- Про Жанну, - напомнил я, борясь с искушением подловить его с этим вопросом и вернуть очередь себе. Но в какой-то мере мне самому хотелось исповедоваться в своих чувствах.
- Жанна, да… Так вот, почему ты не общаешься с ней?
- Потому что я ей не нужен.
- Погоди, но…
- Поздно, моя очередь.
- Нет, погоди. Ты не ответил толком. Кажется, вчера ты был ей нужен. А до этого? Почему ты сразу к ней не подошел?
Я вздохнул. Даже пьяный, этот человек оставался пытливым исследователем, и сбить его с логического пути было нелегко.
- Я полюбил ее в первом классе, с первого же взгляда. Хочешь знать, почему я сразу к ней не подошел? Дело в том, что у детей такого возраста любить не принято. Тех, кто держится за ручки, дразнят, гоняют, бьют. Они не выдерживают и расстаются, ненавидя друг друга. Ведь в таком возрасте близкие отношения не являются необходимостью. Поэтому их так легко разрушить. Дети могут быть даже более жестокими, чем взрослые, поверь. Но это была не главная причина. Я с детства очень застенчив. В садик не ходил никогда, со мной сидела бабушка. Зато я много читал. Всяких сказок, фантастики. И я был уверен, что, когда приходит настоящая любовь, то должно быть какое-то приключение. Какие-то силы зла, борьба. Я ждал злого волшебника, который похитит Жанну. Тогда я смог бы побороть его на глазах всей школы. И все условности стали бы не нужны. Она бы без слов поняла, что я люблю ее. И, само собой, тоже бы в меня влюбилась.
Я помолчал, глядя в стол. Боря негромко икал, не мешая мне думать.
- Я ждал этого волшебника до тех пор, пока не повзрослел и не перестал верить в волшебников. Остался наедине с той огромной стеной, которую строил все эти годы между собой и остальными. Жанна осталась по ту сторону стены. Все, что я мог - это смотреть на нее через окно и надеяться, что однажды она подойдет и сломает к чертям эту стену.
Почувствовав, что в глазах начинает щипать, я сжал кулак, позволив ногтям впиться в ладонь. От этой боли стало легче.
- Не смогу тебе иначе объяснить. Поймешь - хорошо, не поймешь - значит, не судьба.
- Дима! - Боря накрыл мой кулак своей ладонью. - Я тебя прекрасно понял. Ты не бойся! Я тебе помогу. Хоть сейчас - пошли к ней! Я ей объясню, что ты вообще самый классный парень из всех!
- Никуда мы не пойдем, - улыбнулся я, радуясь, что не пил - а то ведь согласился бы. Наутро после этого визита пришлось бы планировать суицид.
- Ну почему?
- Ну потому. Моя очередь. Что случилось с твоей мамой?
Боря убрал руку. В его затуманенных алкоголем глазах мелькнул недобрый огонек.
- Я убил ее, - сухо ответил он.
- За что?
- Это другой вопрос.
- Блин, погоди…
- Ты сформулировал свой вопрос так, что он не требует развернутого ответа. Поэтому теперь - моя очередь. Почему ты боишься Рыбы?
У меня пересохло во рту. Если Боря действительно соблюдает наш уговор и говорит только правду, то сейчас я сижу напротив убийцы, к тому же пьяного. Но ведь он все еще считает меня другом, так?
- Потому что… Потому что он может бить меня и унижать. Может делать это постоянно.
- И что?
- Что "и что"?
- Это не причина. Объясни, что страшного в побоях и унижении?
Я внезапно понял, что Боря сейчас всеми силами сражается с алкоголем. Так же, как пытался раньше победить сон. Его лицо было напряженным, на шее вздулись жилы, глаза покраснели. Чего ему стоила эта концентрация? Страшно представить.
- Я не смогу объяснить. Ты ведь не понимаешь самой сути страха. Ну, во-первых, инстинкт самосохранения.
- Запомни, - скрипнул зубами Боря. - Жизнь - это бесконечная битва. За все нужно драться. Там, откуда я, это выглядит иначе, но суть та же: мы постоянно преодолеваем трудности. Такие, которые тебе и не снились. И мы изучаем эти трудности. Забудь про страх. Тебе нравится девушка? Возьми ее и не отпускай! Боишься человека? Покори или убей его. А не можешь убить - пусть он тебя убьет. Или изобьет. Раз, два, десять, сто. А ты поднимайся с улыбкой. И запоминай эти чувства. Помни эту боль, наслаждайся ею. Потому что потом тебе очень сильно пригодятся эти знания. Больше, чем какие-нибудь другие.
Мне сделалось не по себе. Боря уже не походил на человека - до такой степени покраснело его лицо.
- Я ответил на твой вопрос? - спросил я.
