- Понятно, - сглотнул, прикинув, - понятно отчего ты по утрам такая сонная.
- Соколов! - Кузя поправила тылом кисти свалившуюся на глаз прядь и прищурилась на меня с угрозой, - вот только попробуй в школе кому рассказать!
- Это ты меня так обидеть сейчас хотела, что ли? - я опустил тяжелое ведро на пол. - Еще щетка одна есть?
Кафель мы терли молча. Как ни странно, но эта размеренная, плитка за плиткой, работа подействовала на меня умиротворяюще. Постепенно я перестал злобно пыхтеть и создал запрос на блондинку. Затем еще раз обдумал ситуацию с Мелкой. А потом у меня начала с непривычки ныть поясница, и я покосился на Кузю с уважением - той, казалось, все было нипочем.
Когда ломота в спине стала уже почти нестерпимой, а мы домыли лишь до середины "взлетки", позади раздался знакомый голос:
- Лексеич, стой!
Я с облегчением распрямился.
С каталки на меня с изумлением смотрел отец. Кряхтя, он повернулся на бок, приподнялся на локте. Взглянул на щетку в моих руках, ведро с лизолом... Изучил и, видимо, не узнал Кузю. Страдальчески скривился:
- Андрей... Ну ты, это... С меня-то дурной пример не бери. Куда тебе столько?!
Кузя оперлась подбородком на длинную ручку и с нескрываемым интересом навострила ушки.
- В хозяйстве все сгодится, - ответил я. Потом подумал и добавил: - Но ты опять все неправильно понял.
- Ну-ну, - невнятно пробормотал он и скомандовал дежурному врачу: - Поехали.
- Кто это? - спросила Кузя, когда каталку затолкали в перевязочную неподалеку.
- Папа, - пояснил я, макая щетку в ведро, - думаешь, я сюда пришел посмотреть на твои прекрасные глазки?
- Уж и помечтать нельзя, - фыркнула она, - а что он имел в виду?
- Наверное, ошибки молодости, - я еще раз измерил взглядом расстояние до входной двери и сказал: - Пойду, раствор новый сделаю, этого все равно не хватит. Отдыхай пока.
Через полчаса мы домыли, наконец, этот бесконечный коридор. Было уже начало десятого.
Я отправил халат в шкаф. Туда же полетели бахилы. Спину продолжало ломить. От пуловера навязчиво тянуло потом и лизолом, и я невольно поморщился, принюхавшись.
- Да, - меланхолично заметила Кузя, - не Франция.
Она уже надела пальто и теперь ждала меня, отвернувшись к темному окну.
Я молчал влез в куртку, натянул на голову шапку. Потом повернулся к Кузе:
- Слушай, - начал проникновенно, - ты ж девушка разумная... Пойми, я не могу всем своим одноклассницам духи на восьмое марта дарить, верно?
- Дурак, - резко крутанулась она, - да я на духи и не рассчитывала! Хотя, конечно, мне очень интересно, за какие такие заслуги они этому тощему цыпленку отвалились! Но хоть что-нибудь от себя ты мне мог подарить, а?!
Я стоял, беззвучно открывая рот, и чувствовал себя последним идиотом.
- Тут ты меня уела, - согласился сокрушенно, - но, с другой стороны, ведь есть здесь и твоя вина.
Она посмотрела на меня исподлобья:
- Это какая?
- Ну... - скулы ее пошли красными пятнами, и я засомневался, говорить дальше или нет. Потом решился: - Ты же всеми силами даешь понять, что с тобой могут быть или совсем близкие отношения или никакие. Вот... - я развел руками, - никакие и получаются.
Кузя молча отвернулась.
Мы вышли во двор и двинулись на свет далеких фонарей.
- Соколов... - прозвучало слева устало, - скажи мне честно, Соколов: вот зачем ты стал мне помогать? Чего ты хотел добиться?
- А, это просто, - я пнул подвернувшуюся ледышку, и она полетела, поблескивая, в тьму, - понимаешь, Кузя, не скажу за женщин, но мужчины развиваются в поступках. Это как подъем в гору. Поступок - шаг, поступок - ты еще чуть выше. Не обязательно влезать на броневик, уступить место в автобусе тоже сойдет. Главное, что ты отдаешь что-то за просто так. Время, деньги, здоровье. Жизнь. Мне этот подъем еще не надоел.
- Ага, - глубокомысленно сказала Кузя и вдруг сильно толкнула меня в придорожный сугроб.
Я испытал в полете короткое, но острое дежавю.
- Твою ж... - отплюнул снег. Перевернулся, ломая хрусткую корку, на бок и посмотрел снизу-вверх, - ты чего, Кузя? Лизол в голову ударил?
- Все! - голос ее повеселел, - я на тебя больше не сержусь. Вылась уж оттуда, хватит барахтаться у моих ног. На, держи.
И она протянула мне ладошку.
Соблазн был велик.
"Вот сейчас ка-а-ак дерну на себя... Ка-а-ак завизжит она радостно..."
Это меня отрезвило. Я осторожно взялся за горячие пальцы и выкарабкался из сугроба. Посмотрел на Кузю и получил в ответ безмятежный взгляд. Похоже, она умела встречать неудачи с ясным, почти веселым лицом. И когда только научилась?
