- Как и у тебя нет права обвинять Лемке. Но твои предательство и верность мне безразличны. Я могу предъявить обвинение только в нарушении равновесия. Кстати, о равновесии, - сказала я и запнулась. Мне пришла в голову интересная мысль, и теперь я пыталась сформулировать её почётче: - Вероника, вы говорите, что вампиры никогда не допускались к церемонии выбора силы?
- Да.
- Но ведь это нарушение Равновесного кодекса. Чёрт с ним, с посвящением, но закон гарантирует право свободного выбора всем троедворцам старше тринадцати лет вне зависимости от расы и пола. И выбирают из всех трёх сил в равной мере.
Юристы смотрели на меня с удивлением.
- При желании это можно было бы обосновать, - сказал Павел, - но ни один вовлеченец никогда не станет представлять на Большом Равновесном трибунале интересы вампиров. Если так неймётся, пусть сами за себя глотку дерут.
- Вот поэтому, - ответила я, - мы и ходим в рабах. Потому что каждый сам за себя. Каждый в одиночку. Объединись вампиры и простени, давно бы уже заставили волшебников признать нас равными.
- Ты что несёшь?! - заорал он. - С кем объединяться?! С кровохлёбами?! Да мы для них пища, скот!
- Кровь дворчан под запретом, - напомнила я. - Ты в полной безопасности. И все твои родственники.
- Человекам с вампирами не по пути! От хищного зверья эти кровохлёбы отличаются только умением говорить.
- Как и рождённым магией вампирам, - ответила Вероника, - не по пути с отродьем обезьян. В вашей крови есть Жизнь, всё верно, но сами вы пусты и никчёмны. Вашей заслуги в том, что у вас живая кровь, нет. За Жизнь мы даём честную плату. А больше вы ни на что не годны.
Вампирка ушла. Я поочерёдно оглядела юристов, плюнула и поехала в "Чашу". Гадко мне было. Устала я от бесконечной вражды.
Под конец дня позвонил Егор, мой парень. Сказал, что вынужден поменяться дежурством и сегодня встретиться не сможем.
Егор талантливый хирург, и как все одарённые люди, живёт только своей работой. Пытаться что-то в нём изменить бессмысленно, заставь я выбирать - Егор предпочтёт не меня, а работу. Дежурством он сегодня поменялся потому, что не хочет оставлять без присмотра трудного пациента.
Я ревновала Егора не к работе, и даже не к хорошеньким пациенткам или врачихам, а к его увлечённости, к тому, что он нашёл дело, которое заполнило его жизнь, придало ей смысл. Я не столь удачлива. Лингвистика для меня способ прокормиться, но не образ жизни. Пустовато мне работается, скучно.
Поэтому сложные переводы и получаются с таким скрипом.
Я опять взяла подстрочник, стала прикидывать, как из мёртвого текста сделать живое заклинание. Ворчал Гаврилин, затейливо и многокрасочно, как может только филолог, крыл матом волшебников, которые с ним, ведущим специалистом, обращаются хуже, чем с собакой.
Везде одно и то же - и у дворни, и у равновесников.
Злость и раздражение достигли высшей точки. Я отложила перевод и стала сочинять собственное стихотворение. Исчёркала три листа, прежде чем слова сложились в нечто осмысленное.
Не жди сочувствия напрасно,
Тебя жалеть я не могу.
Страдания, любому ясно,
Себе несёшь ты как врагу.
Проходят мимо дни и годы
Сплошной бесцветной чередой,
Судьбы неведомые коды
Лежат как письма пред тобой,
Воспоминанья о невстрече,
О том, что так и не сбылось…
Не лги: от слёз не будет легче,
Уныние - докучный гость.
Я за тебя решить не в силах
Как надо путь свой прочертить,
Чем разорвать круг дней постылых,
Как выпрясть жизни своей нить.
Я не спасу тебя от боли,
Не разгоню тяжёлых снов,
Ведь жизнь твоя в твоей лишь воле.
Но всё. С меня довольно слов.
Не знаю, себе я это сказала, Гаврилину, Павлу или Веронике. Наверное, всем нам.
Я переписала стих начисто и убрала в сумку. Это не для чужих глаз.
* * *
В Троедворье объявлена десятидневка праздничного перемирия в честь зимнего солнцеворота и Нового года. По традиции, все зимние торжества устраивают сумеречные. Сегодня первый из пяти запланированных балов.
Помпезная роскошь концертного зала, песенки российских и зарубежных поп-звёзд вперемешку с велеречивыми и полными скрытых намёков выступлениями большаков и директора. Официальная часть заканчивается, артистов деликатно выпроваживают в банкетный зал для незнанников и пытаются туда же, в компанию им подобных, выпихнуть и троедворских простеней. Кто-то уходит, другие, в том числе и я, притворяемся, что не понимаем намёков. Это дело принципа, троедворцы должны оставаться с троедворцами. Высшее руководство кривит морды, но приказать нам убираться прямым текстом не решается, надо соблюдать видимость единства.