- Да. Задавай свой.
- Зачем ты убил свою мать?
- Совокупность причин. Она была глупой женщиной, склонной к истерикам. Мне нужно было освоиться. В мозгу Бориса я нашел знание о том, что мама - самый близкий и нужный человек. Но она мне совсем не помогла. Я казался ей странным. Она обвиняла меня в наркомании, алкоголизме, называла "психом, таким же, как отец". В понедельник утром я попросил ее помочь мне собраться в школу, а она устроила скандал. Бегала по дому, глотала какие-то таблетки. Я понял, что эта женщина постепенно сходит с ума. Догадался, что и до моего появления ее поступки были похожими. Поэтому я и убил ее. Избавил от бессмысленных неприятностей ее и себя.
Ну вот, я и узнал истину. Что я чувствовал в этот момент? Сложно сказать. Я не боялся Бориса. Но ощущение жути не покидало меня. Убил свою мать… Это просто в голове не укладывалось.
- Что? - встрепенулся я, поняв, что Боря что-то говорит.
- Ты можешь дать мне ту книжку, о которой говорил? Я должен ее прочесть. Потом. Сейчас, извини, я больше не могу контролировать это.
Речь его снова стала невнятной, взгляд затуманился.
- Конечно. Завтра сходим в библиотеку.
Я вскрыл еще несколько коробок, пока Боря стонал и нес какую-то чушь, ткнувшись в стол головой. Наконец, мне посчастливилось: я нашел таблетки активированного угля и вернулся к Боре.
- Вот, выпей.
Он поднял голову, и я отступил на шаг. В глазах Брика застыл ужас.
- Дима, - прошептал он. - Мама… моя мама, она… Я же ее сам…
Я замер, не в силах не то чтобы шевельнуться - слова сказать. Я говорил с настоящим Бриком!
- Мама… Мамочка!
Он завизжал, попытался вскочить, но зацепился за ножку стола и упал. Несколько секунд я слышал только его дыхание. Потом он поднялся на ноги.
- Все в порядке, - сказал другой человек. - Больше я этого не допущу. Где таблетки?
Я шел домой, размышляя об услышанных откровениях. Как мне поступить? Любые мои действия должны основываться на одном лишь допущении: верю ли я в то, что мой друг - не человек? А как я мог безоговорочно поверить в это?
Без приключений я добрался до дома. Мама готовила ужин. В доме царила атмосфера недовольства.
- Привет, мам, - сказал я, входя в кухню. - Прости, я…
- Понятно, - отмахнулась она. - Чайник поставь, я печенья купила. Все равно не скоро приготовится.
Я наполнил чайник, включил его и задумался, сидя за столом. Мама, заметив мое состояние, спросила:
- Ты чего такой грустный?
Внезапно я решился на откровенный разговор. Хотел спросить какую-нибудь глупость, типа: "Мама, а если я узнал, что один из моих одноклассников совершил преступление, как мне стоит поступить?" Одним махом преодолеть огромную пропасть, разделившую меня с родителями. Я даже открыл рот, но мама меня опередила:
- Что, наполучал чего-то? "Двойка", поди, опять?
- Ничего я не получал, - отозвался я, как тает в душе порыв.
- А чего грустишь тогда?
- Так. У друга неприятности.
- Тебе не о друзьях думать надо, а об учебе. Дима, это же выпускной год, в конце-то концов!
- Я понимаю…
Позже, сидя в своей комнате, я смотрел невидящим взглядом в учебник и думал. Думал о своем будущем, которое представлялось мне в каком-то сером и вязком тумане. Безрадостная громада института высилась надо мной, являя собой воплощение Высшего Образования. Чему я там буду учиться? Кем пойду работать?
Лишь годы спустя я осознал, что жизнь подростка проходит в абсолютной тьме. И взрослые, которые должны бы помочь тебе выбрать нужный путь, зажигают лишь один тусклый фонарь. "Ты должен учиться, чтобы не забрали в армию. Ты должен устроиться на работу, где платят много денег". Это - все жизненные ориентиры. Нас готовят к бегству от армии, к бегству от бедности. Но никто не поможет тебе понять, где твое место в этом мире.
Сейчас же я сидел, не понимая ничего этого. Я был уверен, что жизнь такая и есть: серая и безрадостная. В ней нет места любви, восторгу, приключениям. Только страх и деньги, деньги и страх.
Тогда я принял твердое решение молчать. Возможно, это был некий подсознательный протест против взрослого общества. Ведь сдай я Бориса, я сыграл бы им на руку. Позволил бы бесчувственной машине правосудия разжевать и проглотить этого необычного человека. Возможно, его преступление было для меня символом освобождения. А может, я просто успел привязаться к нему сильнее, чем можно было ожидать.