- Пошли, хулиганка, - я вздохнул и подставил локоть, - уж полночь близится.
- А ты чего вздыхаешь? - ткнула Кузя меня в бок, - у тебя-то все - лучше некуда. Счастливчик.
Я промолчал. Счастливчик - с этим не поспоришь. Но отчего ж тогда бывает так хреново?
Суббота 11 марта, раннее утро,
Ленинград, Измайловский пр.,
Как я вытаскивал себя из теплой кровати в пять утра - заслуживает отдельной саги. Не помог ни прохладный душ, ни крепкий чай, и за стол на кухне я сел с гудящей, словно после разгульной пьянки, головой.
Было очень тихо, город еще спал. Желтые фонари освещали совершенно пустынный проспект.
Я знал, что мама раньше семи не встанет. Мелкая, как выяснилось в последние дни, тоже еще та засоня: вечером не уложить, утром не поднять. Поэтому я мог смело рассчитывать на пару часов одиночества. Привычно разложил для вида учебники по математике, несколько исписанных символами листов и застрочил в тетради скорописью.
Минут за сорок я закончил дописывать структуру польского националистического подполья и каналы их связи со станцией ЦРУ в Варшаве и, далее, с обосновавшейся в США "Свободной Польшей", которой по странному "совпадению" руководил бывший агент гестапо Зигфрид Ханф. На этом я с облегчением подвел черту и усмехнулся про себя: в этом варианте истории "План "Полония"" ляжет на стол Президенту США чуть ли не день в день с Москвой.
Поможет?
Я не был в том уверен: Брежнев любил Герека, а тот любил читать по утрам "Le Monde". Плохое сочетание.
Оставалось нанести coup de grБce - ответить на вопрос Андропова о советском человеке.
"Как приятно думать, что человек по природе своей хорош, разумен и справедлив", - тосковал я, глядя в окно, - "и лишь угнетение злых властей не дают ему раскрыться. Сбрось их - и будет все хорошо... Только отчего-то, когда этого человека освободили от СССР, он сразу бросился назад, и даже не к вчерашнему, а к позавчерашнему дню".
Пощекотать, что ли, своему визави нервы? Кое-что о мыслях Андропова на эту тему я теперь знал из воспоминаний его сотрудников.
Я сел и начал выводить заимствованным почерком:
"Согласен с Вами, Юрий Владимирович, в том, что советский человек - это "социалистическое дворянство", люди, способные испытывать нравственную ответственность за общие интересы..."
Тот же день, вечер,
Ленинград, Бородинская ул.
На плов по заселению в снятую квартиру мы так и не сподобились. Мелкая долго гремела на кухне посудой, проводя ревизию доставшегося ей хозяйства, и когда мы выбрались за продуктами, на рынок идти было уже поздно. Поэтому ограничились булочной и магазином "Диета" через дорогу.
Дома (да, я уже осторожно пробовал это слово на вкус) я прокрутил очень жирную свинину с говядиной и возжелал поруководить дальнейшим. Мелкая посмотрела на меня снисходительно и, притворно сердясь, пыталась прогнать со своей территории. Потом доверила чистить картошку, но время от времени с опаской косилась на нож в моей руке.
Фарш она вымешивала вручную, долго и тщательно, потом смачно шлепала его о стол. Пухлые котлеты жарила на термоядерно-разогретой толстой чугунной сковороде. Когда волна умопомрачительного аромата пошла на спад, переложила их в глубокую кастрюлю и отправила в духовку доходить на медленном жаре, а сама взялась за поспевшую картошку.
Через полчаса на широкую, аэродромного размера тарелку легла горка сливочно-белого пюре, две котлеты и нарезанные кружочками бочковые огурцы.
На этом завод храбрости у Мелкой закончился, и она замерла напротив, следя за мной напряженным взглядом.
- Предо мной лежит котлета, - замурлыкал я, - я люблю ее за это.
Откусил и заурчал, испытав восторг от совпадения идеального с реальным. Был, был у меня котлетный эталон, заданный невесть кем на заре детства, и с тех пор свято хранимый в моей внутренней палате мер и весов. Так вот это был он. Я испытал момент истины и воспарения духа.
- Божественно, - промычал с полным ртом.
Лицо у Мелкой дрогнуло, расслабляясь, и она с азартом заработала вилкой.
- Любите жизнь, и она полюбит вас в ответ, - прокряхтел я, расстегивая пуговицу на рубашке. Потом добавил: - Бесподобно. Теперь, главное, не ленись готовить на себя одну. Себя надо любить. Если ты не любишь себя, то как ты полюбишь кого-то другого?
После добавки в душе у меня установился мир. Даже подслушанная часом ранее по "Радио Израиля" новость об уничтожении сегодня силами безопасности группы палестинских террористов на побережье уже не сильно волновала меня. Да и в любом случае, террор - это не наш путь, и нечего тут жалеть.
Чай мы уволокли в комнату и расположились у подножия дивана, прямо на ковре. Мелкая привалилась к моему плечу и, судя по блуждающей улыбке, не очень-то вслушивалась в переживания дикторов по поводу возможной победы "левых" на воскресных выборах во Франции.