Сытое, но невесёлое и бесславное, кочевье по деревням быстро надоело Хану, а кроме того слишком большие просторы усложняли поддержание дисциплины. Чтобы заявить о себе, чтобы почувствовать свою силу, нужен был город. Чтобы поддерживать среди пацанов дух единства, необходимо было замкнутое пространство и чувство постоянной опасности со стороны внешнего мира. И Хан повёл ватагу в город. Он не решился идти в большой Спасск, а выбрал маленький и тихий Михайловск.
Он не думал, что город окажется до такой степени мёртв. Появились проблемы с питанием. Зато власть его теперь была не ограничена ничем, а гурьба подростков постепенно стала превращаться в настоящий отряд. Для этого Хан не жалел никаких усилий.
- Ты мог убедиться, мясо, что из пацанов уже есть толк. А представь, что я сделаю из них ещё через полгода. Это будет настоящая армия!
- Ну-ну…
Пастырь понимал, что Хану одиноко среди шпаны. Он ведь уже почти взрослый, не пацан уже. Поговорить за жизнь иногда охота, порассказать про себя, сверить пути-дороги, получить мнение со стороны…
"Нет, Тохтамыш, - думал он, - путь твой я не понимаю и не принимаю. Разные у нас с тобой пути".
- Вот тебе и "ну", - усмехнулся Хан. - Ты тоже мог бы стать мне полезным. Но не станешь, я знаю. Ты слишком неправильный. И тебя уже не исправишь.
Он поднялся, достал новую сигарету, покатал в пальцах, спрятал обратно. Посмотрел на Пастыря как будто даже с сожалением. Пораздумал. Кивнул, подытоживая разговор и свои мысли.
- Короче, мясо, - сказал деловито после того, как свистнул часовому, - не бери в голову. Пацанов я тебе не отдам. Так что, будь здоров, на суде увидимся.
16. Суд
За Пастырем пришли после обеда. После обеда - это по времени и по запаху, доносящемуся из столовки. Пастыря не кормили. Новому часовому, заступившему в полдень, принесли миску гречки, лепёшку и кружку чаю, а про Пастыря решили, наверное, что его самого скоро съедать, так что… Ну, это они зря! Он же с голодухи жирность потеряет, и так почти нулевую.
- Чего лыбишься, мясо? - бросил ему часовой, разбрызгивая гречку из битком набитого рта.
Лет четырнадцать пацану. Узколицый, худосочный. Нос, что у твоего Буратино. Над высоченным лбом торчит белобрысый ёжик волос. Вот говорят, высоколобые отличаются интеллектом… Какой тут интеллект!
- Ты кушай, кушай, мальчик, - по-отечески мягко произнёс варнак. - Не разговаривай во время еды, а то подавишься.
- Чё, типа весёлый? - поинтересовался шпанец, медленно проглатывая кашу.
- Да какое там! Не видишь, слёзы в глазах стоят.
- Погоди, скоро реально заплачешь, - буркнул буратино.
- Тебя как зовут, мальчик?
- Ну ты, козлина, я тебе не мальчик! - окрысился пионер.
- Девочка, что ли? - процедил Пастырь, прищуриваясь. - Ты, недоросток, слова-то выбирай. Мне же этот ваш замочек вывернуть - раз плюнуть. Выйду и удавлю, как котёнка.
Пацан испуганно зыркнул на запор. Бросил ложку, метнулся к двери - проверить замок. Вот же балбес!
Пастырь быстрым подскоком тоже оказался возле двери, одним движением просунул руку между прутьев и схватил пацана за шею. Резко притянул к себе, так, что прутья вдавились в испуганную мордашку, как в сваренное вкрутую яйцо. Изо рта пацана пахло гречкой и внезапным ужасом.
Второй рукой заграбастал в горсть мальчишеское лицо, сжал щёки и подбородок так, что тот ни челюстью пошевельнуть не мог бы, ни пикнуть.
- Здравствуй, мой хороший, - прошептал варнак в его распахнувшиеся испуганные голубые глазёнки. - Ну, как тебя зовут, мальчик?
Пацан что-то промычал нечленораздельно, не в силах издать почти ни звука. Пастырь чуть ослабил хватку.
- Чего говоришь?
- Дятел! - пропыхтел шпанец, задыхаясь.
- Чего-о? Сам ты дятел! - обиделся Пастырь, но смелостью пацана почти что восхитился.
- Зовут… - простонал тот. - Дятел зовут.
- А-а, - разочарованно протянул варнак, невольно хохотнув.
Он на секунду отпустил мордашку, выхватил из-за пояса у пацана "Макарова", переложил его в свой карман.
- Как ты меня назвал-то? - спросил, улыбаясь, приближая свои глаза к Дятловым глазёнкам.
- Я не вас, - засуетился тот, выпуская из себя нехороший воздух. - Это я, я Дятел!
- Да нет, раньше-то, - покачал головой Пастырь. - То ли козлом, то ли мерином, что-то такое.
- Простите, дяденька, - на глазах пацана проступили слёзы. - Простите!
- Нехороший ты, пионер, - вздохнул Пастырь, отпуская охранника.
Тот отпрыгнул, остановился в нерешительности, вопросительно и умоляюще глядя на варнака.
