Тот бросил на Терри укоризненный взгляд и пошел за Эдди Каннингемом.
- Как всегда. Ни одного вечера без грома и молнии, - проговорил Кэллоуэй, стараясь немного разрядить напряженную атмосферу.
Кто-то хмыкнул. Небольшой полукруг зрителей начал таять. Шоу закончилось.
- Хорошо, хорошо! - воскликнул Кэллоуэй, призывая всех вернуться. - Теперь за работу. Повторяем ту же сцену. Диана, ты готова?
- Да.
- Отлично. Приступаем.
Чтобы собраться с мыслями, он отвернулся от сада Оливии и застывших в ожидании актеров. Лампы горели только над сценой, в зале было темно. Там зияла черная пустота, ряд за рядом углублявшаяся, требующая новых развлечений. О, это одиночество режиссера на длинной дистанции. Да, у него случались дни, когда самой желанной и благополучной казалась участь какого-нибудь бухгалтера, если перефразировать принца Датского.
В амфитеатре что-то зашевелилось. Кэллоуэй отвлекся от мыслей и, сощурившись, вгляделся во мрак. Не Эдди ли нашел убежище в заднем ряду? Нет, конечно нет. Хотя бы потому, что он не успел бы забраться туда.
- Эдди? - козырьком приставив ладонь ко лбу, на всякий случай позвал Кэллоуэй. - Это ты?
Он никак не мог разглядеть двигавшейся фигуры. Вернее, фигур - два человека медленно пробирались к выходу из зрительного зала.
- Это не Эдди? - спросил Кэллоуэй, обернувшись к бутафорскому саду.
- Нет, - ответил кто-то.
Говорил сам Эдди. Он стоял за циклорамой, облокотившись на ограду и держа во рту незажженную сигарету.
- Эдди…
- Ладно, все в порядке, - добродушно произнес актер. - Не унижайся. Не выношу, когда симпатичные мужчины унижаются.
- Может быть, мы как-нибудь впихнем эту сцену с крокетом.
Эдди зажег сигарету и, затянувшись, покачал головой.
- Ни к чему.
- Правда?..
- Да, у меня не слишком-то хорошо получалось.
Скрипнула, а затем хлопнула центральная дверь. Кэллоуэй даже не обернулся. Кто бы там ни был, они ушли.
- Сегодня кто-то заходил в театр.
Хаммерсмит оторвался от листа бумаги с колонками цифр и поднял голову.
- Да?
Движение взметнувшейся челки было подхвачено его густыми жесткими бровями. В деланном изумлении они взлетели высоко над крошечными глазками Хаммерсмита Желтыми от никотина пальцами он теребил нижнюю губу.
- Кто же это?
Не оставляя в покое свою пухлую губу, он задумчиво вгляделся в посетителя. На лице мелькнуло пренебрежительное выражение.
- Какая-то проблема?
- Я просто хочу знать, кто подглядывал за репетицией, вот и все. Полагаю, я вправе спросить.
- Вправе, - повторил Хаммерсмит и недовольно кивнул.
- Я слышал, сюда собирались зайти из Национального театра, - сказал Кэллоуэй. - Так говорил мой агент. Но я не хочу, чтобы к нам приходили без моего ведома. Особенно если это важные посетители.
Хаммерсмит уже вернулся к изучению цифр. В его голосе звучали усталость и досада.
- Терри, если кто-нибудь с Южного побережья придет взглянуть на твое творение - обещаю, ты первым узнаешь об этом. Ты удовлетворен?
Тон был нестерпимо грубый. Он означал: катись отсюда, мальчик, и не мешай занятым людям. Кэллоуэй ощутил острое желание ударить его.
- Я не хочу, чтобы подглядывали за моей работой. Слышишь, Хаммерсмит? И я хочу знать, кто сегодня был в театре!
Менеджер тяжело вздохнул.
- Поверь мне, Терри, - сказал он. - Я и сам не знаю. Полагаю, тебе нужно спросить у Телльюлы. Сегодня она дежурила у входа. Если кто-то здесь был, она не могла не заметить. - Хаммерсмит еще раз вздохнул. - Ну, все в порядке? Да, Терри?
Кэллоуэй вышел, оставив вопрос без ответа Он не доверял Хаммерсмиту. Этому человеку не было абсолютно никакого дела до театра, о чем он сам не уставал повторять. Если разговор шел не о деньгах, он напускал на себя усталый вид, словно эстетические тонкости не стоили его драгоценного внимания. Актеров и режиссеров он объединял одним словом "бабочки". Беззаботные однодневки. В мире Хаммерсмита вечными были только деньги, а театр "Элизиум" стоял на его земле. Хозяин этой земли мог получать солидную прибыль, если действовал с умом.
Кэллоуэй не сомневался: Хаммерсмит продал бы театр завтра же, если бы сумел передвинуть его. Такому растущему пригороду, как Реддитч, требовались не театры, а офисы, супермаркеты, склады. Ему нужна современная индустрия. А новая индустрия нуждалась в земельных участках. Никакое искусство не выживет при таком прагматизме.
Телльюлы не было ни в фойе, ни в подсобных помещениях.
