Он не успевал досказать, чтобы стало понятно, какая связь между его обидой и устройством мира.
- Что я должен сделать, чтобы меня выслушали?! - яростно, но тщетно требовал он. - Вам только надо понять причины и следствия. Я знаю, как на самом деле, я вам расскажу… Вам кажется, что вам весело надо мной смеяться, но если бы вы знали то, что я, вы бы не делали этого!
Хассем и сам не понимал, почему в душе он на стороне Энкино. "Я знаю, как на самом деле!" А что он знает, вот бы он рассказал? Хассем стеснялся спросить Энкино. Вдруг решит, что тоже в насмешку? Вдобавок южанин был старше, у него уже пробивались усы. Зато Хассем брался помочь ему делать всякую кухонную работу. В ответ Энкино стал пересказывать ему книги. Хассема только удивляло, что в этих книгах не говорится ничего про Творца. До сих пор мальчик думал, что все мудрецы пишут о том же, о чем рассказывала ему мать, но более правильно, чем она: что в книгах Хассем нашел бы ответы на свои главные вопросы.
Ночью, когда все спали, Хассем и Энкино в укромном уголке вели совсем другие разговоры, чем обычно велись в пристройке за кухней. Юноша рассказывал младшему приятелю о театре, читал наизусть монологи из пьес и отрывки старинных поэм, а еще больше говорил о науках, изучающих мир.
Учиться читать сам Хассем не захотел.
- Все равно на кухне нет книг, - сказал он. - И толку от них нет, - добавил, подумав. - Там же не написано, почему Творец хотел создать Князя Тьмы хорошим, а он получился плохой… И почему хотел мир сотворить хорошим, а мир плохой.
- Вот что тебе нужно? - понял Энкино. - Но вселенная, возможно, совсем не была сотворена.
Он стал пересказывать учение тиндаритских философов, что Вселенная - и есть творящее начало, но она не разумна. Вселенная пребывает в вечном движении, которое представляет собой пляску бессчетного множества огненных пылинок. Они так малы, что их нельзя разглядеть, и из них состоит даже воздух. В пляске эти пылинки складываются в вещи и в целые миры. Энкино сказал, что неизвестно, каково существо, которое люди зовут Вседержителем, но если он на самом деле есть, то он такое же порождение вселенной, как любой мотылек.
- А ты не боишься, что он тебя накажет? - испугался Хассем.
- Страх и познание ведут в разные стороны, - чуть-чуть улыбнулся Энкино. - Это сказал бродячий философ Сардоник где-то на дорогах Соверна.
Хассем многое узнал от него по истории, географии и устройству вселенной. Правда, все это он воспринимал по-своему, причудливо сочетая с усвоенной от матери верой.
- Модель небесного свода можно сделать из обыкновенной миски. Стоит в середине установить простой вертикальный штифт, - говорил Энкино, подняв с земли щепочку. - Тень, которую он отбрасывает на вогнутую поверхность, отражает дневной путь солнца.
Прутиком на земле Энкино нарисовал для него древнесовернские буквы. Энкино сказал, что многие буквы в середине слова пишутся иначе, чем в конце. "В древнейших свитках слова писались без пробелов, и по разнице в начертании букв распознавался конец слова", - говорил он и называл Хассему на мертвом языке обыкновенные, каждодневные вещи.
- Слушай, Энкино, а что ты знаешь? - осмелился как-то раз спросить Хассем. - Помнишь, ты говорил, что мы ничего не знаем о себе, а ты знаешь?
Энкино с горечью произнес:
- Что все не так, как вам кажется. Я же вижу, каким кажется весь мир из этой кухни! А может быть, вся вселенная устроена иначе, чем вы думаете, и есть еще бесконечно много вещей, о которых вы даже не задумывались… разве это не… потрясает душу?
Энкино давно устал противостоять неутомимой кухонной вражде. Он все хуже, как бы через силу, справлялся со своей работой. Вдруг замирал с тряпкой в руке над большим кухонным котлом и смотрел в угол остановившимся взглядом.
Неожиданно умер господин, как говорили - в больших долгах. Вскоре началась распродажа имущества.
Хассему и прочим подросткам даже нравилось то, что стало твориться. Хассем уже догадывался, что жизнь раба лучше бы текла без перемен, потому что перемены обычно случаются к худшему. Но уж очень здорово было, что в однообразное кухонное житье ворвался свежий ветер. Вся работа после смерти хозяина шла спустя рукава. Кухни кормили домашних рабов и прислугу, поэтому печи топились, и носить дрова, воду, мыть котлы было надо. Но управляющий стал нетребователен, надсмотрщики небдительны. Их будущая судьба оставалась такой же неизвестной, как и судьба остальных рабов.
- Лишь бы только не продали в каменоломни, - поделился с Энкино Хассем. - Вот бы какой-нибудь богач купил весь дом, со всеми вещами и рабами!
Так говорили взрослые.
