Я оставил все как есть, выключил свет и вышел на улицу. Санг Ли, приоткрыв дверь в свою забегаловку, выглянул. Смотрел он настороженно, лоб избороздила сеть мелких морщинок.
— Ах это вы, мистер Тони, — с облегчением заметил он. — Ну что, взломщики больше не появлялись?
— Нет.
— Может, хотите покушать?
Я призадумался. Весь день во рту у меня не было ни крошки. Но голода я не ощущал.
— Вам обязательно надо покушать, — сказал он. — Есть ваши любимые цыплята с лимоном, свеженькие, сочные, только что приготовил, — он почтительно поклонился. Я отвесил столь же почтительный поклон и проследовал за ним. Отношения между нами сложились самые добрососедские, но формальности и приличия соблюдались. Похоже, Санг Ли предпочитал именно такой подход. Сидя за столиком в маленьком отгороженном углу ресторанчика, я поедал цыпленка с лимоном, затем — жареных креветок и, расправившись со всем этим, вдруг почувствовал, что легкомыслие мое куда-то испарилось. До сих пор я не осознавал, сколь бездумным и рискованным было мое поведение, — как порой люди узнают, что были больны, только поправившись. Теперь же, вспоминая случившееся, я понял, что заглянул в лицо самой смерти, и ноги сразу стали ватными и словно не принадлежали больше телу. Эйфория, в которой я пребывал во время этого малоприятного инцидента, наша болтовня с Джерардом во дворе, потом возвращение в лавку с целью оценить ущерб… как мог я вести себя столь бездумно! С чего это начал притворяться, что все нормально?.. Наверное, виной тому были некие химические процессы в мозговых клетках. Такое с человеком случается, особенно после ранения или шока, где-то я об этом читал.
Я встал, сделал неуклюжую попытку извлечь из кармана бумажник, но тут же подскочивший Санг Ли сказал, что можно расплатиться и завтра. Я спросил у него разрешения пройти во двор к машине через кухню, вместо того чтобы огибать дом кругом. И он тут же услужливо уведомил меня, что за руль мне сегодня, пожалуй, садиться не стоит. Стоя у двери в темноте, мы еще раз обменялись поклонами. Уже подходя к «Роверу», я обнаружил, что держу ключи от машины достаточно крепко.
Я поехал домой. Ни во что и ни в кого не врезался. Действие наркоза стало проходить, и проклятую руку жгло точно огнем. Я громко ругался, говорил жуткие непристойности, удивляясь, что способен произносить подобные вещи, пусть даже наедине с самим собой. Удивляясь, как такое только в голову может прийти…
Вошел в дом. Мельком отметил тот факт, что вот уже второе воскресенье подряд вхожу в дом в одежде, запачканной кровью.
Эмма, ради всего святого, помоги же мне!.. Я шел через пустые комнаты и не то чтобы искал ее, нет. Я прекрасно знал, что ее здесь нет, но меня так и раздирало отчаянное желание поделиться хоть с кем-нибудь, найти человека, который бы обнял меня, успокоил и любил, как могла любить только она.
Я включил все имевшиеся в доме лампы, наглотался аспирина и уселся в свое любимое кресло в гостиной. И сказал себе: заткнись и успокойся. Тебя ограбили… Ну и что с того? Ты боролся и проиграл… ну и что с того? Тебя ранили в руку… подумаешь, великое дело! О, Эмма, любовь моя… милая моя… помоги же мне, помоги!..
Хватит, возьми себя в руки, придурок!
Выключи свет. Ступай в постель. Спи.
Всю ночь рука немилосердно ныла.
Наступивший день, понедельник, вполне соответствовал моему восприятию мира: томительный, серый, лишенный какого-либо проблеска света или надежды. Я с трудом оделся, кое-как побрился, сварил себе кофе, изо всех сил стараясь побороть искушение вернуться в постель и отключиться снова. Понедельники всегда выдаются тяжелыми. Кажется, что впереди ждут одни неприятности, манят, затягивают тебя, точно холодное болото.
Я сунул в карман пузырек с аспирином. Одиннадцать незаживших ранок давали о себе знать.