К нам пытаются прилепиться некоторые артисты. Как и все творческие люди, они обладают высокоразвитой интуицией и чувствуют, что самое интересное, важное и судьбоносное творится именно здесь, в банкетном зале поменьше и поскромнее.
- Вам нельзя носить драгоценности, - говорит мне высокий хлыщеватый парень с крашеными светлыми волосами. Одет он в обтягивающие кожаные штаны и кружевную рубашку, хлопает обильно намакияженными глазками, улыбается напомаженными губками и старательно изображает гомосексуалиста, а сам шарит липким похотливым взглядом по моим пышным формам.
- Вы плохой актёр, - сказала я. - Принять вас за гомика может только слепоглухой.
- Да? - огорчился парень. - Мне самому не нравится. Но надо. Хороший имиджмейкер обязан быть гомиком, иначе клиент не пойдёт.
- Хороший имиджмейкер обязан быть умным и талантливым, - отрезала я. - Тогда и клиент пойдёт. А "закосы" под геев нужны только бездарям.
- Вы всегда такая прямолинейная? - серьёзно спросил он. - Людям редко нравится правда.
- Я здесь не для того, чтобы кому-то нравиться.
- А зачем?
- Не знаю, - ответила я.
Имиджмейкер оглядел меня внимательным взглядом, немного подумал.
- Боюсь, тут вам никто не подскажет. Придётся решать самой. - Подумал ещё немного и сказал: - А драгоценности вам всё-таки носить нельзя. Только украшения из кожи, дерева или кости. Причёску тоже надо поменять. Никаких локонов и сложных укладок. Вам нужен классический античный пучок с прямым пробором или свободно распущенные волосы, безо всяких завивок. Можно с ободком или невидимками, чтобы в глаза не лезли.
- Почему? - удивилась я.
- Такому лицу ничего не должно мешать. И в одежде, и в причёске только самые простые линии, чтобы ничего не отвлекало внимания от вас самой.
Идея странная, но интересная. Мне захотелось попробовать.
- Сувенирная лавка ещё работает, - сказала я. - Идёмте покупать берестяное ожерелье.
Но купила я две маленькие кожаные заколки, костяные серьги и кулончик на плетёном шнурке. Перед зеркалом в магазине разрушила произведение парикмахерского искусства и поменяла украшения.
Как ни странно, но к роскошному платью из блестящего кручёного шёлка и простая причёска, и незатейливые аксессуары подошли идеально. Теперь было видно не наряд, а меня саму, платье стало не более чем удачным фоном. Я с удовольствием посмотрела на своё отражение.
- Зря я вам это посоветовал, - досадливо сказал имиджмейкер. - Слишком ярко получилось.
- Ну и хорошо, - ответила я.
- Нет, - покачал он головой. - Вы сейчас как огонь в ночи. Слишком многие захотят погасить.
Я только фыркнула презрительно и вернулась во внутренний, троедворский зал. Имиджмейкера нетерпеливо ждали во внешнем.
Теперь, когда ушли незнанники, маскирующее волшебство убрали, и зал обрел свои истинные размеры - почти во весь этаж гостиницы. Пол устлан иранскими коврами - на троедворских приёмах принято ходить босиком. Стены и потолок отделаны золотом, серым нефритом, агатом и другими камнями, названий которых я не знаю. Мебель из драгоценных пород дерева, люстры из горного хрусталя и прочие атрибуты кичливой роскоши.
Усадили вовлеченцев в конце стола у двери, через которую ходили официанты - эльфы и домовые.
Меня такая мелочность насмешила.
- Ну и чего ты скалишься? - зло спросил меня Гаврилин.
- Андрей Иванович, - ответила я, - на банкеты ходят, чтобы пожрать на халяву разных вкусностей. На искусство поваров наше место за столом не повлияет.
Гаврилин скрипнул зубами.
- Нас считают людьми третьего сорта, ещё ниже вампиров, а ты говоришь о жратве! - сказал он.
- Андрей Иванович, высокомерие и снобизм - верные признаки острого комплекса неполноценности. Хвастаться происхождением способны только полные ничтожества, которые не могут похвастаться делами. То, что волшебники всячески стараются показать простеням своё привилегированное положение, говорит только об одном - они чувствуют наше превосходство.
- Равновесница, - вмешался в разговор Лопатин, - ты соображай, что несёшь!
- Пашенька, а ты перечитай Генеральный кодекс. Кто от кого должен прятаться?
- Вовлеченцев дела простеньского мира не касаются. Мы принадлежим миру волшебному.
- И каково быть частью движимого имущества Серодворья? - поинтересовалась я. - Как у вас подразделяются орудия труда - на молчащие и говорящие или на мебель, электронику и вовлеченцев?
- Так же как и у вас, - с ненавистью ответил Павел. - Золотой треугольник, - кивнул он на мою брошь равновесницы, - не избавил тебя от метки принадлежности.
- Верно. Только я ещё не забыла, что миром правят простени, а не маги с оборотнями. Удел волшебников - на тараканий манер прятаться по щелям.
- Простени правят другим миром, - сказал Гаврилин. - Мы тот мир потеряли, и теперь живём в мире, которым правят волшебники.