Наташа Платонова торопилась домой - и так она уже слишком задержалась в музыкальной школе. Настроение было под стать погоде: холодная мокрая осень смыкалась с гнилой, сопливой зимой. Дул резкий ветер впремежку со снежными хлопьями - всё это, попадая на куртку, моментально проникало в ткань, делая одежду тяжёлой и холодной. Потом минут двадцать в переполненной маршрутке, которую кидало и бросало под ледяным шквалом, вместе с усталыми, раздражёнными погодой и ожиданием выходных людьми. Все были нахмурены, болезненно-угрюмы - по телевизору в сводках новостей уже с тревогой говорили о массовой депрессии, в которую погружалось население центральной европейской части страны - невыносимы были эти долгие серые дни, низкое небо, непроходящая морось, грязь на дорогах.
- Как надоели! - со злостью выговаривала своей попутчице немолодая дама, крепко держащая под мышкой сумку - её жёсткий угол давил Наташе в бок, по ногам тёрся мокрый зонт этой же дамы. А та излагала своё настроение не столько собеседнице, сколько всему салону маршрутки - люди поневоле прислушивались к экспрессивному монологу разгневанной чем-то женщины.
- И прут, и прут! И валят, и валят! Никакого покою нет ни на минуту! Что их всех прорвало в один день?! Ни чаю попить, ни отдохнуть! Как понесло их всех рожать в мою смену - так и прут! Рожают и рожают! Рожают и рожают! Нагуляли, сучки, непонятно с кем! Да разве нормальная женщина в тридцать лет пойдёт рожать ребёнка?!
Узнав, что речь идёт отнюдь не о проблемах собачьего питомника, люди как-то сразу заскучали, перестали бросать на разгневанную даму любопытные взгляды и стали с тоской пялиться в окна. И служащая родильного отделения уже выражалась в безразличную пустоту, а ей позарез требовалось что-то вроде канализации, куда бы она могла слить накопившийся за рабочую смену негатив, но даже её молчаливая соседка уже не слушала, а отсутствующими глазами смотрела в темноту за окнами.
Тут кто-то умный вышел, следом выскользнула безмолвная собеседница, и негодующая акушерка поспешно плюхнулась на сырое место рядом со старухой, ревниво обхватившей руками какие-то кульки и затёрханные авоськи. Она была ещё в запале, ей ещё требовалось выпустить пар, и обводила глазами, похожими на взведённые курки, входящих мокрых граждан.
Наташа молча теснилась, пропуская людей со всеми их сырыми куртками, зонтами и сумками. Одной рукой она цеплялась за перекладину, другой держала пакет с нотами. Сзади её толкали, и Наташа буквально прогнулась над усталой акушеркой.
Тут стало ещё хуже - мимо столба у входа протискалась молодая беременная женщина и в отчаянии огляделась, ища помощи. Ей приходилось, как и Наташе, висеть на одной руке, в другой держа сумку, пакет с продуктами и большой, скользкий, объёмный полиэтиленовый пакет с яркими картинками и молнией - это явно были вещи для будущего младенца. Живот у неё уже был не так чтобы очень велик - месяцев шесть, наверно. Но, лицо молодой женщины было утомлённым, волосы растрепались, мокрая шапочка съехала на ухо. На её умоляющие взгляды никто даже не пошевелился - молодые люди, сидящие напротив двери, вели оживлённый разговор, два мужика у заднего окна делали вид, что спят. Впереди, может быть, и уступили бы, если б видели, да только протолкаться туда было совершенно невозможно.
- Пусти, что ли, бабу посидеть. - грубо сказал работнице родильного отделения стоящий у выхода мужик, пропахший табаком. - Не видишь, что ли, родит ведь тут!
- А вот этого как раз делать не стоит. - неожиданно звучным и громким голосом - на весь салон - заявила акушерка. - Беременным сидеть противопоказано - плод упирается головой в тазовое дно и испытывает давление на теменную часть мозга, а также на позвоночник. На будущее знайте: никогда не уступайте беременной женщине место в транспорте - это плохо сказывается на плоде. Именно поэтому они все сейчас так плохо рожают, что слишком много сидят - на работе да в транспорте.
- Да, да! - оживилась старушка рядом. - Раньше-то не было никаких роддомов - на меже рожали, да здоровые все были!
Молодые люди, почувствовав, что им опасность больше не грозит, тут же вступили в тему:
- Я бы уступил ей! - заржал один из них. - Да не я ей делал ребёнка!
Это прозвучало так хамски и издевательски, что на глазах у молодой женщины показались слёзы. Она держала одной рукой сумки, второй цепляясь изо всех сил за перекладину. Автобус так и мотало, и удерживаться в неудобной позе, фактически нависая над акушеркой, ей было страшно тяжело.
- А вот сумки таскать не стоит. - авторитетно продолжала дама-специалист. - Для этого есть мужики. Заставляй мужа, голубушка, носить продукты из магазина - не надо баловать мужчин.
- Да нагуляла, чай. - скептически отозвалась бабка, ехидно оглядывая лёгкое пальтишко женщины. - У неё и мужика-то, небось, никакого нету.
С сидений напротив раздался взрыв хохота, и пьяные молодые люди стали со смаком комментировать это высказывание.
