- Ну чо, я ждать вас должен?! - подал голос из передней части автобуса водитель. Оказалось, что он понимает по-русски, и даже говорит. - Я тоже домой хотить, меня дети малые кушать просят!
Но, отчего-то дверь не закрыл, и с места не двинул, хотя большинство пассажиров уже вышло, и задняя площадка разгрузилась. А в дверях разворачивалось никому не понятное действие.
Невысокая девушка, одетая дорого и со вкусом, чуть сдвинула очки вниз и поверх дужек в упор глянула на тётку. От этого взгляда акушерке показалось, что по спине её потёк холодный пот. Потом пошли мурашки по щекам, ослабели ноги и сумки сами собой выпали из рук.
Глаза у девушки были невозможного зелёного цвета - словно кошачьи. А в зрачках плясало пламя - столько ненависти в них было. Она смотрела немигающим взглядом прямо в бешеные глаза энергетического вампира и наливалась яростью: вот, тварь, где окопалась - она питается человеческой болью и страхом, многократно усиливая её вливанием своего яда. Они живут среди людей, они подсаживаются на них, как паразиты. Они и есть паразиты.
- Заглохни. - медленно и чётко сказала девушка, направляя палец к обмершей от непонятного ужаса тётке. И в этот миг у той резким ударом всплеснуло сердце. Она отшатнулась, но тут нога её отчего-то поехала в сторону, и акушерка повалилась назад и вбок - прямо на старуху, которая протестующее завизжала что-то по поводу трёх десятков раздавленных яиц. Пенсионерка отпихнула тётку, переколотившую ей все яйца, но женщина под возгласы пассажиров с глухим стоном упала в жидкую грязь на полу.
Она уже ничего не слышала - её поглощала тьма. Боль нарастала непроницаемо-чёрной лавиной, удушье, словно змея, заползало в горло. Все проблемы, какие были, вмиг покинули Тамару Вениаминовну, акушерку родильного дома. Она уже не слышала ни воя машины скорой помощи, ни ропота пассажиров, покидающих маршрутку, ни огорчённых причитаний водителя-таджика. Она лежала в неудобной позе на грязном полу среди яблок, мороженой рыбы, с раздавленной пачкой сливочного масла, приставшей к подошве.
Она уже была не здесь, не в этом мире, а в каком-то непонятном ограниченном пространстве без света, без звука, без воздуха, и лишь отстранённо наблюдала, как её крошечная фигурка удалялась на фоне сплошной, непроницаемой черноты - она уменьшалась, переворачивалась, смешно растопырив ручки-ножки, и улетала куда-то далеко-далеко.
***
Выскочив из душной, провонявшей мокрыми испарениями маршрутки, Наташа облегчённо вдохнула мокрый воздух - он показался несказанно сладостным. Это на мгновение избавило её от ноющей головной боли, как заноза, застрявшей в виске.
Она давно уже чувствовала, что ей с каждым днём всё труднее терпеть людей - эти помрачённые в рассудке человеческие массы. Ей казалось, что вся эта душевная нечистота восходит от истоптанной земли тяжёлым, смрадным паром и накапливается в низких серых облаках. От отвращения кружилась голова, и ей всё труднее было заставить себя выходить из дома - в школу, где она постоянно испытывала на себе давление всё той же злобы - бессмысленной, беспричинной. Ей было противно ходить в магазин, проходя сквозь строй матерящихся мужиков, которые искали денег на отраву. Противно ездить в транспорте - дня не проходилобез наблюдения подобных ссор и даже откровенного хамства по отношению к беззащитным. Вчера старушку посылают, сегодня старушка посылает. Эти старики становятся настоящими аккумуляторами негатива - они впитывают в себя, как губки, всё человеческое остервенение. У этой, в маршрутке, в голове словно черви копошились - так выглядел боковым зрением распад нервных тканей. Это обыкновенный старческий маразм, но эта гадина…
Наташу передёрнуло при воспоминании о зверском выражении лица той дамы из родильного отделения, которая так ненавидела своих пациенток. Вот так, рождаются детишки - ещё не сделал первый вдох, а уже попадает под поток злобы. Это похоже на порчу. Что может сделать беззащитная роженица, попав лапы такой вот крокодилицы? Зачем они вообще рождают детей в такой гнилостной среде? Наверно, только потому, что не знают истинного лица своего мира. Мира, который теперь Наташа видит иными глазами.
Домой, скорей домой, в свою светлую комнатку, к своим привычным вещам, к ласковой маме и доброму папе. Всё ей противно вне дома, лишь одно светлое воспоминание в душе - тот месяц, проведённый среди деревенской глуши. И ведьма, которую она ошибочно считала за врага, и которая доверила ей всю свою магическую власть.
Наташа ни минуты не жалела, что нанесла той мерзкой гадине почти смертельный удар в сердце. Выкарабкается - её счастье. Нет - значит, заслужила. Эта тварь так много сеяла вокруг себя подлинно демонской черноты, что захлебнулась собственной отравой - не что-нибудь, а её собственные помойные эмоции, испускаемые в течение всего лишь двадцати минут в замкнутом объёме, собрались в один кулак и вернулись к ней же.