Раздраженный ее исчезновением и грубостью Хаммерсмита, Кэллоуэй вернулся в зрительный зал, чтобы забрать пиджак и пойти выпить. Репетиция закончилась, актеры давно ушли. С последнего ряда партера две одинокие ограды выглядели жалкими и маленькими. Может быть, увеличить их на несколько дюймов? Он записал на обороте какого-то счета, который нашел в кармане: "Ограды - побольше?"
Услышав звуки шагов, он поднял голову и увидел, что на сцене появилась человеческая фигура. Плавный выход в центр сцены, как раз посередине между декорациями. Кэллоуэй не узнал этого мужчину.
- Мистер Кэллоуэй? Мистер Теренс Кэллоуэй?
- Да.
Незнакомец подошел к краю сцены, где в прежние времена сияли бы огни рампы, и вгляделся в темный зал.
- Примите мои извинения, если отвлек вас от размышлений.
- Ничего страшного.
- Я хотел бы поговорить.
- Со мной?
- Если не возражаете.
Кэллоуэй прошел через партер и оценивающе оглядел посетителя.
Он с головы до пят был одет в серое. Серый шерстяной костюм, серые ботинки, серый галстук.
"Паршивый пижон", - неприязненно подумал Кэллоуэй.
Однако сложен отлично. Широкополая шляпа, затеняла черты его лица.
- Позвольте представиться.
Ясный, хорошо поставленный голос. Идеально звучал бы за кадром в рекламе - например, туалетного мыла. После дурных манер Хаммерсмита этот голос определенно ласкал слух.
- Моя фамилия Личфилд. Но не думаю, будто она что-то значит для человека вашего нежного возраста.
"Нежный возраст". Ну-ну. А может быть, Кэллоуэй все еще похож на вундеркинда?
- Вы критик? - осведомился он.
Под шляпой наметилась явно ироническая улыбка.
- Бог свидетель, нет, - ответил Личфилд.
- Извините, но я в затруднительном положении.
- Не стоит извиняться.
- Это вы были сегодня в зале?
Последний вопрос Личфилд проигнорировал.
- Я понимаю, вы занятый человек, мистер Кэллоуэй, и не хочу отнимать у вас время. Театр - мое ремесло, как и ваше. Думаю, мы станем союзниками, хотя и не встречались до сих пор.
Вот оно что. Великое братство служителей Мельпомены. Кэллоуэй чуть не плюнул с досады. Слишком много он повидал этих "союзников", при первом удобном случае предававших его: невыносимо назойливых драматургов или актеров, которых он сам изводил насмешками. К черту братство - это грызня голодных псов, как и в любой другой сфере человеческой деятельности.
- У меня, - продолжил Личфилд, - вечный интерес к "Элизиуму".
Он довольно странно выделил слово "вечный". Оно определенно прозвучало с похоронным оттенком Навеки со мной.
- Вот как?
- Да, за многие годы я провел немало счастливых часов в этом театре. И искренне сожалею о том, что принес вам горькую весть.
- Какую весть?
- Мистер Кэллоуэй, я вынужден сообщить, что ваша "Двенадцатая ночь" будет последней постановкой "Элизиума".
Несмотря на то что известие не было неожиданным, оно оказалось болезненным Выражение лица Кэллоуэя не укрылось от внимания его гостя.
- Ах… так вы не знали. Стало быть, здесь предпочитают держать артистов в неведении? Служители Аполлона никогда не отказывают себе в таком удовольствии. Месть уязвленного бухгалтера.
- Хаммерсмит, - пробормотал Кэллоуэй.
- Хаммерсмит.
- Ублюдок.
- Его племени нельзя доверять. Вижу, вам не нужно объяснять это.
- Вы думаете, театр закроют?
- Увы, не сомневаюсь. Если бы он мог, то закрыл бы "Элизиум" завтра же.
- Но почему? Я поставил Стоппарда, Теннесси Уильямса - их всегда играют в хороших театрах. Зачем же закрывать? Какой смысл?
- Боюсь, исключительно финансовый. Если бы вы, подобно Хаммерсмиту, мыслили цифрами, вы бы поняли - это вопрос элементарной арифметики. "Элизиум" стареет. Мы стареем Мы вымираем. Нас ждет одинаковая участь: закрыть дверь с той стороны и уйти.
"Уйти" - в его голосе появились мелодраматические оттенки. Он как будто собирался перейти на шепот.
- Откуда у вас эти сведения?
- Я много лет был всей душой предан "Элизиуму" и, расставшись с ним, стал - как бы это сказать? - чаще прикладывать ухо к земле. Увы, в наши времена трудно повторить успех, который видела эта сцена…
Он ненадолго умолк. Казалось, задумался о чем-то.
Затем вернулся к прежнему деловому тону:
- Этот театр скоро умрет, мистер Кэллоуэй. Вы будете присутствовать на погребении. Вы ни в чем не виноваты, но я чувствую… что должен предупредить вас.
- Благодарю. Постараюсь оценить. Скажите, вы были актером, да?
- Почему вы так подумали?
- Ваш голос.
- Отчасти слишком патетический, я знаю. И боюсь, с этим ничего не поделать. Даже когда я прошу чашку кофе, мой голос звучит как голос короля Лира во время бури.