в обморок. - Он сделал широкий жест в сторону декораций. - Ведь ты же и сам видишь? - Он сплюнул на пол.
- В чем проблема? - снова спросил Терри.
- Проблема? В движении, милый, в движении. Пожалуйста, подумай еще раз. Мы только что репетировали сцену, и я скакал через эти барьеры, как молодой горный козел. Я просто не успеваю обежать вокруг. И послушай! Они загромождают задник, эти ч-черто-вы ограды.
- Но без них нельзя, Эдди. Они нужны для создания иллюзии.
- Они мне мешают, Терри. Ты должен меня понять.
Эдди вызывающе посмотрел на тех, кто стоял рядом на сцене: плотников, двух рабочих и трех актеров.
- От них слишком много неудобства.
- Эдди, мы можем немного раздвинуть их.
- Вот как?
Он сразу сник.
- По-моему, это самое простое решение.
- А как же сцена с крокетом?
- Вот ее мы можем сократить.
- Все эти штучки с крокетными молотками? Все сексуальные намеки?
- Да, мы их выбросим. Извини, я не подумал об этом.
Эдди отвернулся.
- Пожалуйста, милый, почаще думай об этом.
Послышалось приглушенное хихиканье. Терри пропустил его мимо ушей. Критика был отчасти справедливой: он не предусмотрел возможных проблем с размерами оград.
- Извини, Эдди, извини. Сцена слишком затянута.
- Ты бы не сократил ее, если бы в ней играл не я, а кто-то другой, - сказал Эдди.
Он бросил презрительный взгляд на появившуюся Диану и направился в гримерную. Разгневанный актер покинул сцену. Кэллоуэй не пытался остановить его.
Это не улучшило бы ситуации. Он лишь пробормотал:-"О господи!" - и провел рукой по лицу. Главный недостаток его профессии: работа с актерами.
- Кто-нибудь сходит за ним? - спросил он чуть позже.
Молчание.
- Где Райен?
Высунувшись из-за злополучной ограды, режиссер-постановщик огляделся и водрузил на нос очки.
- В чем дело?
- Райен, милый, ты можешь отнести Эдди чашку кофе и вернуть его в лоно семьи?
Райен состроил гримасу, означавшую: ты обидел его, тебе и идти. Однако Кэллоуэй уже имел некоторый опыт укрощения строптивого, тут не требовалось большого мастерства. Он в упор смотрел на Райена, игнорируя его протесты, пока противник не опустил глаза и не согласился.
- Ладно, - угрюмо сказал Райен.
- Хороший мальчик.