- Удивительная вещь память!!.. - будто самому себе сказал. - Часто забываешь существенное, важное, а запечатлевается мелочь, пустяк!.. Первое, что мы сделали с ней - пошли танцевать… какая-то монументальная дама играла вальс из "Фауста"… король всех вальсов, не правда ли, он вечная молодость!.. Знаете, что я сейчас вижу?.. - вдруг перебил он сам себя; глаза его были устремлены на окно.
Я невольно посмотрел туда же - за мокрыми стеклами чернела ночь.
- Сад густой, - продолжал Заварнин, - заросль жасминов и из нее глядит небольшой, деревянный особнячок с облупившимися, выбеленными колонками; небо светло голубое, на нем кресты и главы церквей Кремля… Ах, какая прелесть это Замоскворечье! Тогда оно было еще полно такими особнячками и садами. Дворянство познатней, побогаче широко размещалось на Поварской, на Арбате, на Пречистенке; в Замоскворечье жили купцы и небогатые дворяне. А что за красота там под Светлый праздник! Все звонари ждут на своих колокольнях первого полуночного удара с Ивана Великого: как только он проплывет - все сорок сороков московских подхватывают трезвон. Это нечто потрясающее! А на чернети неба, как нарисованные разноцветными, яркими красками, горят иллюминованные купола и башни Кремля…
Часто говорят, что любовь теперь мельчает и вообще идет к вымиранию. Так и быть должно - для нее, для восторженной, чистой любви, нужна обстановка: нельзя дворнику изъясняться в ней иначе, как хлопая по спине даму сердца лопатой!..
Начался у нас роман.
Из родителей ее в живых находилась только мать - добродушная наседка с карими, ласковыми глазами, и брат, Иван, тоже студент, весельчак, балагур и гитарист…
Я это об их доме и саде говорил сейчас!
Сядешь, бывало, в лунный вечер на перилах балкончика, на ступеньках расположатся Иван с сестрой; за сквозным навесом лип месяц в белой зыби облаков купается, сирень благоухает, жасмины; за забором на улице тишина… И вдруг соловей отзовется из кустов; за ним другой, третий. Иван на гитаре им чуть вторит… Или в аллее укроемся… с балкона лампа зажженная за нами следит, стол там накрывают к ужину. А мы, прильнув друг к другу, идем под руку… чувствую, как сердце у нее бьется под легоньким, белым платьем…
Извините, я глупости болтаю!.. - спохватился Заварнин.
- Это ненужно и неинтересно!
- Полноте!.. - возразил я. - Все интересно; пожалуйста, продолжайте!
- Дни летели - и не замечал я их. Много читали, много говорили… одного только слова не выговаривал я - "люблю". Произнеси я его, и мы стали бы женихом и невестой… я это чувствовал, знал, видел и этого испугался! Стал пытаться представить себя в роли мужа. Это значило - отрешение от своих привычек, вечное приспосабливание к другому человеку, отдачу себя до конца дней только этой одной милой, но наивной девочке. Теперь я понимаю, что со мной творилось!.. Я остыл к ней, потянуло в сторону. Женитьба вообще нешуточная вещь, а такая ранняя камень.
И жаль ее было, и больно - Гордиев узел скрутился!
В разгар таких размышлений и переживаний мне пришлось остаться у них ночевать. Случалось это и раньше - я жил очень далеко, у Смоленского бульвара.
Устроили мне, как всегда, постель на синем диване в гостиной, лег я, а уснуть не могу - думы безотвязные в голову лезут, а тут еще месяц полный в стеклянную дверь смотрит. Лежал я, лежал, терпенье наконец иссякло!
Встал, оделся и на балкон вышел.
Было уже очень поздно и сыро; кругом все спало. Спустился я в сад, прошелся по аллее - будто в гроте обрызнутом золотом бродил, - потом к балкону направился; окна темные, за ними занавески тюлевые белели… Иринина комнатка в мезонине находилась - и там ни тени…
И вдруг вижу - какой-то плотный господин стоит на балконе: облокотился на перила, руки поджал и за мной следит; месяц прямо на него светит, голова будто из серебра вычеканена, вся в завитках, брови густые, черные, у переносья слились; усы висят, щеки бритые, одет в халат с разводами.
Я изумился.
- Что за история, думаю?! - кто такой, откуда взялся? Подхожу ближе - лицо как будто знакомое, но чье - хоть убей, не помню!
Поднялся я на балкон, поклонился слегка.
Незнакомец медленно обратил в мою сторону лицо; впалые глаза его светились.
- Вы здесь живете?.. - спросил я, сам не знаю почему.
Ответа не было. Незнакомец повернулся и молча пошел к двери; на ногах его белели носки; вышитые туфли без задков зашлепали по его пяткам. У порога он остановился, оглянулся, погрозил мне пальцем и скрылся в гостиной.
Я стоял как ошарашенный.
Незнакомец явно был свой человек в доме и жил, вероятно, в мезонине. Но отчего же я о нем никогда не слыхал? Значит, его прятали? Почему он погрозился мне? Что-нибудь заметил?.. Или он душевнобольной?
Долго не мог я уснуть. Утром открыл глаза, потом скорее протер их и вскочил: со стены на меня глядел портрет моего ночного гостя - я его видел много раз; то был давно покойный отец Иры!
