* * *
– Хорошо. Выражение: "Кто умножает знание, умножает скорбь" – тебе известно?
– Обижаешь, Вик! Я у тебя всё-таки филолог! Хотя и недоучившийся. Пока… Кроме того, есть и такое выражение: "Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным". Из тех же, между прочим, анналов! Съел?!
Я поймал себя на мысли, что не вполне честно провоцирую её задор. Не вполне честно, потому что подсознательно хочу от неё же получить толчок к совершению того шага, который боюсь сделать сам. Хочу, чтобы она помогла мне выстрелить в неё.
– Видишь ли, моя дорогая, есть такое знание, которое может и убить.
Диана вскочила из кресла и заговорила, взвинченно жестикулируя:
– Ну, Вик!!! Ну чего ты инересничаешь, как маленький, ей Богу? Ну чего я такого страшного могу о нас узнать? Ты что, скрывающийся от правосудия маньяк-убийца? Может, мама не умерла, а это ты её убил? Или я правнучка Гитлера?! Говори!!!
– У Гитлера не было детей…
– Сама знаю! Не увиливай! Раз начал – договаривай.
– И никого я не убивал. В том числе и твою маму. Я её вообще никогда не видел.
Диана, видимо, хотела что-то быстро ответить, но запнулась, будто налетев на невидимую преграду. Она явно пыталась постичь смысл произнесённых мною слов, уложив их в рамки формальной логики.
А я молчал, оставляя следующее слово за ней. И вновь уличал себя в том, что тем самым довольно подло хочу переложить на плечи моей девочки хотя бы часть ответственности за жестокую инициативу в раскрытии опаснейшей и довольно дикой, с точки зрения человеческой морали, тайны её собственного происхождения.
Она медленно и молча вернулась в своё кресло. Немного посидела на его краю, сцепив пальцы рук в замок, упёршись локтями в колени и глядя в пол.
Потом подняла глаза на меня:
– Ты, хочешь мне сказать, что ты не мой отец?
– Да.
– То есть, ты меня удочерил? И это – вся тайна?
– Нет.
– Что нет?
– Это не вся тайна, и я тебя не удочерял.
– Как это может быть? У меня же есть свидетельство о рождении. Я на этом основании паспорт получала!
– Строго говоря, свидетельство фальшивое, хотя и безупречное с юридической точки зрения.
– Ты меня похитил, что ли, во младенчестве?
– Да нет же! Не гадай. Всё так, как ты и представить себе не можешь…
– А что же тогда?! Да говори же ты, наконец!! Что ты кота за хвост тянешь!!!
Она снова вскочила с кресла и, кажется, была готова разрыдаться.
– Сейчас! Сейчас! – уговаривал я её. – Сядь, пожалуйста! Сейчас я тебе всё расскажу. Никаких кровавых ужасов. И никакого криминала… Ну… почти. Села? Возьми компьютер. Я тебе покажу несколько фотографий.
Она подчинилась. Снова надела "очки", немедленно ставшие непрозрачными. Значит, включила мониторы.
Я достал из футляра свой собственный компьютер и тоже нацепил его на нос. Сел в другое кресло, установил соединение с компьютером Дианы и вызвал файловую папку с фотоизображениями.
– Посмотри, – предложил я и открыл первый файл.
Это был снимок Дианы (той, прежней), сделанный, теперь уже можно сказать, старинным цифровым фотоаппаратом, в забытой "плоской" технике. Никакого привычного нынешней молодёжи 3D.
Кажется, это было снято на Плитвицких озёрах. Диана стояла на деревянных мостках над стеклянно-прозрачной, бирюзового оттенка водой, под поверхностью которой кишели серо-чёрные спины крупных рыбин. Она смотрела в объектив, едва заметно улыбаясь. Боковой ветер слегка трепал её волосы, отбрасывая их вправо, отчего почти половина лица Дианы оказалась эффектно прикрыта их красивыми прядями. Такая полускрытость придавала портрету ноту очаровательного лукавства и манкости. Я очень любил этот снимок.
– Ну, это же я, – едва взглянув на снимок, нетерпеливо и недовольно отозвалась Диана.
Она явно была настроена увидеть нечто априори сенсационное и не смогла сразу понять, что удивительнее показанного ей зрелища трудно было что-нибудь придумать. Но уже через несколько секунд до её сознания начали доходить первые странности и несоответствия.
– Что-то не пойму, а где это я? А почему изображение плоское? Что это на мне надето? Это я???
Я открыл следующий файл. Здесь Диана была в купальнике на алмазном песке пляжа тихоокеанского атолла.
– Ну, это снова я… Где это… – в её голосе слышалась ошеломлённая растерянность. – Не пойму… Это что? Фотошоп?
Я подал следующий снимок.
– Это я? – снова раздался вопрос, заданный уже испуганным голосом, а потом, после следующего кадра, скорее, с ужасом:
– Это кто?!
