Да брось ты, Хан! Мальчишки как мальчишки. Может быть, ты и успел загадить им мозги и души, но ты, Тохтамыш, кажется, переоцениваешь свои способности. Не нужен ты им. Им сейчас покажи папку с мамкой и - всё, побросают они пистолетики, заревут и кинутся обниматься. Наигрались они уже в войнушку по самое не хочу, похоже…
Людоедики…
Ничего. Забудется это потом, как страшный сон.
Забудется ли?..
Забудется. В этом возрасте легко забывается.
Или нет? Не помню.
А вон те, постарше, что сидят ближе к столам - это, похоже, "гвардия". Эти - да, волчата. Они, видать, попробовали уже человеческой кровушки, поняли, что жизнь человеческая ни хрена не стоит. Усвоили, что шестиграммовый плевок свинца способен решить многое. С этими дипломатия не прокатит, этих нужно бить в лоб, чтобы выбить из головы дурь. И не факт, что выбьешь.
- В общем, братья, - продолжал между тем Хан, - мы должны вынести наше суровое, но справедливое решение по закону военного времени. Прокурор, говори.
Поднялся сидящий по правую руку, рядом с Меченым, пацан лет шестнадцати.
- А чего тут говорить, - произнёс он, кривя рот, обводя пустым взглядом зал, небрежно задержав его на Пастыре. - И так всё ясно. Виновен по всем статьям. Приговариваю к смерти.
- Ты кто, Куцый? - недовольно проскрипел Хан.
- В смысле? - не понял тот, поглядел на вождя, вмиг утратив свою развязную спесь.
В повисшей в зале абсолютной тишине Хан взял графин, стоящий в центре стола, неспешно набулькал стакан воды. Выпил.
- Я спрашиваю, кто ты здесь такой? - пояснил, вытирая рукавом губы.
- Это… Прокурор, - ответил Куцый.
- Ну и с какого бодуна ты приговор выносишь?
- Ты ж сам сказал: к смерти, - опешил прокурор.
- Я сказал?! - вспылил Хан. - Ты первый раз на суде?! Прокурор не выносит решения, это понятно?! Прокурор - просит. Просит для обвиняемого такого-то наказания, балбес!
- А… Ну, это… - поник Куцый. - Прошу для подсудимого смертной казни.
- Садись, - бросил ему царёк.
"Прокурор" сел. Слышно было, как скрипнул под ним стул. По залу пролетел шепоток и тут же стих, едва Хан поднял от стола взгляд.
- Ну что, сказать, братья, - произнёс он. - Требование прокурора законно и обосновано. Но мы не можем вот так просто взять и осудить человека из ненавистного нам прошлого. Всякое преступление должно быть наказано, но наказание бывает разным. Быть может, у мужика есть смягчающие обстоятельства…
- Нет у меня ничего, - не выдержал и вмешался Пастырь. - Всё забрали, когда шмонали. Так что, никаких обстоятельств нет.
Кто-то среди мальцов прыснул, кто-то не выдержал и загоготал.
Хан расстрелял пацанов длинной очередью взгляда, повернулся к Пастырю.
- Мы уже поняли, что ты весёлый мужик, - сказал он с лязгом стали в голосе. - Но на суде тебе разговаривать запрещено. Тебе дадут последнее слово, потом. Тогда и скажешь про обстоятельства. Понял?
- Ты меня на понял не бери, - небрежно бросил Пастырь. - Понял?
- Короче, - процедил Хан. - Выслушаем сторону защиты. Давай, Гнус.
Сидящий слева белобрысый шкет лет четырнадцати неуверенно поднялся, старательно не глядя на "подсудимого".
- Чего? - спросил он тихо.
- Что - чего? - вздохнул Хан.
- Чего говорить-то? - ещё тише произнёс Гнус.
- Тебе видней, - усмехнулся вожак. - Что ты можешь сказать в защиту подсудимого, то и говори. Может, ты какие-нибудь смягчающие его вину обстоятельства знаешь.
- Не знаю, - испуганно ответил пацан.
- То есть, нет, что ли, никаких? - поторопил Хан.
- Нет, наверно, - пожал плечами пацан.
- Не хочешь ли ты сказать, что согласен с требованием прокурора приговорить подсудимого к смерти?
- А? - Гнус непонимающе уставился на Хана. - Нет.
- Нет? - оторопел вожак. - Чего "нет", Гнус?
- Ну, это… типа… правильно.
Пастырь засмеялся. Смотреть на это представление было смешно и жалко. Вслед за Пастыревым, прокатился смешок и по залу. Некоторые откровенно ржали. Даже Меченый покривился уголком губ. "Адвокат" покраснел - аж, кажется, до кончиков волос.
Под тяжёлым взглядом хана смех захлебнулся, быстро стих.
- Короче, Гнус, - произнёс вожак. - Я так понял, что тебе нечего сказать в защиту подсудимого?
- Нечего, - с облегчением замотал головой "адвокат" и поспешно уселся на своё место.
- Ну что ж, - качнул головой Хан, - перейдём к судейскому голосованию. Меченый?..
- Согласен с приговором, - кивнул тот.
- Папироса? - обратился Хан к сидящему рядом с Гнусом.
- А я чего, - встрепенулся рыжий пятнадцатилеток. - Я - как все.
- Понятно, - усмехнулся Хан. - Согласен, короче. Два голоса уже есть, так что мой голос ничего не решает. Но сказать я обязан, братья… Смерть диверсанту!