Раздетый, я подбежал к портрету. Он, несомненно он, являлся мне ночью: на меня глядели те же бездонные, мрачные глаза; лоб рассекали те же две глубоко просеченные морщины Почудилось, что губы его шевельнулись…
Я отскочил прочь и давай скорей одеваться!
Когда все сошлись к чаю, я ничего про свое видение не сказал: не хотелось, было неприятно. Ира и мать ее нашли, что я бледен и обеспокоились, но я отговорился головной болью и поспешил уйти.
С этого дня я твердо взял себя в руки: бывать стал реже, вдвоем с Ирой в аллею не ходил… на портрет старался не смотреть, но он не спускал с меня глаз и, даже сидя спиной к нему, я чувствовал на себе его неприятный взгляд.
Ирина притихла, а с нею и весь дом; в глазах ее я ловил тревогу и недоумение… было горько и тяжело, но я решил выдержать характер и не смущать ее зря… поздно, конечно, спохватился!
Ни вопроса, ни намека ни на что со стороны Иры не было: думала и переживала все про себя. Только раз, когда мы остались с ней на балконе одни, она положила руку на мою и тихо, глубинно, спросила: -"Что с вами?".
- Я нездоров!.. - ответил я. - Кажется, я должен буду скоро уехать…
Ира побледнела.
- Вы вернетесь!.. - помолчав, с пророческим подъемом сказала она. - Мы увидимся!!..
Появился Иван; Ирина поднялась и ушла к себе.
Я последовал ее примеру.
Эта беседа с Ириной была последней: больше я к ним не показывался.
Скажу правду - сердце долго щемило! Я задурил, закрутил, завязал роман с некоей легкой барынькой - от Иры ни звука…
Меньше я о ней думать стал, потом экзамены подошли, университет кончил, за границу уехал и совсем потонуло все!.. раза два, впрочем, вспоминалось кое-что - как картинки из детства!..
Прошло много времени - лет десять… Помяла меня судьба, остепенился я, больше духом стал жить.
Как-то зимой попал я по делам в Киев; поселился в гостинице, скучаю и вдруг, однажды, утром подают мне письмо. Вскрываю его и словно ток электрический меня пронизал: - "Сегодня в дворянском собрании маскарад" - глядело на меня с листка: - "я буду в костюме цыганки и в желтой полумаске. Придите непременно, я хочу вас видеть! Ира".
Не передать того, что я испытал! Радость охватила, бодрость. Как солнцем осветило домик в Замоскворечье, сад, Ирину - душа помолодела!
Разумеется, вечером в дворянском собрании я был чуть не первым! Стал между колоннами у входа в зал, высматриваю цыганку - ее нет и нет! народа собралась уйма - Иры не видно.
Отошел я в глубь залы, думаю - уж не пропустил ли я ее как-нибудь: нет ее в толпе! И вдруг как огонь вспыхнул у колонны - в ярко-красном платье, с желтой маской на лице показалась цыганка; сразу узнал ее кудри, походку, фигуру; выросла только, как будто, округлилась формами, родным дохнуло, близким!
Я к ней! И она меня увидала; протянула обе руки ко мне, шага три между нами оставалось, глаза ее блестевшие видел. В эту минуту какой-то верзила попал между нами, закрыл ее. Я оттолкнул его - за ним оказался капуцин; я дальше - нет цыганки! Осматриваюсь - пропала, как в воду канула!!
Обогнул я колонны, обошел все углы - нигде ее не оказалось! Обратился к распорядителям - такой маски не видали ни они, ни капуцин с верзилистым господином.
Оставалось одно - заключить, что у меня была галлюцинация! А письмо-то ее как же?! в кармане оно у меня лежало! Пробродил я по зале до четырех часов ночи, намучился, ничего не узнал и уехал в свою гостиницу.
На другое утро прямо в адресный стол махнул. Там Ира не значилась - ясно, она или замужем, или проезжая, как я. Укольнуло меня первое предположение!
Приходилось ждать нового письма; его тоже не было ни на следующий день, ни на третий…
На четвертое утро отправился я пройтись к Аскольдовой могиле, развлечься видом на Днепр и дали; с этого кладбища они удивительные! Сел над самым обрывом на скамеечку, а мысли вразброд бегут - душа вся перебудоражена - не могу постичь, что же такое случилось? Кругом пустынно, тихо; тысячи памятников и крестов далеко вниз по уступам горы спустились; рядом со мной березка молоденькая вся инеем осыпанная стояла, ни ветка не шелохнулась на ней. И вдруг вся она затрепетала, снежинки звездочками густо с нее посыпались; меня крылья-невидимки воздухом овеяли. И опять зацепенело все.
Взволновался я! Чувствую, что не могу больше сидеть, тянет неудержимо куда-то. Встал со скамьи и только завернул за угол дорожки - погребальная процессия мне навстречу идет: гроб белый глазетовый на руках несут.
Снял я шляпу, пропустил его мимо себя и пошел с сопровождавшими: их двигалась целая толпа. Один господин показался мне знакомым. Вгляделся в него - батюшки, да это Иван, брат Иры: бородой зарос, понурый идет, убитый!
Тронул я его за плечо.