Прятов вытянул шею, как гусь, словно прицеливался ущипнуть Марту Марковну.
- Хомский? - угадал он, растягивая "с" до ультразвукового свиста.
- Хомский, - подтвердила та со зловещим торжеством. - Упал на лестнице и треснулся башкой. Сидит, блюет и охает. Дурак дураком, прости Господи.
- Пьяный? - с надеждой осведомился Прятов, ибо нетрезвость Хомского могла послужить хоть какой-то зацепкой, позволяющей его вышвырнуть.
- Трезвый, как стекло.
- Значит, блюет? - безнадежно переспросил Александр Павлович через плечо, выходя в коридор. И пошел к лестнице, не дожидаясь ответа. Все было ясно. Если человек, да еще трезвый, треснулся головой и блюет, то у него, как минимум, сотрясение мозга. Еще дней пять проваляется точно, если не больше. Хомский сумеет и десять. И двадцать. И вообще он не выпишется никогда, останется здесь навечно, и переживет Прятова, и похоронит его. Будет стоять в вестибюле и таращиться на черное траурное объявление о смерти старейшего доктора больницы, ветерана труда, Александра Павловича. Еще и деньги отправится собирать с больных, якобы на поминки.
Александр Павлович вернулся, позвонил в неврологическое отделение. Сплавить мерзавца туда, разумеется, не удастся, но осмотреть его обязаны. Потом снова направился к лестнице.
Хомский сидел в середине лестничного марша, держался за свою продолговатую голову и скулил. Чуть ниже образовалась многозначительная лужица, в которой угадывалась съеденная на завтрак пшенная каша.
- Хомский, что случилось? - Прятов остановился позади Хомского: навис над ним, со скрещенными руками.
- Оступился я, доктор, - жалобно простонал тот. - Шел себе вниз, тихонечко, за перильца держался…
- Значит, за перильца, - кивнул Александр Павлович. - Аннушка маслице разлила, - добавил он фразу, которую Хомский не до конца понял - хотя что-то такое забрезжило, вспомнилось из книг, прочитанных до злополучной травмы. - Куда же вы, позвольте спросить, шли?
- К физиотерапевту. К Леониду Нилычу.
- Зачем вам к Леониду Нилычу? На что вам Леонид Нилыч? Я собирался вас выписать завтра! Можно подумать, вы не знали!
- Процедурку последнюю хотел попросить. Мне горный воздух очень помогает.
- Я вам направление выпишу на Эверест, - не сдержался Прятов. - На Луну.
Он склонился над Хомским, с силой отвел ему руки и осмотрел голову. Ощупал и нашарил мягкую шишку, возле вмятины. Хомский в изнеможении застонал.
- Подымайтесь, - велел Прятов. - Давайте, оперативно. И ножками, ножками в палату. Каталки не будет…
- Да я же и не прошу, - забормотал тот и начал медленно подниматься на ноги. - Я все понимаю… я обузой не буду, я тихонечко полежу пойду…
…Васильев, когда Александр Павлович доложил ему о несчастье, постигшем Хомского, матерно выругался.
- Мало нам убийства - теперь еще внутрибольничный травматизм припаяют. Лестницы, скажут, моете и не вытираете…
Он замолчал и церемонно поклонился Вере Матвеевне, невропатологу - толстой, неопределенного возраста женщине в круглых очках и с мрачным лицом, которая уже несла себя по коридору, поигрывая резиновым молоточком.
3
Получасом позже Прятов ошарашенно разбирал каракули Веры Матвеевны.
- Что же это такое? - спросил он убитым голосом. - Консультация психотерапевта. Зачем же вы назначили? Где мы ему возьмем психотерапевта?
Под диагнозом сотрясения мозга стояли назначения: лекарства, постельный режим две недели и злополучная консультация.
- Больной попросил, и я не имела права ему отказать, - высокомерно ответила Вера Матвеевна, порываясь уйти. - Формально я обязана назначить при наличии жалоб. Плохой сон, тревога, подавленное настроение…
- Да он алкаш!..
- Это не мне решать. Я невропатолог, а не нарколог. Не переживайте насчет психотерапевта - пригласите Ватникова, он прекрасно справится. У него даже корочки есть, на учебе сидел два месяца, лодырничал - пускай теперь отрабатывает…
- Да Ватников знает его, как облупленного!
- Ну так тем и лучше, - удивилась та.
Вера Матвеевна, ничем не отличаясь в этом отношении от простого обывателя, не проводила никаких различий между психиатрами и психотерапевтами. Умом она знала разницу, но в трудовом быту вела себя так, как будто той не было вовсе.
Александр Павлович в очередной раз выслушал объяснение про историю болезни, которая пишется для прокурора.
Он-то запомнил это еще со студенческой скамьи. О прокуроре говорили так часто, что студенческая скамья начинала казаться совсем другой скамьей.
- Формально я обязана, - нудила Вера Матвеевна.
