* * *
От Кракова до Линца (через Чехию) по шоссе километров шестьсот. Вряд ли я смог бы благополучно проехать это расстояние после бессонной ночи, если бы вёл машину сам. Но обычный и, более того, обязательный теперь в автомобилях автопилот снимал подобные проблемы начисто. При желании, я мог даже напиться, как свинья, без риска не добраться до нужного места. Лишь бы хватило остатков сознания, чтобы задать бортовому компьютеру нужный адрес.
Пока мы с Дианой, запертые в удобной кондиционированной капсуле, то неслись, то плелись в потоках автороботов по дорогам Восточной и Центральной Европы, между нами не было сказано ни слова.
Временами мною пытался овладеть сон, но встрёпанное сознание упорно сопротивлялось спасительному отключению, бессмысленно изнуряя само себя. Эта борьба противно мутила зрение, путала ощущение времени, оставляя в череде восприятий какие-то неопределённые серые лакуны.
Диана, по всей видимости, чувствовала себя не лучше. Она сидела, прислонив висок к облитой мягким пластиком кузовной стойке, и безотрывно глядела в пространство за стеклом. Видела она там что-нибудь или нет, я не знаю.
Время от времени я поворачивал голову назад и пытался поймать её взгляд в надежде установить хотя бы мимолётный контакт, начать какой-то разговор, какое-то движение к поиску нового взаимопонимания, установлению каких-то иных, более соответствующих нашему новому статусу отношений… Безрезультатно. Она то ли намерено не замечала моих робких попыток завязать общение, то ли действительно ничего не видела вокруг.
Это было трудно переносить, но ставить такое поведение Диане в упрёк я не имел никакого права. Кого я мог винить, кроме самого себя?
Одновременно, каким-то вторым фоном, я испытывал некое ощущение, разительно контрастировавшее с атмосферой душераздирающего стресса, которая просто осязалась в небольшом объёме салона автомашины. Несложный самоанализ дал мне ответ, что на поверхность из-под мрачного эмоционального слоя пытается пробиться чувство освобождения из трясины крайне двусмысленного, безвыходно-лживого положения, в котором я пребывал последние восемнадцать лет. Теперь там, сзади, на расстоянии вытянутой руки от меня, наконец-то находилось не бессовестно обманутое человеческое существо, пребывавшее в ложном убеждении, что является моей дочерью, а сидела та самая моя Диана, с трудом и болью обретавшая сейчас свою настоящую суть.
Наверное, всё, совершённое мною после ужасной истории на Кавказе, носило какой-то болезненно религиозный характер. В том смысле, что я сам придумал для себя веру, сформулировал её символ, сам стал единственным её жрецом и адептом, слепо следовавшим установленным мною же догматам и ритуалам в надежде на получение справедливого воздаяния за собственную истовость. Главной наградой и аналогом рая в этой персональной религии могли быть только воскресение моей Дианы во всех присущих ей качествах и второе пришествие всепоглощающей любви.
Как и положено искренне верующему человеку, теперь, после тяжёлого объяснения, я совершенно иррационально ждал близкого и неминуемого преображения Дианы из ребёнка с внезапно разломанной душой в счастливую любящую женщину.
Признаки желанного чуда я хотел видеть во всём.
Ах, сколько надежд мне подарил разговор Дианы со Сташеком!
Юнец позвонил ей где-то к обеду, обеспокоившись, скорее всего, тем, что она не появилась в университете. Диана говорила с ним холодно, отчуждённо и даже с резкостью, вряд ли им заслуженной. А я видел в этом воодушевлявшие меня знаки… Псих!
Так мы и доехали до Линца, остановившись в пути один лишь только раз, чтобы зарядить ходовые батареи машины и в полном молчании выпить по чашке чаю.
* * *
Добрый старый Эберхорст в "Мицаре" уже давно не служил. Насколько я смог понять, благополучно обретался на пенсии. Впрочем, я особо не интересовался.
Вместо него нас встретил новый управляющий – господин Бегуонек, с которым я лично знаком не был.
