– Нам нужны подлинные люди со всеми их чертами характера, с их мыслями, воспоминаниями, эмоциями. Иначе ничего не получится.
– Ну, судя по виду этих, – Рори обернулся, – у них тут не очень много эмоций. Какая-то инертная вечность.
– Это-то мы и пытаемся исправить.
– И вы хотите, чтобы я тоже стал такой вот размазнёй?
– Они не размазаны. Они обычные люди здесь.
– И им это очень не идёт.
– Да брось, разве ты не ненавидишь эти приступы больше всего на свете?
– Это правда, ненавижу, но я не ненавижу себя, поэтому отказываюсь.
– Не спеши с ответом.
– Я сразу отказываюсь.
Собеседник нервно повёл плечами.
– Уверен?
– Совершенно. В Фероме я сойду с самолёта.
– Это твоё право.
Инженер мгновенно завернул ухмылку в спокойствие, разложил кресло и лёг, повернув голову к картине, которая висела в том месте, где обычно бывает окно, а Рори поднялся и побрёл по проходу, оглядывая пассажиров, которые продали душу за иллюзию, стали намеком на самих себя. "Они как будто обворованные. Хорошо, что я не попался", – подумал человек и торжествующе двинулся к своему креслу, где он хотел немного отдохнуть до приземления.
…Это было раннее утро. Рори вышел из самолёта, и мягкий весенний воздух окутал ему лицо. Фером просыпался, как после долгого сна, или это человек сам просыпался – непонятно было пока. Он закинул рюкзак за плечи и шагал по внешнему аэропорту уверенной походкой, не перемешивал своё тело с окружающим пространством, но предвкушал свои счастливые времена в этом городе. Он шёл по аэропорту, и вокруг плавно вырастали волны из деревьев, и возникали дебри, и свет свешивался страшными клочьями с облаков…
Рори прижался к стене и вынул платки для слюны, он достал целую пачку платков из кармана и приготовился упасть, как множество раз падал в своей жизни, но в этот раз он совсем по-другому обрушился, он рухнул так безнадёжно, как будто из него вынули двигатель, основную деталь, которая запускала эту человекомашину.
– Они украли её, забрали просто так… Он соврал мне.
Тело его лежало обмякшее около стены, но последний импульс двигал ноги по тропинке: Рори забегал в свой волнообразный лес, где ему предстояло спрятаться навсегда.
РАЗНОЦВЕТНОЕ
Серое примятое небо, капли – почти молекулы, висят плотно, воздух как из воды. Человек в красной бейсболке размазывает пену по асфальту, носятся корзины с газетами, бормочет океан что-то. Гиль открывает баночку с рефрешкой [1] и вливает в себя этот красочный пузырчатый раствор. Теперь он разноцветный человек: внутри у него столько оттенков – не сосчитаешь.
– Хелло, Ванесса, я рефрешку пил, – говорит он с гордостью соседской девчонке и выпускает шумную радужную отрыжку.
– Мне мама тоже купит на рождество, – говорит девочка с угрюмой завистью. – И вообще, я сок пробовала из бутылочки четыре дня назад, так вот!
– Сок из бутылочки! Да ну?! – говорит Гиль и заглядывает Ванессе в глаза, пытаясь угадать по оттенкам на радужке, не врёт ли она и не обманывает ли его насчёт сока.
Девочка высокомерно кивает.
– Здорово, – с неохотой признает поражение мальчик.
А потом они бросают друг в друга два кулачка грязи из лужи, смеются и убегают глазеть на паром, который хоть и приходит-уходит два раза в час, но всё равно всегда интересно понаблюдать, кто там катается, какие-такие люди, и в какой одежде, что у них на футболках написано, и как они смеются, и о чём говорят. К тому же, флаг у парома такой красочный, на ветру дёргается, как юбка у тёти из вентилярии.
– Хромой из серого дома рассказывал, что если к белым подбегать и говорить, что ты голодный, то они денег дают, просто так! Веришь в это?
– Как это – просто так? То есть, вот ни за что?
– Ну, они жалеют, как бы, человека, помогают ему.
– Это мне не понятно, они же могли на это рефрешки себе купить или галинью с карри? Зачем они отдают?
– Хромой говорит, что у белых деньгами все карманы забиты, они их даже не считают никогда, только подкладывают и подкладывают. А если какой белый захочет на эти деньги рефрешки купить, то столько её получится, что можно заставить весь амбар китайский, где рис хранят, видела его?
– Он же огромный, этот амбар! И что, везде там рефрешка будет?
– Везде.
– Ого.
– А ещё хромой говорит, что белые едят в ресторанах по выходным. Это такие места, где цены на еду в десять раз больше, чем в магазине, но зато еда там разложена красиво по тарелочкам, и её приносят люди в костюмах с блестящими пуговицами. Белые иногда там ужинают и даже что-то такое пьют… одна бутылка стоит как полтора года в той красивой школе на Каунде учиться.
