- Уолтер! - говорит он. - А ты чего ждешь?
И тут я просыпаюсь.
Глава 3,
в которой излечивается икота, съедается ужин и организуется поездка
Уверенность в бессмертии основана на нашем нежелании мириться с иным исходом.
Ральф Уолдо Эмерсон
Одним желанием ничего не добьешься. Будь оно так - нам бы только и надо было, что научиться желать получше. Уж кто и умеет желать, так это я - и что?
Уолтер Словотский
Это называют "очеловечением вещей". И ничего плохого в этом я не вижу.
Я помню, как впервые понял, что к вещам можно относиться, как к людям. Мне было тогда лет пять или, может, шесть.
Дело было так. У Стаха (тогда я звал его Папулей) была Большая Машина - "бьиюк-старфайр-98" 1957 года. Он купил ее в Лас-Вегасе, когда ездил туда первый и последний раз. Последняя, лучшая модель классического американского большого автомобиля, зверь с восьмицилиндровым мотором в три сотни лошадиных сил и львиным рыком. Двухцветный, черно-желтый, как шершень, изогнутые крылья и багажник, на котором можно разбивать лагерь.
Сиденья в Большой Машине были что диваны. Она была огромной, как дом, и, когда я ехал в ней, пристегнутый ремнями с большими пряжками, я чувствовал себя в такой же безопасности, как дома на диване.
Порой нам издевательски сигналили водители "фольксвагенов".
Папуля только хмыкал.
- Не въезжают они, а, Эм?
Тогда мамочка глубоко вздыхала - это означало: "опять он завелся", - а потом спрашивала:
- Во что они не въезжают?
Тогда он говорил что-нибудь вроде:
- В то, как эта железяка защищает нас. В то, что если мы столкнемся с ихней консервной банкой...
- Стах! Уймись.
- ...то их размажет по дороге, а нас наша Красотка защитит на все сто.
Для них это была своего рода мантра - хоть я и сомневаюсь, что они знали это слово.
Они перестали повторять свою мантру после того, как какой-то идиот в синем "корвете" врезался в нас, когда мы возвращались домой - перед самым поворотом на подъездную дорожку. Удар был сильным: лобовое стекло разлетелось вдребезги, содержимое пепельницы взвилось в воздух, меня ослепило, пепел забился мне в горло - я не мог говорить, пока не прокашлялся. Пряжка ремня врезалась мне в бедро, и пару недель там переливался всеми цветами радуги синяк - но в остальном все было в порядке. У всех. Хуже всего пришлось Стиву, моему брату, - его приложило о спинку переднего сиденья, но и он отделался разбитым носом.
А болвана из "корвета" увезли в больницу - его так помяло, что я даже не разглядел, мужчина это или женщина.
Всюду была кровь, в воздухе стоял запах бензина и горящего масла. Мама, придерживая Стива за затылок, повела его в дом, но никому и в голову не пришло прогонять меня.
Я вместе с отцом дождался, пока шофер эвакуатора не увез нашу машину. Нашу машину.
Господи, во что она превратилась! Радиатор и капот смяты, лобовое стекло разбито, передние колеса вывернуты так, словно сломалась ось, и кузов сдвинуло вбок с рамы.
Водитель эвакуатора все качал головой, заводя захваты, которые подняли передок машины.
- Покупали ее новой, мистер Словотский? - спросил он, перекрывая протестующий скрежет металла.
- Стах, - сказал папа рассеянно. - Все зовут меня Стахом. Сокращение от Станислав... Да. Когда я ее купил, она была новой. Десять лет назад.
Он похлопал смятую сталь и, будто смутившись, отдернул руку.
Водитель качнул головой, быстро, сочувственно, словно бы говоря: "Да-да, я понимаю".
- Да. Хорошие машины. Жаль, теперь таких не делают, - сказал он и повернулся к своему эвакуатору.
- Это всего лишь машина, - сказал отец.
- Конечно, Стах.
Водитель улыбнулся. Он поверил папуле не больше, чем я. И не больше, чем отец верил себе сам. Его толстые пальцы ласково взъерошили мои волосы.
- Когда тебе пришло время родиться, Сверчок, я в ней вез твою маму в больницу.
- Ее починят, пап?
Я все еще держался за бок и потирал бедро. Отец покачал головой. По щекам его катились слезы - он не замечал их.
- Нет, - сказал он. - Она слишком разбита. Но ты, Стив и мама остались целы, Сверчок, и только это и важно на самом деле.
Он стиснул мои пальцы.
- Да я не цел, - всхлипнул я. - Я ногу ушиб, и больно.
- Ну да. Конечно, больно. С синяками, знаешь, всегда так. Я тебе очень сочувствую, Сверчок, но мы все могли угробиться, угробиться...
Бормоча что-то по-польски, он выпустил мою руку и нежно погладил металлический бок машины, которая уже тащилась за эвакуатором прочь от тротуара. Я плохо знаю польский и не запомнил слов, но смысл я помню.
"Спасибо, надежный и верный слуга".