- Да-да, - Прятову не терпелось отделаться от нее, ибо в ее интонациях обозначилось нечто от горестных песен алкогольной бабушки, которую - как сама бабушка полагала, архангелы или бесы - уже увозили по коридору в темную неизвестность.
Качая огромным вздернутым задом, Вера Матвеевна начала удаляться.
Прятов смотрел ей вслед. Тоже ведь горит на работе: своя специальность - свои профессиональные вредности. Например, доисторические носки, потому нервные болезни требуют проверки стопных рефлексов, так что носки с клиента приходится снимать. Добро, если он в уме и снимет сам. А если не в уме, снимает доктор. Двумя пальцами. Бывает, что оба пальца с них соскальзывают - иногда их и вымыть не успеешь, сразу в рот…
Александр Павлович набрал номер Ватникова.
- Мне ужасно, отчаянно жаль, - он чуть не плакал. - Но вам придется зайти… так неловко вас отрывать, но эта невропатолог…
- Зайду, - сухо сказали в трубке. Прятов почувствовал, что его проступок не имеет прощения. Он должен был, неформально обязан был сделать все, чтобы отвертеться от глупого назначения. Он прогибался под обстоятельствами, в которых приличному коллеге полагается стоять насмерть и щадить время и здоровье окружающих.
Выкручивать руки - вот как называются подобные просьбы.
И Ватников уже не однажды, когда его пытались официально склонить к выполнению чего-то ненужного, начинал угрожать так называемой итальянской забастовкой. Забастовки при этом, по сути, нет никакой - работник исправно является на рабочее место и добросовестно трудится, выполняя все возложенные на него обязанности. Но только не сверх того. Попробуй, попроси такого зайти по-соседски и посмотреть очередного дебила, случайно уложенного в гинекологию из-за нейтральной, среднего рода фамилии на "ко". Попробуй, попроси его задержаться на полчаса и подстраховать коллегу, у которого как раз сегодня рожает семейство в полном составе, от кошки до прабабушки. Черта с два. Это и называется итальянской забастовкой, благодаря которой надежно парализуется больничная жизнь, вся построенная на тонкой системе неформальных взаимозачетов.
Александр Павлович вежливо положил трубку на место. Уверившись, что сигнал прервался, он с силой хватил по ней кулаком и выругался. Телефон хрипло хрустнул.
Прятов с заложенными за спину руками заходил по ординаторской.
С чего он, собственно говоря, так разнервничался? Хомский завис в отделении? Ну и что? Не он первый, не он последний. Бабуля вон сколько дней пролежала, даже месяцев - и все даже привыкли. Самого Александра Павловича винить совершенно не в чем. Так что все безоблачно. Кроме того, что нарушен стройный план выписки. Прятов, будучи аккуратистом, терпеть не мог, когда его планам что-то препятствовало. Но это же несолидно - расстраиваться из-за таких пустяков. Доктор должен обрастать броней. Доктор сойдет с ума или запьет, если начнет принимать близко к сердцу производственные мелочи.
Ему, однако, чудилось, будто Хомский все проделал нарочно, что он преследует некую цель.
"Не иначе, он это как-то подстроил", - говорил себе Александр Павлович, прекрасно понимая, что с подобными мыслями он окажется в лапах Ватникова быстрее и вернее, чем Хомский.
Подстроил - зачем?
Мысли Прятова принимали неприятную направленность.
"Ясное дело, зачем, - растолковывал себе Прятов, поминутно прикладываясь к чаю. - Хочет здесь поселиться. Куда ему идти? Есть ли у него вообще жилье и какое оно? Прописка ничего не значит…"
Вообразить себе тараканье обиталище Хомского было жутко и одновременно приятно, с примесью мстительности.
Конечно, он держится за "Чеховку" руками и ногами - тут дармовая каша, которую он, гад, сегодня выблевал; койку ему перестилают, витамины впарывают. Общество по интересам… за квартиру будет меньше платить - срок, проведенный в больнице, пойдет в зачет. Коммунальные услуги…
Абсолютно понятный случай.
Однако Прятову было не по себе.
Он чувствовал, что дело не в каше.
И был совершенно прав.
4
Сотрясение мозга, приключившееся с Хомским на лестнице, было симуляцией от первого до последнего признака. От каши, которой не без сожаления пришлось пожертвовать, до шишки на голове. Опытный пациент, Хомский прекрасно знал, что сотрясение мозга не сопровождается неоспоримой симптоматикой. Достаточно жалоб и истории самого события. Главное - настаивать на своем и твердить, что тебе очень плохо.
Пособниками Хомского в этой некрасивой затее были братья Гавриловы.
Никогда не следует недооценивать людей, даже если они обездвижены.
- Ребята, - Хомский заговорил с братьями без обиняков. - Мне на волю рановато. Мне бы подзадержаться…
Братья Гавриловы, имея известную неприкосновенность по медицинским показаниям, считались своего рода элитой. Это ни к чему не обязывало и ничего не давало, однако они важно и синхронно кивнули.