- А тебе, может быть, повезет, - добавил Хассем, от всей души желая, чтобы так и вышло. - Вдруг тебя купит такой хозяин, которому не все равно, что ты умеешь читать. Может быть, он тебя сделает учителем, как был твой отец. Или, может быть, тоже захочет устроить театр. И ты уже будешь не только девиц играть: смотри, у тебя усы растут.
Оба приятеля бездельничали, пользуясь суматохой из-за распродажи. Они сидели во дворе у черного крыльца на разобранной почти до земли поленнице.
- Глянь, покупатель! - подтолкнул Энкино Хассем. - Пошли!
Управляющий привел с собой важного человека, толстого, холеного, в длинном, подбитом бархатом плаще, распахнутом на груди. Хассему нравилось глядеть на господ, как на павлинов за решеткой в господском саду, - павлинов привозили из Этерана. Хассем потащил Энкино на кухню, вслед за управляющим.
- Рабы любили своего прежнего господина? - расспрашивал управляющего богач.
- Да, господин, все молятся за него, - отвечал управляющий. - Все благодарны Вседержителю за доброту прежнего хозяина.
- По милости господина у них были пища и кров, - наставительно произнес покупатель. - Древний философ Сардоник писал: "Богатство и власть даются свыше самым достойным, чтобы они заботились о малых сих и учили их добродетели"
- Неправда, нет таких слов у Сардоника! - вдруг громко оборвал его молодой голос.
Вся кухня, и управляющий, и приценивающийся к покупке богач оглянулись на раба-посудомоя Энкино, который побледнел от гнева, точно задели его родного отца.
- Сардоник, - взволнованно произнес тот, - писал: "Есть одно только благо - знание и одно только зло - невежество. Философией надо заниматься до тех пор, пока не поймешь, что не существует разницы между правителем и погонщиком ослов", - Энкино внятно повторил те же слова на древнесовернском наречии.
- Что за тарабарщина? - господин с невыразимым презрением осмотрел Энкино с ног до головы. - Я не знаю, куплю ли я дом. Но этого раба я куплю! - добавил он с недоброй усмешкой.
Осеннее размытое солнце вставало над Анварденом. Оно так и не встало до конца, его затянули серые тучи. Хассем и Берест подошли к воротам богатого городского особняка. У хозяина с большим размахом готовилось пиршество. Кроме рабов, управляющему пришлось брать поденщиков. Береста и Хассема наняли на целый день. У Зорана накануне разболелась старая рана, и он остался в Богадельне.
На черном дворе Хассем на пару с Берестом пилили дрова: в господской кухне не остывали печи. Моросил легкий дождь. Пила ходила туда-сюда, на землю под козлами сыпались опилки.
Хассему не хотелось просить у Береста передышки. Он испытывал к нему невольную ревность младшего брата, поэтому упрямо пилил, хотя немела рука. Только когда очередное бревно было перепилено, Берест проронил: "Ладно, давай отдохнем". Хассем заметил: он щупает пилу. Сталь нагрелась. Если не дать ей остыть, пилу недолго сломать. Значит, и пильщикам пока можно устроить себе перерыв.
Хассем сел на чурбак, огляделся. Черный двор напоминал ему детство. Ему странно было думать, что теперь он не раб, а вольный. Вот они с Берестом закончат работу, получат плату и пойдут со двора. А потом отправятся на юг, как договорились с Зораном и с Иллой.
Взгляд Хассема остановился на худом высоком рабе со тяжелым чаном в руках: он вынес кухонные отбросы. Со стороны это выглядело странно: чернорабочий в грязной одежде, поставив у ног чан, замер как вкопанный и остановившимся взглядом смотрит куда-то в сторону.
- Энкино! - Хассем вскочил.
Раб обернулся не сразу, Хассему пришлось окликнуть его опять.
- Ты что, не слышишь! Энкино, это ты?
- Хассем? - беспомощно приподняв брови, точно не веря своим глазам, спросил раб.
- И правда, ты! - Хассем бросился к другу. - Ничего себе, встретились!
Берест остался сидеть на полене. Ему казалось, что молодой раб нездоров. В том, как он стоит, опустив руки, слегка сутулясь, было что-то надломленное.
- Бери свой чан, идем сюда, - Хассем потянул Энкино в угол двора, где стояли козлы.
- Вот, значит, где ты… - оглядывая приятеля с ног до головы, продолжал Хассем.
Он вспомнил надменного господина, который пригрозил купить Энкино. Несколько дней они с Хассемом ждали, выполнит ли он свою угрозу. А потом поверенный господина со своим собственным надсмотрщиком пришел за Энкино на кухню, и Хассему врезалась в память грустная улыбка раба-книжника, который только покачал головой.
Они не виделись два года. Хассем не сводил глаз со своего бывшего учителя. У Энкино было грязное лицо и грязные руки. Лохмотья, давно не знавшие смены. Беспокойный и в то же время угасший взгляд. Похоже, и здесь он делал всякую подсобную работу.
- Ты?.. Ты, Хассем?.. - проговорил Энкино, узнавая и не узнавая повзрослевшего за два года подростка, которому он когда-то пересказывал философов. - Что с тобой было?
Вдруг он заметил Береста и, растерявшись, даже попятился от чужого.