Чернота над металлической дверью входа. Отсвечивают стёкла от уличного фонаря. Подъезд привычно тёмен - опять перегорела лампочка.
Магнитный замок слабо запищал. Наташа, как всегда, с усилием открыла тяжёлую дверь и вошла в темноту. Сзади звонко бацнуло металлом. Платонова протянула руку, нашаривая ручку внутренней двери и тут же услышала шёпот.
- Девушка, а девушка.
Из темноты выползла чуть видная фигура. Раздался слабый щелчок и загорелся фонарик.
- Ты, девушка, меня не бойся. - заискивающе заговорил мужской тенорок. - Я только покажу тебе…
Голос захлебнулся.
В полутьме подъезда вспыхнула фиолетовым огнём ладонь. Пламя стекало с ногтей и тянулось к скорчившейся у стены фигуре. Пять тонких струек осветили мгновенно взмокшее лицо и выкаченные глаза человекообразной мрази, короткие редкие волосы которой вдруг поднялись дыбом. Пальцы человека разжались и выпустили полы пальто, под которым не было одежды.
Пять фиолетовых огненных кинжалов впились в маску ужаса и резко дёрнулись вниз. Раздался короткий вопль, как от кошки, попавшей под трамвай, хлопнула в темноте дверь, и всё смолкло.
ГЛАВА 10. Мутузники
Внутренний толчок пробудил Лёна, но прежде он почувствовал к своей персоне чей-то пристальный интерес. Только потом уже в уши заползло назойливое треньканье скрипок, гнусавое дудение рожков, людские голоса, звон тарелок, шипение очага, смех, разговоры, пьяный шум. А следом так же достигли носа разнообразные запахи кухни: аромат свежей выпечки, жареного мяса, крепкого вина и пива.
Он открыл глаза и обнаружил, что сидит в харчевне, пристроившись в углу перед пустым столом. На глаза надвинута кожаная шляпа, на плечах - дорожный плащ, опушенный выдрой. Одет он в кожаный колет, в такие же штаны и сапоги. Под рукой заявил о себе плотненький замшевый кошелёк, судя по всему, далеко не пустой. Вот к этому-то кошельку и проявил внимание некий молодец недурной наружности.
Едва Лён приподнял поля шляпы, как наткнулся взглядом на крепкого молодого человека, который уже подсел к нему на лавку и тянулся рукой к кошельку со вполне понятной целью.
- Что надо? - спросил Лён, не вполне проснувшись, зато ощущая под второй рукой надёжный эфес длинной шпаги. И осёкся, увидев прямо перед собой большие голубые глаза со светлыми ресницами, под такими же светлыми бровями.
- Василёк! - воскликнул он, не веря себе.
- Лён?! Какими судьбами?! - изумился старый знакомый по школе в дубе.
Василёк за прошедшие со времени расставания годы сильно вырос, стал по-крестьянски широк в плечах, но сохранил своё красивое лицо с ясными глазами. Волосы его были всё так же светлы, но только уже не так растрёпаны. Теперь лицо Василька украшалось тщательно ухоженными льняными кудрями - чувствовалось, что парень сознаёт свою привлекательность и любит щегольнуть нарядной одёжкой. На нём была надета шёлковая просторная рубашка и вышитая безрукавка с меховой опушкой. Штаны со шнуровкой и добротные сапоги. Весь он походил на сказочного Иванушку, только в глазах не было наивности. Василёк вырос и многое, похоже, в жизни повидал.
- Откуда ты, бродяга?! - радостно спрашивал он, крепко хлопая товарища по плечу. - Э, брат, да ты не из бедных!
- Как ты, Василёк? - взволнованно спрашивал Лён, оглядывая ладную фигуру своего бывшего однокашника по лесной школе. В те поры Василёк был худеньким мальчишечкой, с тонким личиком и большими ясными глазами.
- Да как? Вот так. - развёл широкими ладонями товарищ. - Фифендра меня из школы сбыла на следующей же ярмарке после твоего ухода. К учёбе я оказался не слишком горазд. Попал я к купцу одному, а потом началось всё это с вурдалаками. Большая была буча! Я от купца утёк, да и давай своим умом жить. Я, конечно, не то что ты, не мастак на большие магические штуки, но тоже кое-что умею. Руки у меня ловкие, вот и начал я на базарах городских народ забавлять - шарами жонглировать да булавами горящими. Фокусы показывал ещё - тоже получалось. Да одному-то плохо - стали приставать да требовать долю. Вот я и примкнул к мутузникам.
- К кому? - не понял Лён.
- К мутузникам. - открыто пояснил Василёк. - Всё же кучей лучше выживать - товарищи заступятся в случае чего.
- Это циркачи? - опять не понял Лён.
- Ну, и циркачи тоже! - подмигнул ему в ответ товарищ. Он обернулся и помахал рукой какой-то компании, сидящей за отдельным столом. Вид этих мутузников несколько озадачил Лёна. Выглядели они что-то не слишком похоже на артистов. Понятно, что простодушному Васильку такая компания казалась самой лучшей.
- Мы тут проездом. - пояснял тот. - А ты куда путь держишь?
Тут Лён и вспомнил, что поначалу Василёк примеривался к его кошельку. Нет, не прост так бывший ведьмин ученик, как кажется!