Свято соблюдая внутренние правила "Мицара", он неукоснительно провёл процедуру идентификации моей персоны и получил от меня формальное заявление с просьбой о допуске в хранилище "третьего лица".
После этого австрийский Харон провёл нас с Дианой в "Зал инспекций".
Если несколько десятков метров от автомобильной стоянки до входа в здание Диана прошла более или менее твёрдо и собранно, то по стерильным коридорам криохранилища передвигалась уже на явно подкашивавшихся ногах. Видя это, я на ходу крепко взял её чуть повыше локтя, и она не вырвала руку, не отстранилась от предложенной опоры.
Когда датчик движения распахнул перед нами двери ослепительно белого зала, Диана и вовсе запнулась на пороге, так что мне пришлось едва заметно подтолкнуть её вперёд. От недавней её решительности не осталось и следа. Она повернула ко мне лицо с самым жалобным выражением смятения и испуга. А в глазах читалась немая и отчаянная просьба: "Ну скажи, скажи же, наконец, что всё это злая выдумка, или, может, просто разбуди меня!"
– Вам необходимо моё присутствие, господа? – осведомился сопровождавший нас до зала Бегуонек, поглядывая на Диану. Видимо, он заметил, что она не совсем в порядке.
– Нет, спасибо, – ответил я, – мы справимся сами. Я хорошо знаком с процедурой. Если нам понадобится помощь, я знаю, как вызвать дежурного служителя…
Управляющий кивком головы дал знать, что ему всё понятно, и немедленно удалился, а я отвёл Диану к стене, вдоль которой стояло несколько кресел, столь же холодно белых, как всё помещение, и усадил её в одно из них, а сам остался стоять рядом.
Она сидела на краешке, глядя в пол, напряжённо ссутулившись, составив ступни ног "утюгом".
Минуты через две другие двери в другой стене зала так же неслышно разъехались в стороны, и служитель, наряжённый в стандартный антисептический костюм, легко выкатил из них криоконтейнер, установленный на тележке с мягко жужжавшим электроприводом.
"Опять, что-то новенькое", – отметил я для себя.
За прошедшие два с половиною десятилетия холодильный гроб с моего, правда, согласия меняли уже два раза на "более совершённый и надёжный". Во всяком случае, мне преподносилось это так, и каждый раз я выкладывал дирекции ледяного кладбища солидную сумму за то, чтобы тело Дианы сохранялось "в соответствии с требованиями постоянно улучшаемой технологии".
Но, в целом, ничем радикальным новый гроб от прежних не отличался. Всё тот же длинный белый пенал с панелью управления в торце.
Как всегда в таких случаях, служитель дал мне расписаться в специальном "листке посещения", где фиксировалось время начала "личной инспекции", а по её окончании, также за моей подписью, делалась отметка о наличии или отсутствии каких-либо замечаний или претензий. Из каких-то непонятных мне соображений руководство "Мицара" до сих пор сохраняло эту процедуру во всей архаике, и её не коснулись никакие веяния электронного делопроизводства, давно уже сделавшего бумагу без малого музейным экспонатом.
Выполнив свою функцию в манере бесстрастного робота-андроида, служитель бесшумно удалился.
Я обернулся к Диане. Разумеется, к той, которая сидела в кресле, и молча качнул головой в сторону белого пенала, давая ей знак подойти. Слова у меня из горла не шли. Нервный спазм.
Она вроде бы попыталась встать, но так и осталась сидеть в кресле, затравленно глядя на меня.
Всё это было ужасно тягостно. Для нас обоих. Я понимал, что необходимо как-то побыстрее заканчивать итоговый и, возможно, самый трудный момент нашего откровения. У меня у самого уже начинало мутиться в голове. О том, что происходило в душе и в мозгу у Дианы в этот момент, страшно было даже подумать.
Я заставил себя сойти с места и, пытаясь изобразить решительность, деревянными шагами подошёл ней. Зашёл сбоку, наклонился, стиснул руками её плечи и со словами: "Пойдём, надо", – буквально вырвал Диану из кресла…