В ту же секунду я услышал стук брошенного на стол компьютера и быстрые шаги.
Диана подлетела ко мне, содрала с моего носа мои собственные компьютерные очки и, тряся меня за плечо, глядя прямо мне в глаза, неистово требовала прямого ответа:
– Что всё это значит? Кто это? Немедленно говори! Хватит дурацких загадок!
Я с трудом вновь усадил Диану в кресло и, прижимая её руки к подлокотникам, ответил:
– Эта та самая Диана, о которой я тебе только полчаса назад рассказал. Та самая женщина, которую я безумно любил тогда и не могу разлюбить до сих пор.
– Так она и есть моя мама? – в голосе Дианы мелькнул отблеск надежды на простое и вполне человеческое разрешение всей этой чертовщины. – Поэтому мы с ней так похожи?
– Нет.
– Нет? – повторила она снова упавшим голосом.
– Нет. Ты уже забыла? Она упала в трещину ледника четверть века назад. А тебе только-только восемнадцать.
– Тогда, кто же она?
– Ты.
– Ви-и-ик!!! – буквально взвизгнула Диана и заколотила ногами в пол, пытаясь вскочить из кресла. – Прекрати!!! Прекрати меня морочить!!! Говори немедленно всё до конца!!! – кричала она.
Я с трудом удержал её на месте. Она перестала вырываться и замолчала, но смотрела на меня, если не с ненавистью, то с яростью.
– Ты не обыкновенный человек, моя девочка.
Она тяжело дышала:
– Говори, всё. Прямо сейчас.
– Ты не представляешь, Диана, как мне это трудно…
– Говори!!! – рявкнула она сорванным голосом.
– Ты – клон.
* * *
Нет, она не брякнулась в обморок и даже не заплакала.
Посидела несколько минут молча, потом сказала, что не верит мне и потребовала подробного изложения, как она выразилась, моей "версии".
В следующие сорок минут я выложил Диане всё, что касалось её второго рождения и безумных мотивов, толкнувших меня на отчаянный и, очевидно, аморальный эксперимент. Никаких тайн между нами больше не существовало.
– Всё? – спросила она, когда я закончил.
– Всё, – столь же лапидарно ответил я.
– Завтра мы поедем в Линц. Иначе не поверю.
Сказав это, Диана ушла к себе в комнату.
Я же обессиленно распластался в кресле. У меня не было сил. Никаких. Правда, и ощущения от сброшенной тяжести, много лет угнетавшей мою совесть, тоже было. Кроме того, я возомнил, что результат объяснения с Дианой оказался менее драматическим, чем можно было предположить. Мою, казалось, несбыточную мечту теперь подогревал огонёк реальной надежды.
* * *
Эту ночь я не спал. Судя по всему, Диана – тоже. Часов в пять утра она вышла из своей спальни в общую комнату, которая использовалась нами в качестве кабинета, и, найдя меня всё в том же кресле, сказала:
– Поехали.
На её плече висел только маленький рюкзачок.
– Да, – ответил я и, в чём был, прихватив только компьютер, направился к выходной двери.
"То, что понадобится в дороге, куплю", – решил я сам для себя. Собирать чемодан у меня не было ни сил, ни желания. И вообще, в данной ситуации подобное суетное действие показалось мне неуместным.
На улице нас застало типичное майское утро. Сквозь молодую листву деревьев пробивалось только что показавшееся в просветах городской застройки светлое раннее солнце. Тротуарная плитка, недавно промытая уборочными машинами, едва парила уходящей влагой. На улице было пусто, тихо и одновременно как бы празднично, что составляло дикий контраст моему душевному состоянию, представлявшему из себя конгломерат тяжёлого смятения, проблесков надежды и отчаянной тревоги.
Что творилось в это время на душе у Дианы, мне вообще трудно себе представить. Скажу только, что я никогда раньше её такой не видел. Ни в той жизни, ни в этой. Остановившийся, видимо, обращённый не вовне, а внутрь себя взгляд, никогда ранее не виденные мною разлитые тёмные пятна под нижними веками, распущенные, потерявшие тонус черты лица… И все движения её утратили обычную очень живую и как-то по-подростковому задорную пластику. Теперь в них чувствовалась неестественная дёрганность марионетки, управление которой существует отдельно от равнодушного к нему тела. Она даже не пыталась со мной заговорить, а я не осмеливался предпринять такую попытку, боясь возможного нервного взрыва, истерики…
Всё так же молча я достал из кармана ключ-пульт и нажал на кнопку вызова. С недалёкой, но невидимой от подъезда стоянки, тихим, однако хорошо слышимым в утренней тишине сигналом отозвалась машина. Через полминуты она плавно, едва различимо гудя двигателем, подкатила к нам. Сдвинулись двери, открывая доступ в салон.
– Я сяду сзади, – сухо произнесла Диана.
Вот как. Она даже не хотела, как обычно, сесть рядом со мною.