- Что? - поднял брови Пастырь.
- Пи… пистолет отдай… те, - пролепетал пионер.
- Несовершеннолетний ты ещё, - покачал головой варнак.
Вот тут за ним и пришли. А жаль. Пастырь хотел уж немного разговорить шкета, вопросов ему интересных позадавать.
Часовой упал на табурет, затравленно глядя на явившихся троих конвоиров.
- Ты чего такой, Дятел? - заметил старший его состояние. Чернявый мощный паренёк, на вид никак не меньше восемнадцати. Но кто их сейчас разберёт, акселератов.
Дятел только рот разевал, не в силах выдавить из себя ни слова. Видать, суровая кара грозила ему за то, что профукал оружие. А Пастырь не торопился - с улыбкой глядел на подавленного заморыша.
Его открыли, вывели, велели завести руки за спину и надели наручники. А трусливый Дятел так ничего и не сказал - уныло поплёлся следом позади пришедших конвоиров.
Шпана сидела в зале полукругом, прямо на холодном полу, подложив под задницы кто что придумал. В центре круга поставили рядом два стола, стулья. Ещё один стул стоял напротив столов - для подсудимого, видать. За столами уселись: в центре Хан, по правую руку от него Меченый, и ещё кто-то из старших, а слева - два хлопца помладше. Солидная такая судейская бригада…
Пастыря подвели к стулу, толкнули, давая понять, что нужно сесть. Сел. Два конвоира встали по сторонам. Третий отошёл к столу, уселся на пол напротив, подложив под зад кусок картона.
- А у меня "макар" в кармане, - просто сказал Пастырь, улыбнувшись Хану.
Тот дёрнул бровью, перевёл взгляд на конвоиров. Шпана с обеих сторон кинулась обыскивать карманы. Усевшийся было старшой суетливо вскочил, дёрнул из-за спины автомат.
Ага, ты тут ещё пулять начни, как раз половину сборища и положишь…
Хан, наверное, о том же подумал - бросил коротко:
- Ствол вниз, Ведро!
Правый охранник выдернул из Пастырева кармана "макара", бегом отправился к столу судилища, положил оружие перед Ханом. Бегом же вернулся на своё место.
- Это я у Дятла взял, поиграть, - усмехнулся Пастырь. - Хреновые у тебя солдаты, Хан.
По залу прошёл гомон, разлилось в тусклом воздухе гудение растревоженных пчёл.
Дятел, который понуро ждал в углу, вскочил и тут же повалился на колени, захныкал, из глаз его потекли слёзы.
- Ну ты и чмо, Дятел, - произнёс со своего места Меченый. - Я всегда говорил, что ты чмо.
- И ничего не сказал, сука! - покачал головой Ведро. - Он же нас поубивать мог.
- Я отмажусь! - завыл виноватый. - Хан, я отмажусь, клянусь!
Царёк небрежно махнул рукой, бросил коротко:
- В холодильник.
После того, как Дятла уволокли, обрывая его причитания тычками и затрещинами, Хан обратил узкоглазый взгляд на варнака, задержал на минуту. Со своего места Пастырь ничего не мог прочитать в этих узких щёлочках, но догадывался, что противник взбешён. Его, Пастыря, рейтинг ещё скакнул вверх, и Хана это радовать, разумеется, никак не могло.
- Ну, ладно, братья, начнём, - произнёс царёк.
Гул тут же утих, словно кто-то выключил радио. Дисциплина была жёсткой, это Пастырь давно уже понял.
Значит, "братья", говоришь? Ну-ну…
- Сегодня нам три решения нужно вынести, - продолжал Хан. - Первое - вот по этому, - кивок на Пастыря, - человеку. Он обвиняется у нас по трём пунктам: преступление против жизни, нарушение границ братства, подрывная деятельность.
Ух ты! Круто. Это какие у нас статьи-то по УК, интересно…
- Суть дела вы все уже знаете, - Хан обвёл собрание тяжёлым взглядом, от которого души самых младших, наверное, трепетали, а старших - наполнялись гордостью: мы - сила! - Пересказывать не буду. Или кто-то не знает?
Собрание отозвалось молчанием.
Хан выждал минуту, кивнул.
- Наш закон вы все тоже знаете, повторять не нужно. Но этот, - кивок на Пастыря, - человек не знает. Для него скажу: всякий чужой, кто оказался на территории Братства без разрешения, с целью шпионажа, должен быть казнён на месте. Это первое преступление и за него полагается смерть. У этого человека, братья, есть ещё одно преступление, за которое полагается смерть: подрывная деятельность. Он пытался убить Стрекозу, он пытался пробраться в лагерь мимо часовых. С какой целью - это вы не хуже меня понимаете.
По залу пробежал шорох и гул голосов. Взгляды собравшихся на минуту сконцентрировались на Пастыре так, что он почувствовал их физически: любопытные, испуганные, выжидающие взгляды полусотни подростков. И почувствовав их, Пастырь улыбнулся краешком губ, но отчётливо - так, чтобы каждый смотрящий на него глаз видел: ему, Пастырю, трёп этого пришибленного царька равнобедренен. Пастырь себе на уме и бессмертен, как Кощей.
Встретился глазами со взглядами нескольких пацанов, жёстко и вопросительно заглядывая в душу…