- Ваше общество вы считаете разумным? Ульман искоса взглянул на Андреева. Тот неторопливо прихлебнул кофе.
- Да.
Ульман швырнул в пепельницу сигарету. В глазах его светилось торжество.
- Прекрасно, господин доктринер. Прекрасно! Тогда объясните мне, как же получилось, что в вашем разумном обществе в сороковых годах кибернетику объявили идеалистической чушью? Разгромили генетику, травили выдающихся биологов. А результат? Заморозили биологию на добрый десяток лет. Как это случилось, а?
Андреев аккуратно поставил чашку на стол, встал, прошелся по веранде. Брэгг и Ульман, полуобернувшись, с интересом смотрели на него. Хотя Брэгг и не принимал участия в споре и даже испытывал некоторую неловкость, как хозяин дома, в котором совершено нападение на гостя, Александр Михайлович чувствовал, что Брэгг на стороне Ульмана. Чего добивается этот немец? Зачем он затеял бесполезный спор? Бравирует своей незаурядностью, оригинальностью суждений? А может быть, это его искренние убеждения. Так или иначе, отвечать надо. Он решил говорить начистоту. Остановился перед столиком.
- Вы задали трудную задачу, господин Ульман. Честно говоря, вспоминать о тех временах не хочется. Но что же делать… Такое было. Попробую объяснить. Кто-то из великих сказал: наши недостатки - продолжение наших достоинств.
У нас в стране науке придают такое огромное значение и оказывают ей так много внимания и заботы, что, согласитесь, люди имеют право от нее и многого требовать. Иногда эти требования даже превышают возможности науки. Вы знаете, какими фантастическими темпами развивалась наша экономика. А наука - вернее, кое-какие ее отрасли - по мнению некоторой части людей, топталась на месте, не отзывалась на злобу дня. Хотелось сразу многого. Хотелось поторопить, расшевелить, убрать с дороги все, что мешает. Вот так случилось и с биологией. Что могли предложить генетики в сороковых годах? Одни полутуманные идеи. А стране нужен был прежде всего хлеб. Тут агроном козырнул гроздьями ветвистой пшеницы. Это был убедительный аргумент. Ему поверили. И ошиблись. Что ж, разве разумное общество застраховано от ошибок? Но все это - ошибки разумного общества. И я в принципе разделяю мысли Джона Бернала: автономия науки, независимость ее от общества - нелепость.
Он замолчал, ожидая, что сейчас, последует новая атака. К его удивлению, Ульман, внимательно выслушав Андреева, только пожал плечами.
- Ваше право думать так, а не иначе, - сказал он миролюбиво. - По-моему, нелепость - вдохновение по заказу. Вы ссылаетесь на Бернала, я - на Гексли. Видеть своей целью лишь практические выгоды для кого-то? Меня этим не соблазнишь. И потом: и польза и вред - явления, так сказать, вторичные. Первично чистое исследование.
- Не скажите, - возразил Александр Михайлович. - Радиолокаторы и пенициллин, например, изобретали именно по заказу… Нужды общества натолкнули ученых, не так ли?
- И все же отвлеченное познание как самоцель… - начал было Ульман, но вдруг махнул рукой, рассмеялся.
- Мы с вами все равно не сговоримся, - дружелюбно проговорил он, заглядывая в опустевший кофейник. - Впрочем, это ведь и не обязательно. Продолжайте считать, что ученый что-то кому-то должен, пожалуйста. А я останусь при мнении, что ему наплевать на всех и вся, кроме своих теорий. Ну как, согласимся на ничью?
Андреев пожал плечами. Конечно, глупо было бы пытаться обращать упрямого немца в свою веру. Не затем он здесь.
- Вот что, господа, - сказал он решительно. - Я пришел к вам за помощью. Можете ли вы что-нибудь сделать для освобождения "Иртыша"?
Брэгг покачал головой.
- Я, конечно, поговорю в Высшем совете, только… Вряд ли это поможет. Странная штука - наш совет. Формально - главный законодательный орган. А фактически - бессмысленная говорильня… Так что на совет надежда плоха. Надо что-то придумать. Может быть, поговорить с президентом?
Ульман презрительно фыркнул.
- С Карповским? Самое пустое занятие. Лучше с Гейнцем. Он хоть деловой человек. Впрочем" и это бесполезно. Тут какая-то политика, я уверен. И, очевидно, не слишком чистая.
Брэгг заговорщически скосил глаза.
- Курт в своем амплуа. Кстати, в оценке нашей республики он сходится с вами, господин Андреев. Считает, что все это - гигантская авантюра, только не может понять, какая. А в президенте и его помощниках подозревает чуть ли не жуликов.
