* * *
Почти два года я прожил в Леондинге, недалеко от Линца.
Во-первых, оттуда было совсем недалеко до криохранилища, где находилась Диана, а, во-вторых, там оказалось достаточно тихо, что отвечало потребностям моего психического состояния. Сам Линц представился мне слишком населённым, раздражающе суетливым и шумным, что вряд ли было справедливым по отношению к этому полупровинциальному и относительно небольшому городу.
Я не хотел и просто не мог ничем заниматься. В том числе и собой. Чтобы избавиться от каких бы то ни было бытовых забот, я снял на условиях полного пансиона часть дома на тихой, практически деревенской улице на самой окраине Леондинга.
Хозяева – пенсионеры, оба в прошлом государственные служащие, вначале проявляли обычное и вполне доброжелательное любопытство к моей персоне: откуда я, да чем занимаюсь, да для каких нужд здесь… однако, встретив с моей стороны стойкое нежелание распространяться на тему личных обстоятельств, довольно скоро оставили эти попытки.
Откуда-то возникшее упорное нежелание общаться с людьми заставляло меня проводить целые дни в одиночестве. Я мог с утра до вечера пролежать на диване, уставившись в переплетение толстых нитей на обшивке его спинки или бессмысленно созерцая открытые балки на потолке, а то просиживал долгими часами в плетёном кресле на лоджии, вперив взор в идиллический сельский пейзаж и не видя там ничего за бесконечным течением сцепленных в кольцо одних и тех же мыслей…
В самом милосердном варианте это были долгие и предельно детализированные воспоминания о каком-то одном из почти тысячи дней, прожитых мною с Дианой. Но чаще в мозгу безнадёжно застревало сколь отчаянное столь и бесплодное прокручивание вариантов событий, которые отдалённо или непосредственно предшествовали катастрофе. И бесконечный рефрен: если бы, если бы, если бы… Иногда мои фантазии на эту тему приобретали такую реальность, что казалось, будто бы силой мысли мне удалось пустить ход событий в другое русло. Мираж однако всякий раз предательски таял, и я снова и снова находил себя всё на том же диване, или в том же кресле, или не важно где, но всё с тем же невыносимо горьким прикупом, сданным мне судьбой.
Я бы, наверное, помер с голоду или утонул в грязи, если бы не был достаточно состоятелен, чтобы повесить все заботы о моём теле на хозяев пансиона. А они в свою очередь оказались людьми абсолютно добросовестными и с большим рвением отрабатывали все средства, которые регулярно перетекали из моих финансовых источников на их счета. Так как я отказывался есть в компании, мне по установленному в пансионе распорядку всегда вовремя приносили еду в комнату, убирали и стирали за мной…
* * *
А ещё я ходил в криохранилище. Один раз в месяц.
Вообще-то, по типовому договору мне было предоставлено право "личной инспекции состояния находящегося на сохранении тела в любое выбранное и согласованное с администрацией время, но не чаще, чем два раза в год".
Обратившись в "Мицар", я без всякого труда заключил дополнительное соглашение о том, что буду проводить "инспекции" раз в месяц. Кажется, я их вовсе не удивил. Подозреваю, что среди людей, пользовавшихся странными и недешёвыми услугами этой организации, было немало чудаков вроде меня, а возможно, и ещё больших оригиналов.
Короче, за не очень большое добавление к плате по основному контракту ("Вы же понимаете, господин Бюлов, потребуются некоторые затраты на проведение дополнительных процедур, соответствующую оплату труда персонала…") я получил право на ежемесячное свидание с Дианой. Именно так я называл это для себя.
* * *
Похоже, мне и вправду удалось остановить время. От раза к разу её лицо за смотровым стеклом индивидуальной капсулы не изменялось ни в какой детали, ни в одной черте… При должном воображении и желании можно было бы представить, что это только сон.
Я просиживал, глядя в это лицо, всё допустимое техническим регламентом время, затем подписывал необходимые акты о проведённой "инспекции" и отбывал восвояси, чтобы снова впасть в прострацию, завалившись всё на тот же диван или поместившись всё в том же кресле в отведённых мне комнатах пансиона…
Так прошло семь месяцев.
* * *
После очередного такого "свидания" уже на выходе меня перехватил управляющий хранилища.
– Господин Бюлов! – произнёс он, самым бережным и деликатным образом придерживая меня за локоть. – Извините ради всего святого, что позволяю себе вмешиваться, но я, в силу служебных обязанностей общаясь с вами, при всём желании не могу не видеть вашего состояния. В конце концов, мне невозможно молчать просто потому, что я врач. Да, да! Представьте! Я имею диплом и давал клятву! Простите, но даже не специалисту видно, что у вас депрессия. И не просто депрессия, а тяжёлая депрессия. Поэтому, позволю себе выражаться прямо: за те месяцы, которые я вас знаю, вы очень сильно изменились даже внешне. Вы осунулись и похудели, более того, – состарились, если этот термин в принципе может быть применён при вашем возрасте. Я вижу, насколько вам трудно общаться… Очевидно также, что вы потеряли интерес к тому, как выглядите…
Я слушал молча, глядя в пол. Всё это я знал и без него. И ничего не хотел с этим делать. Не то чтобы активно не хотел, а просто мне было безразлично. Без Дианы всё потеряло вкус и смысл.