– И они платят столько денег?
– Платят.
– Где же они все эти деньги берут?
– Хромой как-то на пароме катался и разговаривал с белым, который работает чемоданом… нет, кто-то другой он… Дипломат! И вот он работает этим, и ему каждый месяц дают за такое кучу денег.
– Надо же! А если я буду сумочка, мне дадут денег?
– Думаю, что должны дать, это же не очень большая разница – между дипломатом и сумочкой.
– Мне дадут кучу, и я куплю рефрешки баночек сто… А лучше двести. Сама буду пить и с тобой поделюсь.
– И мы будем разноцветные каждый день!
– И наши отрыжки радостные поднимутся вверх, и там слепятся цветные облака.
– Точно! Давай-ка ты поскорее становись сумочкой.
– Ладно… Только вот как это сделать?
– Ну, смотри: ручки у тебя есть…
– А всё остальное?
– Надо подумать.
Они сели на бордюр и почесали головы. Уже паром два раза причалил-отчалил, уже рыбаки вытащили на берег вечерний улов из семи гароп и одного страха, а они так и не смогли ничего придумать.
– Кажется, я понимаю, почему у этих белых так много денег. Не так-то просто стать сумочкой, что уж про дипломат говорить, намучился он, наверное, тот человек, – вздохнула девочка.
– Это точно. Вот ничего ведь в голову не лезет, а мама говорит, что я самый умный в семье. Знаешь, что? Давай не будем больше им завидовать, белым, а будем их уважать за то, что они такое придумали.
– Давай. И ничего, что мы рефрешку раз в два месяца пьём, зато можем веселиться и играть, а не ломать голову над тем, как стать каким-то предметом.
– Вот-вот. К тому же, карманы у меня дырявые, если бы сюда кто деньги положил, сразу бы выпали.
– И мы потом бы их не нашли и расстроились. Нет уж, пусть будет, как сейчас.
– Да!
Ванесса сгребла в кулачок немного слякоти поплотнее и швырнула в лицо Гиля так, что чуть весь рот ему грязью не забила, однако, он сумел вовремя спохватиться и запульнул в девочку камнем – прямо в лоб. Оба рассмеялись и продолжили беседу.
– А что ещё хромой говорил? – спросила Ванесса, потирая свежую шишку.
– Ещё он говорил, что у белых есть дома в несколько этажей, и что они могут выбирать, на каком этаже будут спать, а ещё у них там есть специальный ящик для костров, так что можно прямо в комнате разжигать, а во дворе дыра квадратная, и вода в ней голубая-голубая. Там они купаются. Это хромому мама его рассказала, она в одном из таких домов убирается.
– Купаться во дворе и голубая вода, надо же!
– И ещё им полотенца каждый день новые приносят. Хотела бы ты каждый день новое полотенце иметь?
– Сильно бы хотела! Вот я бы их пачкала – изо всех сил, а мне бы с утра чистые давали.
– Хорошо бы было.
– Очень неплохо.
Паром со звуком выпустил пар и потянулся лениво к другому берегу, а Гиль с Ванессой улеглись на колючей траве и смотрели в вулканное небо.
– Сейчас начнётся. На сколько ставишь¬? – спросил мальчик.
– Считаем до пятидесяти трёх.
– А ты сколько говоришь?
– Сто пятнадцать!
– С ума сошёл! Лето же!
– А вот скажу сто пятнадцать.
– Закрываем глаза.
Один, два, три, семьдесят пять, девяносто четыре…
– Девяносто шесть! Ты продула!
– Ну, ты тоже не угадал…
– Ладно, ничья, но признай, что я лучше высчитываю, за сколько оно свалится.
– Ерунда! Завтра ещё раз сыграем, а пока отстань, я хочу посмотреть.
Они откинулись на спину и глядели туда, наверх, и видели эти спектральные взрывы, и как многие цвета возникали над головой – лиловый и оранжевый, синий и красный – словно кто-то большой отрыгивал после рефрешки.
– Знаешь, всё-таки хорошо, что я не стала сумочкой, у сумочки же нет глаз, и как бы я смотрела сейчас на эти разноцветности?
– Да, ничего бы не увидела, обидно. Но я бы тебе пересказывал.
– И чем бы я тебя слушала? У сумочки даже ушей нет.
– Я и забыл. Очень хорошо, что мы остались теми, кто мы есть.
Закат уходил, наступала темнота, мягкая, тёплая, пахло травами и солёной водой, которая снова и снова перетекала из океана в воздух, из воздуха в людей и обратно, перемешивая человеческие мысли, перетасовывая настроения и выкидывая результатом эти неимоверные цвета, эти красочные заповедные конструкции.