- Неправда, - возразил Ульман. - Думаю, что нам повезет, если они окажутся просто жуликами. Боюсь, что-нибудь похуже.
Андреев был сбит с толку.
- И несмотря на это, вы им служите? Где же логика? Ульман поднес к губам сигарету, выпустил струйку дыма и только тогда ответил:
- Я же сказал вам: не все ли равно, кому мы сегодня, как вы выражаетесь, служим? Да и какое мне дело до них? Грязная история, вижу. Но у меня нет ни малейшего желания быть мусорщиком. Пусть возятся в грязи, кому это нравится. Я разрабатываю принципиальные схемы ионолетов, а остальное меня не касается. Главное - установить четкое разграничение функций. И успокоиться.
Он взглянул на Андреева.
- Кстати, мы ведь тоже работаем в конечном счете для людей. Вне зависимости от карповских и гейнцев.
- Послушайте, - задумчиво произнес Брэгг, поглаживая худую пергаментную щеку. - Почему вы оба так ожесточены? Не преувеличиваете ли вы изъяны благословенной республики Фрой? Мне начинает казаться, что в вас говорит не столько стремление к объективности, сколько обида ущемленного индивидуума…
- То есть? - вскинул брови Ульман.
- Пожалуйста, объясню. Господина Андреева насильно поселили на острове, и он не может, конечно же, чувствовать к республике симпатии, - продолжал Брэгг, - И вас, Ульман, судя по вашим рассказам, прислали сюда против вашей воли. Насилие вызывает протест - так всегда бывает. Отбросьте же личное и попробуйте взглянуть на все беспристрастно. Да, безусловно, очень многие порядки на острове достойны критики. Но ведь сама-то идея республики Фрой, признайтесь, не так уж и плоха. Мне, по крайней мере, кажется, что люди, задумавшие ее, руководствовались, видимо, гуманными целями. Но поскольку мечта и реальное ее воплощение не всегда адекватны, а определенные моральные издержки неизбежны, стоит ли так сурово подходить к тому, что мы здесь видим?
- Минутку, профессор, - быстро проговорил Андреев. - Давайте уточним: на чьи деньги построена республика?
Брэгг задумался.
- Мм… Конкретных имен я не знаю, но думаю, что ее финансирует… какая-то группа лиц, обладающих достаточными средствами. Нечто вроде Рокфеллеровского фонда. А если точнее…
- Если точнее - капиталисты, так? - энергично подхватил Андреев.
- Капиталисты? Пусть будет так, - усмехнулся англичанин. - В вашей стране, я знаю, это слово считается бранным, но у нас к предпринимателям относятся несколько иначе.
Александр Михайлович пропустил колкость Брэгга мимо ушей, он не хотел размениваться на мелочи.
- Итак, капиталисты-гуманисты бросают на ветер сотни тысяч долларов, чтобы разок умилить человечество. Но скажите, профессор, не кажется ли вам подозрительной филантропия таких гигантских масштабов?
- Не кажется, - суховато проронил Брэгг.
- А мне кажется. Во-первых, что это за бескорыстные графы Монте-Кристо? Если б речь шла в самом деле о великом обществе, они не прятались бы, а вопили на весь мир. И далее, я уверен, что люди, которых вы считаете необыкновенно щедрыми идеалистами, рассчитывают вернуть свои затраты сторицей. Не знаю, каким образом они это сделают. Я исхожу из общественного постулата: капиталист по природе своей не может быть добреньким простаком. История - тому пример. И ваша, профессор, аналогия с Рокфеллеровским фондом неудачна. О долгосрочном кредите для научных исследований тут не может быть речи. Ваши, извините, таинственные хозяева торопятся сорвать какой-то куш… И вы им нужны только для этого.
Брэгг, снисходительно поглядывая на Андреева, молчал. Помалкивал и Ульман. Но когда Александр Михайлович припомнил слова Маркса о подлостях, на какие способен капитализм ради получения сверхприбылей, Ульман не выдержал.
- Черт побери, до чего же вы истовый фанатик! - желчно воскликнул он. - Даже из своего Евангелия сыплете. Ну и ну! Да будь вы и тысячу раз правы, доктор Андреев, будь вы миллион раз правы, от этого ведь не легче! Что вы хотите от нас, ученых? Революций, дворцовых переворотов? Не ждите, господин Андреев! У нас другие заботы.
Андреев заметил, как заходили желваки на лице Ульмана, как напряглись и побелели его скулы. Подумал: "Ну, что ты ни говори, а спокойствия у тебя немного". А вслух произнес:
- Что вы, Ульман! Я и не жду…