– Господин Бюлов! – продолжал свою длинную тираду сердобольный управляющий. – Вам совершенно необходимо обратиться к специалисту. Иначе вы себя погубите! Тут у меня в Линце есть знакомый врач нужного вам направления. Можно сказать, товарищ. Мы с ним когда-то вместе учились на медицинском факультете. Только он в своей области, в отличие от меня, достиг значительных высот. Я-то, как вы изволите видеть, в большей степени администратор, чем медик, а он, наоборот, один из наиболее известных специалистов не только в Линце, но и во всей Австрии. Вот вам его координаты…
Говоря это, управляющий сунул в нагрудный карман моей куртки небольшую, тонкого картона карточку и отечески похлопал меня раскрытой ладонью, то ли просто по груди, то ли конкретно по карману со сделанным туда вложением, как бы призывая не забыть о рекомендации.
– Или, знаете, что я лучше сделаю? – завершил он свои увещевания. – Я его попрошу самого связаться с вами! А то вы ещё забудете. Можно?
Не в силах ни соглашаться, ни возражать, я с натугой изобразил на своём лице какое-то подобие мимической реакции – не то улыбку, не то оскал – и неопределённо пожал плечами.
Управляющему угодно было расценить это как знак согласия с моей стороны.
– Ну, вот и отлично! – подытожил он.
* * *
По правде говоря, мой разум, всё глубже утопавший в неизменном кружении омута одних и тех же мыслей, изредка выбрасывал из каких-то потаённых своих закоулков нечто вроде аварийных буйков в виде отдельных здравых идей о необходимости сделать над собою некое усилие и попробовать отплыть куда-нибудь в сторону от губительного водоворота.
Наверное, это напоминал о себе не полностью погибший инстинкт самосохранения. Иногда, о необходимости спасаться говорили мои прежние друзья или знакомые, коим хватило интереса и терпения отыскать меня и вызвать для общения по какому-либо каналу связи, иногда о том же твердили люди, с которыми я более или менее регулярно контактировал по самым элементарным бытовым вопросам и которые, видя моё состояние, зачем-то пытались мне помочь. Хотя бы советом.
Случай с управляющим криохранилища был как раз из этого последнего разряда. Возможно, впрочем, что он просто обеспечивал выгодными пациентами из числа собственной, весьма своеобразной клиентуры своего университетского приятеля и даже получал с этого проценты. Дело однако не в том.
До этого момента все эти спасительные идеи, не подкреплённые никаким проявлением моей собственной воли, или не обеспеченные реальным толчком со стороны, успешно тонули почти в то же самое время, как только появлялись. А здесь вышло по-другому
Уже на следующий день после разговора с управляющим мне позвонили из регистратуры частного медицинского кабинета господина Шифенхаллера.
Говорившая со мною обладательница нежного голоса, видимо, имея чёткие инструкции, немедленно после обязательного представления взяла быка за рога:
– Господин Бюлов! Доктор Шифенхаллер будет рад принять вас у себя в кабинете завтра в одиннадцать часов. Вам это удобно?
Слегка подвсплыв из своего мутного омута и довольно туго входя в суть сделанного мне предложения, я начал мямлить:
– Я право, не знаю… Как-то это неожиданно… Наверное, я не вполне готов… Я, собственно, даже не знаю, куда нужно ехать…
– Не беспокойтесь, пожалуйста, – продолжал нежно петь ангельский голос, – назовите, пожалуйста, ваш адрес, если это вас не затруднит…
Я механически назвал улицу и номер дома.
– Ну, вот и замечательно, господин Бюлов! Завтра в десять часов тридцать минут за вами придёт наша машина. Вам ни о чём не нужно беспокоиться. Ждём вас с нетерпением! Договорились?
– Да… – ошеломлённый и припёртый к стенке этим шёлково-бархатным напором, растерянно ответил я.
Я до сих пор могу только предполагать, кто придумал затащить меня в кабинет психиатра такими решительными действиями. Скорее всего, что сам Шифенхаллер со слов своего приятеля примерно оценил моё психическое состояние и сделал справедливый вывод, что без внешнего волевого воздействия оторвать меня от дивана будет невозможно. Зачем ему это было нужно? Чёрт его знает!
Может быть, добрый христианин Эберхорст пришёл к доброму христианину Шифенхаллеру и сказал: "Слушай, приятель, тут недалеко гибнет в пучине депрессии наш брат во Христе. Ты можешь его спасти!" Шифенхаллер проникся и кинулся на помощь.