Эвакуатор свернул за угол, и Большой Машины не стало. А мы еще долго стояли и смотрели, пока глаза снова не стали сухими.
Когда я проснулся, Кира сидела у постели и смотрела на меня.
Я ощутил ее присутствие еще во сне, но мое подсознание, при всей его подозрительности, не хотело меня из-за этого будить.
Почти как привидения в древних замках, она сидела в кресле у окна, подобрав под себя ноги, и солнце, проникая сквозь решетки, прикрыло ее лицо черно-золотой вуалью тени. Я видел лишь уголок губ, приподнятый в улыбке, которая могла быть искренней, а могла и нет. Уверенным быть нельзя; моя жена до тонкостей изучила науку притворства еще до того, как встретилась со мной.
- Доброе утро, милый.
Она шила. Белая ткань горкой лежала у нее на коленях, сновала вверх-вниз игла.
Я потянулся, протер глаза.
- Привет.
Взяв с тумбочки у постели шорты, я натянул их, поднялся, прошел по ковру, наклонился - медленно, осторожно, ласково - и поцеловал ее, предусмотрительно сцепив руки за спиной. Она ничего не могла поделать с собой; значит, делать что-то должен был я. С собой, не с ней.
Она повела головой, то ли чтобы что-то рассмотреть, то ли занервничав. Я отступил на полшага. Она тут же успокоилась. Мне стало грустно.
- Хорошо спал? - спросила она по-английски, как всегда, чуть-чуть запинаясь.
- Не-а. Я этого не умею.
Традиционная наша шутка. Порой, когда теряется суть, остается держаться за форму.
- Ты что-то кричал пару раз, - заметила она. - Я не разобрала слов.
Все как всегда.
- Дурной сон, - сказал я.
Подошел к умывальнику, умылся и насухо вытерся, а потом принялся подыскивать, что бы надеть на полуофициальную вечернюю трапезу, и в конце концов остановился на коротком шоколадном с серебром колете поверх кремовой гофрированной рубахи и на серовато-коричневых штанах с серебряным галуном по шву. Я люблю, чтобы одежда была удобной, а кроме того, в прорезях рукавов хорошо прятать метательные ножи. Не то чтобы подобные вещи были нужны на официальном ужине - но кто его знает?
Я затянул на талии перевязь с полагающимся мечом, решил, что она сидит нормально, снял ее и перекинул через плечо.
- Как провела день? - спросил я. Кира пожала плечами.
- Крутилась.
Она откусила нитку, воткнула иголку в шитье, аккуратно отложила его в сторону, поднялась и подошла ко мне - длинные золотистые волосы собраны на затылке.
Она остановилась передо мной - не касаясь.
Дело было не только в платье, хотя оно отлично смотрелось: длинная накидка белого кружева поверх алого шелка рубахи с небольшим декольте и глубоким вырезом на спине, открывающим взгляду мягкую атласную кожу. Клянусь, жена моя с каждым годом все хорошеет. В ней видна та зрелая красота, которая приходит к женщинам после тридцати, когда детская пухлость уже исчезла, а увядание старости еще не коснулось тела.
И на все это можно только смотреть.
Так нечестно.
- Правда, где ты была?
- Помогала Андреа - все утро.
Так вот что Энди от меня скрывала! Мне это совсем не понравилось - но, надеюсь, я сумел скрыть недовольство.
Предполагалось, что Энди - следуя предписаниям Дории - почти перестала заниматься магией. Слишком много энергии потратила она, пытаясь отыскать Карла, а людям - маги они или нет - вредно постоянно вертеться возле магии. Сила опасна - даже если ты уверен, что можешь управлять ею.
Лично я считаю, что Дория слишком увлеклась ролью заботливой еврейской мамочки - ей она наполовину не подходит. Но даже если Дория права насчет вреда, для Киры это должно быть относительно безопасно: она читать магические тексты не может.
Страница волшебной книги Андреа для нее - такая же мешанина невнятных символов, как для меня. Если у вас нет врожденного дара - магом-волшебником вам не быть. Если вы не находитесь на короткой ноге с богами, силами или феями, как было когда-то у Дории, - вам не быть и магом-клириком.
Кира склонила голову набок.
- Я как раз раздумывала - будить тебя к ужину или дать спать дальше.
Она улыбнулась, шагнула сперва назад, потом ко мне - как в танце.
- А ужин скоро?
Я притянул ее к себе - и она окаменела.
- Прости.
Руки мои упали.
Она обняла меня, опустила голову мне на грудь. Порой стоит играть по правилам.
- Нет. Это ты прости, Уолтер.
- Это сильнее тебя.
Я начал было поднимать руки, но опомнился. Она не виновата. И мне приходится постоянно ей об этом напоминать.
Я сжал кулаки. Кира не виновата. Не ее вина, что если я обнимаю ее - она каменеет, а если начинаю ласкать - кричит. Но ведь и я тоже не виноват. Я всегда делал для нее все, что мог, но, кем бы я ни был, я не целитель разума и души. В лучшем случае - я исследователь.