Старуха ободрилась, чувствуя поддержку, и стала излагать далее:
- Нагуляют, а государство им плати!
Тут засмеялся весь автобус, но смех тут же прервался от того, что маршрутка резко затормозила. Наташа к тому моменту уже продвигалась на выход, и её бросило на металлическую стойку, а беременной не повезло - её рука сорвалась, и женщину неудержимо кинуло вперёд. Людей словно впрессовало в переднюю часть - раздались вопли, ругань, детский рёв, неясные выкрики водителя, который объяснял, что не виноват - впереди выскочил на дорогу пешеход.
Едва ругательства утихли, все обратили внимание на то, что беременная женщина упала на пол - прямо в жидкую грязь под ногами. Теперь она неловко поднималась среди рассыпанных фруктов, мороженой рыбы, испачканного хлеба, пачки масла и разлитого кефира. Пакет с детским приданым тоже лопнул, растеряв бело-розовое атласное богатство под сиденьями. Люди стали возвращаться на свои места, ступая ногами по воздушно-кружевному, младенчески-невинному, нежному атласу, пятная его грязными подошвами. Кто-то протянул руку и поднял беременную под локоть.
Девушка громко зарыдала, закрывая лицо грязными руками. Её левый бок стал сплошь в грязи - от плеча до подошв сапожек.
- Ну вот оно что! - с торжеством воскликнула акушерка. - Мы на каблуках! Голубушка, нельзя беременным на каблуках ходить. И маслице-то сливочное не надо много есть, а то вес наберёшь - возись с тобой потом!
Тут автобус затормозил, дверь отворилась, и грязная, как бомжиха, беременная девушка выскользнула из маршрутки, продолжая без умолку рыдать. Продукты и покупки для новорождённого остались валяться под ногами граждан. Все возмущённо загомонили, обвиняя водителя в плохом управлении машиной и указывая друг на друга.
Тут в салон пробился и водитель.
- Чего так, однако? - недоумённо спросил он, оглядывая всех нездоровыми раскосыми глазами.
- Водить надо лучше! - сурово обрушилась на него мадам. - Смотри вот, всё упало!
Труженик пассажирских перевозок ломаным языком забормотал, что ничего по-русски не понимает, работает он совсем недавно, ему надо кормить семью, а за проезд передают совсем плохо. Он сгрёб двумя руками запачканные вещи, умудрившись прихватить и хлеб, и удалился к себе в кабину продолжать работу - он тоже хотел скорей домой и тоже испытывал дурное настроение от погоды.
Все неожиданно замолчали, отводя глаза. Парни встали и заторопились на выход, старушка стала рыться в сумках, и только акушерка обвела всех воинственным взглядом.
- А нечего рожать, если мужа нету. - непримиримо заявила она. - От этих мамаш-одиночек одни проблемы: и садики-то им подавай вперёд всей очереди, и питание-то им со скидкой! А уж неорганизованные какие - просто ужас! Я таких каждый день вижу на работе.
Никто не откликнулся - все отвернулись, и гнетущее молчание воцарилось в маршрутке. А Наташа, стоя в дверях, оглянулась - искоса, как научила её лесная ведьма Мария. Такое зрение позволяет видеть то, что скрыто обычно человеческим глазам.
Боковым зрением мадам-акушерка виделась настоящим кошмаром: лицо с отвисшими щеками похоже на свиное рыло, змеиные глазки, похабная дыра раззявленного рта, откуда, как из клоаки, исходили чудовищные миазмы, и чёрный, длинный язык. От неё отчётливо пёрло такой тяжёлой психической вонью, что Наташу замутило. Она отвернулась и стала с нетерпением ждать своей остановки.
Акушерка вдруг заторопилась - оказалось, что ей тоже надо срочно выходить. Она выдралась из тесного бокового сидения, всё ещё бормоча под нос про каблуки, и ринулась на выход - маршрутка уже тормозила, и её инерцией относило назад.
- Ну что застряла? - входя в новый крутой виток раздражения, зашипела дама девушке у стойки. - Шляются тут непонятно зачем, мешают людям. Тебе дома надо сидеть, уроки учить, а не кататься по городу без цели! Вот так они, сначала шляются, потом в подъездах ржут с парнями, а потом носись тут с ними сутками в роддоме.
Никто не обернулся на эту дикую реплику - всем уже давно было мерзко и тошно от дурной бабы. Так что дама-акушерка могла беспрепятственно срывать на новой беззащитной жертве своё остервенелое настроение. Нездорово-пухлые щёки женщины тряслись от злости, под висячими ушами модной шапки из норки они напоминали хомячьи мешки, а дряблый крашеный рот выпячивался среди двух глубоких носогубных складок. Она уже была всем настолько отвратительна, что люди отгородились от неё спинами и в них явственно ощущалось желание как можно скорее избавиться от этой липучей заразы.
Тут девушка у двери обернулась и внимательно глянула в крапчатые глазки дамы-акушерки. Та хотела что-то бросить, но неожиданно застыла, уставясь в непроницаемые зеркально-тонированные стёкла, как будто за этими подобиями глаз смотрело на неё что-то поистине ужасное.