Наверное, зал должен был, по сценарию, дружно гаркнуть "Смерть!" Но хор мальчишеских голосов вышел каким-то нестройным, неуверенным и худосочным.
Тем не менее, Хан удовлетворённо кивнул и победно посмотрел на Пастыря, словно говорил: "Ну что, мясо, убедился?"
Ведро поднялся, подтянул автомат.
Что, прям здесь стрелять будут что ли? - подумал Пастырь.
Но конвоиры вцепились ему в руки, каждый со своей стороны. Ведро обошёл Пастыря, направился к служебному выходу.
- О дате приведения приговора в исполнение вас известят, подсудимый, - напутствовал Хан, с чего-то перейдя на "вы".
- А последнее слово? - поднял брови Пастырь.
- Это перед смертью, - усмехнулся Хан.
17. Сокамерник
Непонятно, чем было раньше то помещение, куда Пастыря привели после того как долго петляли по узким переходам служебных помещений и спустились в подвал. Небольшой коридор с одной простой, деревянной, дверью в конце и несколькими - металлическими - по сторонам. Ведро открыл одну из них, снял с Пастыря наручники, посветил фонарём внутрь, кивнул.
- Жрать - принесут, - бросил он, когда варнак зашёл в небольшое - три на три - помещение.
Две стены, чуть ли не до потолка выкрашенные в тёмно-синий убийственный цвет, едва освещаются тусклым светом, падающим откуда-то справа. Многочисленные дыры и оставшиеся кое-где торчать дюбели говорили о том, что когда-то здесь стояли стеллажи. Вместо двух боковых стен - решётки из арматуры. Воняло откуда-то сортиром, подвалом и плесенью.
Такое впечатление, что весь вокзал был не местом ожидания поездов, а - тюрягой.
Да нет конечно. Что-то типа складских помещений здесь было, наверное. Вещевой склад скорей всего.
Дверь захлопнулась. Лязгнула снаружи задвижка. Утопали в тишину шаги малолетних конвоиров.
- Здравствуйте, - услышал Пастырь голос справа.
Повернул голову.
В соседней клетушке, чуть попросторней, сидел на металлической кровати и смотрел на него бородатенький породистый мужик. Породистый - в том смысле, что читалась в его лице, осанке и манерах нерастраченная интеллигентность.
И клетушка у него была со всеми удобствами: на тумбочке истекает светом керосинка, кровать, стол, стул, канцелярский шкаф, приспособленный, кажется под книжный, битый-перебитый и облезлый платяной шкаф. Однако, мужик здесь, похоже, не зэком. Похоже, что живёт он здесь. Интересно…
Сосед смотрел заинтересованно, улыбался.
- Ну, здорово, - кивнул Пастырь. - Как жизнь?
- Да вот… так, собственно, - мужик встал с кровати, развёл руками, обежал взглядом свою клетку, словно увидел её впервые. Потом подошёл к решётке, разделяющей их камеры, протянул между прутьев руку.
- Будем знакомы, - сказал он, улыбаясь и кивая. - Перевалов. Виталий Георгиевич. Врач. Бывший. Хирург.
Пастырь дёрнул головой, вцепился в лицо мужика взглядом. Постояв несколько секунд, переведя дыхание, подошёл к решётке со своей стороны. Сквозь полумрак заглянул Перевалову в глаза. Медленно, будто раздумывая, протянул руку. Узковатая и белая, интеллигентная ладонь доктора утонула в его грубой лапище. Сдавил… Поднажал. В лице Перевалова появилась какая-то неопределённость, удивление и лёгкое любопытство. Поднажал ещё. Губа доктора дёрнулась, он зашипел. Но руку почему-то выдернуть не пытался. Наверное, чтобы не выглядеть смешным. Тогда варнак просто рванул эту руку на себя, резко, но сдерживая силу, боясь дать чувствам волю. Лицо доктора стремительно приблизилось, впечаталось в прутья решётки. Он охнул и осел, сполз по прутьям, падая на колени.
- Пастырь, - сказал варнак, не отпуская руку, продолжая стискивать. - В смысле, Шеин. Пётр Сергеевич. Ни о чём не говорит фамилия?
Перевалов поднял искажённое болью лицо, на котором отпечатались и наливались кровью две рубчатых полосы, оставленные арматурой. Взгляд его сейчас был рассеян и туп - похоже, контузило доктора слегка.
- Фамилия?.. - переспросил он, с трудом, кажется, соображая, что происходит. - Шеин? Н-нет… кажется. Или…
- Или..? - бросил Пастырь, цепляясь за его лицо колючим взглядом.
- Но… - промямлил доктор. - Вы хотите сказать, что… О-о-о! - простонал он, мотая головой. - Не может быть! А… вы… А откуда вы…
Врач замолчал, не переставая отрицательно мотать головой.
Пастырь отпустил, небрежно отбросил его руку, преодолев желание дёрнуть ещё раз. Лекарь торопливо отодвинулся от решётки, принялся растирать конечность.
- Послушайте, - заговорил он. - Послушайте, Пётр Сергеевич, всё не совсем так, как вы…
- Заткнись, - бросил Пастырь, отходя к стене, усаживаясь на грязный матрац, валяющийся на цементном полу.
- Вы не думайте, у нас с Еленой…
- Заткнись! - рявкнул Пастырь.